* * *
Омут времени, первые люди,
на останках становищ – холмы.
Много каменных ваших орудий
под землёй обнаружили мы.
И в пещерах, где вы зимовали
у мороза и ночи в плену,
мы увидели как рисовали
вы охоту, любовь и войну.
И, конечно, безмерно много
пролегло между нами всего:
вы ещё не поверили в бога,
мы не верим уже в него.
Но не знаю я, так ли важно –
Пуля в глотке, копьё в груди
Снова птицы кричат протяжно,
Синей плоскости посреди.
Как хребет, протянулась льдина,
Мутно-сыр снеговой покров.
И слились во мне воедино
ледокола и мамонта рёв.
* * *
Живое к живому – такой закон,
теснее, ещё тесней.
Так любят друг друга она и он,
друг друга находят он с ней.
Не разум, не воля и не мечта,
так клетки мои хотят.
И к мыслям подкрадывается красота
и топит их всех, как котят.
Я знаю – уже не родит она,
бесплодный порыв жесток,
но мне эта древняя ложь нужна,
как ржавой воды глоток.
Утро
Повисло утро над травою,
ещё сырой после дождя.
Мимо меня проходят двое,
о чём-то разговор ведя.
Оттенок матово-молочный
как бы растёт из-под земли,
и с хрустом протыкают почву
при каждом шаге костыли.
Два незнакомых человека,
неторопливый говорок.
И улыбается калека,
качая парой мёртвых ног.
Кто он такой, откуда родом,
кто знает счёт его годам?
Я, оглянувшись мимоходом,
ему вопроса не задам.
Я думаю про то, что это
Не так уж мало – знать, что жив.
Холодный оползень рассвета
сползает, небо обнажив.
* * *
Случается так ночной порою,
Что ждёшь и не можешь дождаться сна.
В моей просторной квартире трое –
Я, мой сын и моя жена.
Да еле слышно тяжёлой тканью
Шуршащие ленты оконных гардин.
И я прислушиваюсь к живому дыханью,
Чтобы убедиться, что я не один.
Я не один! Не в снегу, не в яме,
Зарытый заживо средь бела дня.
И чувствую нервами, мозгом, костями,
Как чисто и нежно хрустит простыня.
А тени бледнеют, перемещаясь
По подоконнику, дальше к стене.
И страх, как видно в меня не вмещаясь,
Готов, как снаряд, разорваться во мне.
Уже светает, сейчас проснутся
Огни, любой словно сто свечей.
Но не хотелось бы вновь столкнуться
с прелестями бессонных ночей.
* * *
Душа ты моя кочевая,
Смешное богатство моё.
О тех, в ком жила, забывая,
Не раз ты меняла жильё.
В степи, где крутилась позёмка,
В песках, где гулял суховей,
Стучалась тревожно и громко
О стены времянки своей.
И что-то в лице отражалось,
И твой открывался тайник.
И вся твоя суть обнажалась
На час, на секунду, на миг.
Как будто шепча : Отпустите...
На склоне какого-то дня.
О сколько свершилось событий,
Пока ты вселилась в меня!
Не лист я, не ветка, лишь почка
Ствола, чья безмерна длина.
Вселенскую эту цепочку
Порвать моя смерть не вольна.
Ещё на далёком просторе
Холодный я воздух глотну.
На небо, на осень, на море
Чужими глазами взгляну.
* * *
Итак, лишившийся свободы,
Во эмиграции своей,
Я в чёрные ныряю воды
Сменяющих друг друга дней.
Минуты, как помада, липки,
Сползают, больше не нужны.
И где-то вдалеке слышны
Пассажи плоховатой скрипки.
* * *
Аркашка не дотянет
до старческих причуд,
метеоритом канет
в какой-то чёрный пруд.
Гора газетной мути
не стоила труда,
и в эмигрантской жути
он сгинул без следа.
В какой-то полдень сонный,
когда-нибудь потом,
сентябрь воспалённый
процеживая ртом,
бессмысленно сгребая
в охапку простыню,
мгновенно, как судьба, я
Аркашку догоню.
И выясним тогда мы,
кто был из нас неправ,
как световые гаммы,
вперёд летя стремглав.
Болтая про искусство,
как в прежние деньки,
там, где светло и пусто,
и звёзды так близки.
* * *
Слова выплёвывать из глотки –
Смешной, мартышкин труд.
С годами накопил ты шмотки,
Но близок Страшный суд.
Плотней усталости завеса,
Бессмыслицы налёт.
Как неоконченная пьеса
Про чёрный самолёт.
* * *
Тёплый воздух груб и густ
От подъёма за полшага.
Непонятно это куст,
человек или коряга?
Я иду по темноте –
Так проходят через реку.
Словно капле на листе,
Мало места человеку
Под луной, лишь катит блажь
Бытия – восторгом пьяным.
И строчит как карандаш
Жребий в мире окаянном.
* * *
Поехали – утро, ещё один день.
И надо вставать, хоть противно и лень.
Ведь старость колотит в твои ворота
Так громко, что песня немеет у рта.
А посох железный в костлявой горсти
Заставит трудиться, чтоб смысл обрести.
* * *
Когда целиком изживаешь
Всё то, что тебе суждено,
Про многое ты забываешь.
Но смотришь, но смотришь в окно.
Туда, где каштаны и липы
В зелёной своей кутерьме.
И слышишь сердечные хрипы,
пока всё не гаснет во тьме.
А жизнь отступить не готова,
Хоть отпуск кончается твой.
И тёплые сны Кишинёва
Плывут над твоей головой.
Мать
Она за него помолилась,
Шепча на коленях в углу.
И страшная тяжесть свалилась,
Упала в холодную мглу.
Ей надо сказать было Богу,
Вернее его упросить,
Чтоб жуткую сердца тревогу
Он силу ей дал погасить.
* * *
Подумать – так это глупо
Гадать, что придёт потом.
Покой молчаливый трупа,
Скелета холодный дом.
Я верую только в это –
Молитву открытых глаз.
И в тот саркофаг рассвета,
Где я нахожусь сейчас.
* * *
Послушай, я не еретик,
что тупо отрицает Бога.
Но эта вечная тревога,
Бессмыслица.. Я не привык..
Ведь каждый уходящий миг –
В нём, в общем, счастья так немного.
Он под откос ползёт полого.
И скрыт от нас блаженный лик.
* * *
Тело – панцирь, твоя сердцевина тверда,
Хотя большая часть её – это вода.
Весь в огромных молекулах спит днк,
И разжав свой кулак, отдыхает рука.
Чехарда моих клеток, бессмысленный ток,
И пульсирует сердца блестящий цветок.
Льётся воздух в меня, эликсир моих вен,
Эпителий сползает, как краска со стен.
Жук-могильщик, ко мне подходить не спеши,
Если есть во мне хоть миллиметр души.
Если мозг мой считает ещё до пяти.
И язык, заплетаясь, бормочет – прости.
© Виктор Голков, 2018.
© 45 параллель, 2018.