В метро – терцины
Если нет толчеи, можно сесть и рассматривать лица.
Я сижу и смотрю: симпатичная пара напротив.
И ребенок – младенец – спокойный – темнеют ресницы.
Все одеты по-летнему, мило-небрежно, по моде.
На скамейке сидят, а за ними чернеет окно.
Что-то в них необычное, их отличаешь от сотен.
Что красивы и молоды? Да, но таких ведь полно.
Хороши, и особенно женщина. Вот бы картину
мне с неё написать или, скажем, отснять бы кино.
Парень тоже хорош: бородатый, уверенно-сильный,
Несомненно, гордится отцовством. Но он – бытовой.
А она – вот она улыбается мужу и сыну,
вот к ладошке младенца своей прикоснулась щекой
и закрыла глаза – упивается счастьем, умыта
счастьем этой минуты. Она излучает покой,
и любой её взгляд, и любой её жест говорит нам:
«У кого есть такое сокровище, как у меня?
У каких бенуа, у каких залитованных литта?»
И ещё: она, кажется, знает – ни этого дня,
ни вот этой минуты нельзя ни поймать и ни спрятать,
ни с собой унести – она знает, но может принять.
Принимает, вбирая всей кожей мгновенную радость,
и качают дитя полновато-прекрасные руки...
Ну а я – я смотрю на неё и печатаю кадры
на сетчатку себе. Я запомню и краски, и звуки.
Я запомню, и мне этой памяти хватит надолго:
на любые мои предстоящие страхи и муки
я могу оживить персонажей моих из вагона.
Я могу наслаждаться живительной силой минуты –
так велела моя безымянная метро-мадонна!
Впрочем, я понимаю: движенье не знает уюта.
В подтверждение этому спутники нашей дороги
со скамейки встают и пакуют коляску, продукты,
обувают ребёнка. Вообще проявляют сноровку.
Вот они собираются – те, что сидели напротив.
И, собравшись, выходят с толпой на своей остановке.
В центре города
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово –
и то же самое написано у него на грязной картонке
вместе с просьбой положить мелочь: луни или туни*
он сидит на тротуаре, под ним подстилка вроде собачьей
и собачья же тоска в глазах
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово
на любом языке – неважно, пойму я или нет
сморщите нос, потому что от меня воняет
ругнитесь, прежде чем обойдёте меня
как объект пространства
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово
по-моему, он сидел здесь всегда
его гоняют полицейские, но он возвращается
вот на этот пятачок. Он будет сидеть на асфальте
даже когда весь мир рухнет
он повторяет: прошу вас, подайте мне слово
сегодня по дороге с работы – в привычной толчее
среди гудков машин и мельканья реклам –
вы снова его увидите вечером и снова
не узнаете в нём себя
___
* loonie и toonie – канадские однодолларовые и двухдолларовые монеты.
По мотивам «Ганнибала» Р. Фроста
Я не знаю, что было причиной потери,
может, этой потери и не было вовсе.
Но прекрасная юность, страдая и веря,
расщедрилась на песни, на чистые слёзы…
Кладбище в Хайфе
Кладбище находится высоко: на горе Кармель.
Каменные ворота, еле заметный ветер, сухой воздух.
По краям аллеи – чешуйчатые стволы пальм и зелень кипарисовых стрел.
Надгробия – терракотово-красные, мраморно-чёрные, белые как мел.
Надписи на разных языках.
Некоторые: «В память погибших на фронте...»,
«В память погибших во время холокоста...»
На могилах женщин – кроме имён – выбита менора: велено светить.
На могилах мужчин – кроме имён – выбит маген давид: велено защищать.
Фотографий почти нет. Памятники простые: они не плачут и не кричат.
Глаза слезятся, потому что солнце ослепительно светит.
Жара сумасшедшая. Я отхожу в тень, чтобы немного остыть.
Мимо идут посетители – один, другой, третий.
Кто-то из них говорит: «...в этом городе даже кладбище с видом на море».
Пальма перебирает пальцами над моей головой.
Я наклоняюсь лицом к кипарисовой хвое.
У мёртвых нет больше ничего. Но есть – ветер.
* * *
вода и песок, розоватые камни и чайки
волна набегает, пророча всему растворенье
не верит пророчеству, спорит, не верит, смеётся
моё наречённое имя, витальное имя
велит возвращаться всегда и на новом витке
велит удержаться ракушкой на мокром песке
велит пробиваться травой через серые камни
и чайка взлетает, и стряхивает с крыльев капли
прозрачные капли, которые блестят на солнце
Бабушкин шкаф
Когда человек умирает, его вещи подлежат разборке.
Хочешь не хочешь, а разбирать надо.
Выкинуть – это действие, оставить себе – тоже.
Вот что не требует действия, это сесть и начать рассматривать.
Мне совершенно не нужна старая губная помада.
Но среди мелких вещей есть, например, орден войны и орденская (к нему) книжка.
Есть моя пластмассовая кукла – сломанная, в синем купальнике.
Кукла была спортсменка, её звали Нина.
Я её выбросила когда-то, а бабка сохранила.
Теперь и я сохраню, покажу дочке – что, мол, там ваши барби.
А вот авоська: её с собой обязательно брали,
куда бы ни шли. Бабка была помешана на порядке,
учила меня строго
ставить всё по местам, говорила: «От азой ман кинд,
от азой!» Ух, как я ненавидела и этот порядок, и приторно-сладкий язык,
где йота рассыпана в каждом крике и в каждой песне.
Но я любила запах у бабушки в шкафу. На каждой полке там было
кусков по десять туалетного мыла.
