* * *
Какой-то странный человек
Присел на лавочку и выпил.
Последний лист дрожал, как вымпел,
А к ночи собирался снег.
Настало время порошить,
Скрывать кладбищенскую глину…
Бутылка водки. Две маслины.
И, вроде, некуда спешить.
Душа болела за Херсон, –
Братан уехал в ополченье.
Ломалось чёрствое печенье,
Дремал на пристани Харон…
Негромко хлюпала вода,
Там, где черны от гнили доски.
Белели смертные берёзки
И подступали холода.
Блуждали странные огни
На отдалённой новостройке.
Ах, эти горькие настойки
И неприкаянные дни.
* * *
Не жалею, не зову, не плачу,
На тропинке листьями шуршу…
Дождь обходит брошенные дачи,
Рощица подобна шалашу.
Здесь возможно счастье. Так бывает,
Чем приют скромнее, тем верней…
Паутина клёны обвивает,
Ночи холоднее и длинней.
Можно выйти к сельскому погосту,
И свечу затеплить. А потом,
Засмолить, скучая, папиросу,
Кликнуть рыбку в пруде золотом.
И спросить: «А здесь поэт бывает,
Тот, который бродит вдоль Оки?»
Паутина клёны обвивает,
Смертный холод от немой реки.
* * *
Остывают ограды оглохшего сада,
Золотится вода незлобивых прудов.
Это чуткое время – пора листопада,
Затаённая жалость забытых следов.
Если яблоки с веток упали, и в лужах
Вместе с листьями мирно таятся в воде,
Почему-то дороги становятся уже
И туманы в оврагах, и слякоть везде.
Это время таящих надежду околиц,
Что октябрь поделится скорбным теплом…
Покосившийся тополь – слепой богомолец,
Возле озера дед с почерневшим веслом.
До снегов не просохнет ознобное поле,
Будет первый ледок, и опять невдомёк,
Почему так приятен вкус хлеба и соли,
И далёкой церквушки святой огонёк.
* * *
Считайте спички и копите соль,
Зима подходит тайною тропою.
Ракиты утром вышли к водопою,
Туманы промокают тьму и боль.
Шепните щуке о своей тоске,
Она поймёт, когда ледком затронет
Речные золотистые затоны
И чёрный пень на мёрзлом бугорке.
Здесь можно посидеть и помолчать,
Поразмышлять о нашей доле бренной…
Покоятся родные за деревней;
Покой и волю трудно различать.
И так просторно будет и легко
Шагать, не замечая влажных прутьев.
И постоять недолго на распутье,
Вдыхая снеговое молоко.
Барак
Вода застывает спокойно,
От смерти спасения нет.
Изогнуты прутья балкона, –
Дом старый, погашенный свет.
Недавно барак расселили,
Забыта герань на окне…
Листвой хмурый двор застелили
Ветра. Но слышна в тишине
Негромкая песнь половицы
И лестницы горестный всхлип.
Коляска. Поломаны спицы.
Колёс заржавевших изгиб.
Чердачные тайны таящий
Сверчок полусонный скрипит.
А люди живут настоящим,
Лишь дверь, как собака, скулит.
* * *
Поздней осени мироточение,
На рябинах кровинки горчат.
Недоступно уму отречение,
Ближних рощ затуманенный взгляд.
Пусть за ближних помолятся дальние,
Будет легче печаль скоротать.
Ни к чему ворожба и гадание,
Если время любить и страдать.
Если ветрами резкими выстужен
Городок на изгибе дорог,
Просто вспомни о сказочном Китеже,
А печаль проводи за порог.
Чернотропом к холодному озеру
Подойдём, постоим, помолчим…
А рассветы багряны и розовы,
Если смотришь, прищурясь, сквозь дым.
Волшебство
Не проходите мимо сосен,
Насвистывая просто так.
Глядишь – придёт в июне осень,
Лоб разобьёт Иван-дурак.
Дров неизбежно наломает
И сложит на зиму. И вот –
Сестрица, девица немая,
В лесу глядит в зерцало вод.
Подует ветер, кожей жабьей
Пруд неспокойно зарябит.
Вновь через кочки да ухабы
Тащиться в неуютный быт.
Закрыть калитку на защёлку,
Стряхнуть травинки с подола́.
Одна сосновая иголка
Воткнётся в трещинку стола.
* * *
Ни голубым, ни розовым, ни белым
Не передать мерцающий июнь.
Ползёт светило мудрым скарабеем,
Спит на болоте престарелый лунь.
Неспешно вызревает земляника,
Куда спешить, когда на много лет
Припасено лесной старухой лыко,
А на пеньке сидит столетний дед.
Он видел всё, а что ещё увидит –
Расскажет после, похмелясь чуток…
И я на деда вовсе не в обиде, –
В моей родне был Ваня дурачок.
* * *
По щучьему веленью не получится
Пройти по водной глади налегке.
Грехов полно. Печаль – моя попутчица
Присядет возле речки на пеньке.
Развяжет на суме тугие петельки,
Достанет хлеб, плеснёт в стакан вина.
А на платке горошинки и крестики
Разгладит вековая тишина.
Костёр поможет различить грядущее,
Наворожить, чего в помине нет…
Опустит злоба руки загребущие
И папоротник сохранит свой цвет.
* * *
Не ходите по грибы,
Опасайтесь ворожбы,
Злых ветров, надежд напрасных
На излучине судьбы.
По извёстке ноября
Тихо стелется заря…
Избегайте взглядов праздных,
Незнакомцев не коря.
Рассуждай не рассуждай,
Галка села на сарай.
А поленница белее,
Чисто поле, милый край.
Трудно сетовать сему
Беспокойному уму…
Пусть. Немного веселее,
Если взял с собой суму.
Ковыляй по холодку,
По колючему ледку,
И не бойся ворожбы,
В чаще – мёртвые грибы.
* * *
Бывая на краю земного диска,
Сбивая иней с вымерзших цветов,
Где глина, как помятая ириска,
Я встретить сонных ангелов готов.
Они под куртки примостили крылья,
Уж больно зябко нынче в ноябре.
Проста провинциальная идиллия,
Но мне приятно жить в такой дыре.
Всё под рукой – и серебро, и злато,
Беззлобный мат, придурковатый рэп…
Здесь иногда похмельные ребята
Дают на водку, а ещё – на хлеб.
И хлеб горчит, но нет прекрасней корки
Ржаной судьбы. И между чёрных туч
Плывут осенних сумерек осколки,
Ржавеет солнца запоздалый луч.
* * *
Застёжку куртки не ослабишь, –
Задует и запорошит.
Ржавеют тени старых кладбищ,
А городской народ спешит.
С ольхи сбивающие шишки,
Шалят угрюмые ветра.
И жизнь познав не понаслышке,
Спешат на вызов доктора.
Нестройным почерком рецепты
Строчат привычно второпях…
А я стою у русской церкви,
Где подморожен листьев прах.
© Виктор Карпушин, 2019–2022.
© 45-я параллель, 2023.