Трёхсотлетнему дубу в Слепнёве
Лето перезреет и окислится
В горстке предосеннего тепла.
Мелкий бес по имени Бессмыслица
Из бумаг вползёт в мои дела.
Мы ведь не аскеты и не воины…
Как спасенье в нашей суете –
Парк, где вечность сонная настояна
На дубовом утреннем листе.
Вот и путь закончен, и присели мы
Здесь, в крылатой бархатной тени.
Пусть по старым дуплам и расщелинам
Сойки прячут жёлуди и дни.
Долу ветка с яблоками клонится,
Мыши с жиру бесятся в клети…
Мелкий бес по имени Бессонница,
Заходи. Закурим. Погрустим
Скрипач не нужен
Тёмный день проклюнулся едва.
Ближний дом рекламами испачкан.
Дворник шепчет «нежные» слова –
Про народ.
И громыхает тачкой.
И плывут, плывут из темноты
Над тоской, над хаосом распутий,
Галки да церковные кресты –
Вечность, заплутавшая в минуте.
Там, среди развалин и собак,
Тусклы фонари, рекламы ярки.
И садится молодой пацак
В новый пепелац известной марки.
Гаснут дальнозоркие глаза…
Дня не будет.
Приготовим ужин.
А вокруг такая кин-дза-дза!
И уже давно «…скрипач не нужен».
* * *
Прошлого изнанка золотая…
Время – то спиралью, то кольцом.
Странные виденья прорастают
Из земли, засеянной свинцом.
Дальний отзвук грозового часа:
Облака пасутся над стернёй
Там, где кирасирская кираса
Залегла под танковой бронёй.
Под брезент заглядывала в кузов
К юношам, осилившим беду,
Та звезда, которую Кутузов
Разглядел в двенадцатом году.
Снег великий – вдоль Смоленской старой
Столбовой дороги на войну;
И крестились сонные гусары
На макушки елей и луну.
Вот такой же звёздной и мышиной
Ночью, в непроезжей темноте,
В сорок третьем мёрзлые машины
К фронту пробивались сквозь метель.
Карточку, а не икону вёз.., но
Как же воздух перед боем чист!
«Господи, как холодно и звёздно…» –
Тихо шепчет каждый атеист.
Перелесок
Сквозной перелесок. Лосей следы.
То ветрено здесь, то сыро;
То блики надежды, то тень беды…
Плыви же мимо своей звезды
На тающей льдине мира.
Окно, да кино, да стакана дно –
И век, словно шанс, упущен.
Из всех предсказаний теперь – одно:
Прогноз на кофейной гуще.
Берёзовый ветер в лицо луне.
Под звёздами спит рассудок.
Но холодно с небом наедине
В беспамятстве незабудок.
На жидкий лесок упадут века
Пером или топором…
Над миром – и радуга, и тоска,
И долгий, как вечер холостяка,
Раскатистый летний гром.
Венерины башмачки
Просёлки да сосняки,
Июньская птичья лень…
Венерины башмачки
Примерил и скинул день.
Бесхлебье, война, прогресс –
Век лозунгов и поэм…
Тепло и открыто всем
В лицо улыбался лес.
Ещё ураган не стих, –
Рожала в озёрах льна
Железных людей глухих
Бревенчатая страна.
Тем людям – пила, да пень,
Да цепь на стальном кольце,
Улыбку на каждый день
На мёртвом носить лице.
А радость – не брань, не пир,
Не золото, не кровать.
Из дедовских сказок мир
Открыть и не закрывать.
Мир ландышами пропах.
Паук тишину прядёт.
Из тропиков зной придёт
В венериных башмачках.
* * *
Весёлый снег – гостинец Бога.
Светлеет жизни кутерьма.
Опять в клубок свернёт дорогу
Неторопливая зима.
Судьбы непрошенная милость –
Ночь со стихами у стола.
Ты говоришь, что жизнь сложилась?
Скажу точней: она прошла.
Мечтой о благе и о славе
Меня давно не ослепить.
Ты мир пытаешься исправить,
Я – только баню истопить.
И едет юноша к невесте,
О детстве старцу снится сон;
И Рим стоит на прежнем месте,
И откопали Вавилон…
Я в небеса смотрю: на птицу,
Курю навстречу декабрю.
Ты говоришь, всё возвратится?
И я о том же говорю…
* * *
Призрачен был и вечен
майский заречный лес.
Пятидесятые. Вечер.
Велосипед «Прогресс»
катится прямо, прямо...
Не повернуть. Держись!
В море сирени – мама,
дальше – весна и жизнь.
Но и того, что будет,
не остановишь ты:
молча толпятся люди...
Холмик. Венки. Цветы.
Там, где закат погашен,
встретятся наконец...
«Как там дела у наших?» –
спросит её отец.
Космос велик и страшен.
Вечность не побороть.
Как там дела у ваших,
знает один Господь...
Письмо
Старый мой друг!
Даже если судьба не сломала,
Не перетёрли в своих жерновах города, –
Воздуха мало.
Ты чувствуешь?
Воздуха мало!
Это не старость –
Сегодня другая беда…
На философском уже не уплыть пароходе.
Русскому сердцу опасный советчик тоска.
И не выходит, как ум не криви, не выходит
В этой бессмыслице правду и смысл отыскать.
Если не всё суета истребляет на свете,
Если ты помнишь пока ещё, кто ты такой, –
Душу подставь на рассвете под солнечный ветер,
Чтобы потом над бутылкой бодаться с тоской.
Здесь засыпают умы, угасают таланты…
В музыке – странное блеянье новых племён.
Стоит забыться – и все мы уже эмигранты,
Невозвращенцы из тёплых советских времён.
Ветер повеет весенний обманчивый скоро,
Снова надежду подарит, дразня и губя.
Точку опоры…
Найти бы мне точку опоры.
Мир повернуть не мечтаю…
Хотя бы – себя.
Полнолуние
Ветра нет, но вдруг, в тишине
Тихо зазвенело стекло...
Может, в полнолуние мне
Голову луной напекло?
Полночь серебристая..., но
Ведьмы не летят на звезду.
В нашем обмелевшем пруду
Нечисть измельчала давно.
Отблеск нерождённого дня –
На коньках мерцающих крыш.
В целом мире кроме меня –
Спутник да летучая мышь.
Это наваждение вновь
По следам бессонниц ползёт
Из далёких страхов и снов
да из испарений болот.
Нам с рожденья мнится во мгле
Чей-то тёмный пристальный глаз...
Странное и тайное – в нас –
На усталой, трезвой Земле.
1837
В присутствие скоро. Сюртук надень.
Корсетом стянись потуже.
В Петрополе грязной собакой день
глядится в лужи.
Дорожки российские всё кривей!
Но мы ведь всю жизнь молчали...
А ИМ и на каторге соловей
поёт ночами.
Подачки – с царской руки – горьки.
Чиновничьи дни безлики.
А кто-то просто писал стишки
и стал великим.
И злило, уже не пьяня, вино.
Бездомная шлялась муза.
А где-то в Сибири Большой Жанно
оплакивал смерть Француза.
___
Француз – лицейское прозвище Пушкина.
Большой Жанно – лицейское прозвище Ивана Пущина.
За церковью...
Если времени скажешь: «Повременим»,
То споткнёшься о прошлое почему-то…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Похоронен за церковью дворянин,
Не доживший неделю до русской смуты.
Помню: небо, огромное, как судьба,
Майский ветер и тайна – предвестье веры.
Даже слов-то таких: «упокой… раба…» –
Не слыхали советские пионеры.
Ослепила церковная темнота,
Затуманили строки стихотворений…
И опять – на просохшей горе – лапта
Или прятки в дремучих кустах сирени.
И маячил то дальше, то ближе храм.
Что казалось разумным – прошло нелепо.
Приходилось не раз спотыкаться нам
О замшелые камни, ограды, склепы.
Для кого так дрожит и сверкает лист?
А в кукушкином горле – то смех, то слёзы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Похоронен за церковью тракторист,
Не увидевший смерть своего колхоза.
Сломанные грабли
В Одессе пыльной – ссыльный Пушкин...
Потом – других времён излом:
Стрельба и «митинг» за столом,
Спор о политике в пивнушке...
Менялись вывески и флаг,
Кипреем зарастал ГУЛАГ,
И жизни мутная река
Была тепла, неглубока.
И одномерные народы
Под сенью ласковых реклам
Пасутся, и проходят годы...
Ветшают, превращаясь в хлам,
Былые грозные идеи,
И стали клерками злодеи.
Но даже сломанные грабли
Когда-нибудь ударят в лоб:
За тьмой столетий – отблеск сабли
И окровавленный сугроб!
И будут жертвы, будут страсти,
Взойдёт, прокалывая синь,
«Звезда пленительного счастья»,
А может быть – звезда – Полынь.
© Василий Рысенков, 2021–2023.
© 45-я параллель, 2023.