По мнению многих родных, это был её бзик с войны.
Когда она ехала в товарняке с маленькой дочкой и старой мамой,
кусок мыла случайно завалялся в какой-то складке.
Этим куском они спасались от вшей и от гнид,
этот кусок берегли как зеницу ока.
Впрочем, она любила и лаванду, и сандал, и всякие ароматические масла.
Поэтому запах остался, когда сама она ушла.
Пасхальная агада
Собирались на Песах, как водится это у взрослых.
Самый главный из праздников – дедушка так говорит.
Мы поспорили с бабушкой, что произносит «харойсет» –
это «ой» как на идиш, как будто хромает иврит.
Как всегда, было сытно и весело, вкусно и шумно.
Были игры и песни, конечно, была Агада.
В этой книге – картинки, и много вопросов нетрудных.
На одну из картинок мы смотрим подолгу всегда.
Там идёт человек – как живой, он идёт по пустыне,
прикрываясь от солнца каким-то ужасным тряпьём.
Шаг за шагом идёт, вспоминая тяжёлую глину,
и побои и плети, а может, оставленный дом.
Смотрит в дальнюю даль и робея и всё-таки веря:
за полями страницы, куда не достал карандаш, –
там и млеко, и мёд, и трава, и цветы, и деревья.
Шаг за шагом – туда. Пусть считают, что это мираж.
Ночь
ночь – неверный свет луны
верная темень нагота неприкрытая
нарцисс далёкой звезды
зенит и надир невидимых сфер
не бойся ненастья не прячься
настежь открой двери
не спи смотри в небо
потому что
не повторяется никогда
ночь
Дзенская притча
Вы, верно, видали,
вы, верно, видали в деревне того Сацумо –
того Сацумо, что зимою и летом в лохмотьях.
Того попрошайку, что вечно по улицам ходит –
без дела и дома, и с нищенской ходит сумой.
Никто и не помнит, никто и не помнит когда
он здесь появился – печальный, голодный и странный.
Все знают о нём, что живёт он в заброшенном храме:
и летом он там, и когда настают холода.
Вы знаете, верно,
вы знаете, верно, что тут учудил Сацумо.
Сказал, что устроит для всех фейерверк небывалый.
Что самосожжение – это ему и пристало:
ведь он для деревни – помеха, позор и ярмо.
Но надобно денег на то, чтоб устроить костёр:
ведь надо купить подходящие делу поленья.
И стал Сацумо побираться на самосожженье.
И люди давали: ведь он для деревни – позор.
Вы, верно, слыхали,
вы, верно, слыхали, до вас долетела молва –
чем всё это кончилось. Как на торговую площадь
пришёл Сацумо и принёс этот самый мешочек –
мешочек с деньгами, что он собирал на дрова.
И люди там ждали потехи и ждали его.
Но к ним Сацумо обратился с такими словами:
«Простите меня: умирать я сегодня не стану.
Простите мне, односельчане, моё плутовство.
А деньги возьмите назад, собирал я со всех.
А деньги возьмите – на восстановление храма.
Здесь хватит. А я отправляюсь в далёкие страны.
От вас навсегда ухожу. И прощайте навек».
Дом
В том доме, в том кирпичном старом доме
поскрипывают жёлтые полы.
В аквариуме – рыбы в полудрёме,
в конфетнице – остатки пастилы.
Там стопки писем прячутся на полке,
и фотографии, и чей-то ключ.
И вазочки красивые осколки.
И шторой перекрашен солнца луч.
Дырявый мяч глядит, как бедный йорик,
со дна коробки затаивши месть.
Но можно перейти на задний дворик
и на скамейку шаткую присесть.
Весенний первый гром в начале мая,
по классике, сейчас ударит в срок.
А ландыши – резвяся и играя –
забились в самый дальний уголок.
Плоть
1
Плоть – это просто покров,
шкура, кошачья лапа,
волосы, зубы, кровь,
душный манящий запах.
Это – древней Лилит
твёрдый сосок вишнёвый.
Это – вином залит
старый альков Казановы.
Плоть – потаскуха, дрянь,
вмятина на диване.
Сколько её ни тирань –
всё же она обманет.
Плоть – змеиная лесть –
ищет где бы погреться.
Как же ей выпала честь
распеленать сердце?
2
нагло и даже торжественно шествует жирная плоть:
в модном секс-шопе нашла дорогую красивую плеть
с райского дерева сорван – и съеден – запретнейший плод
в Костко закуплена впрок калорийная вкусная снедь
вот безобразно фальшивя мурлычет дурацкий мотив –
крутится-вертится над головою голубенький шар –
плоть направляется в бар, за себя и друзей заплатив
...в складках у плоти бездомным котёнком пригрелась душа
Он и она
Он – современен и всегда надёжен.
Она – миниатюрна и подвижна.
Он мыслит удивительно и сложно.
Она премудрости не любит книжной.
Он демонстрирует свою натуру,
бесчисленными красками играя.
Она отнюдь не склонна к авантюрам,
но цель и путь – её дорога к раю.
Их долговременный союз удачен,
без драм и слёз и бурных примирений.
И всё, что было так или иначе,
не стоит выясненья отношений.
Так и живут, не проронив ни слова,
не зная страсти и любовных вспышек.
Он – ноутбук семнадцати инчовый.
Она – к нему беспроводная мышка.
Одностишки
Ни дня без строчки. То есть одностишка.
В той мышеловке сыр ещё бесплатней.
Родился под созвездьем фиги с маслом.
Унылая, пора! Хватай ключи, выходим!
Увидишь: полюблю тебя за муки...
Он в Кама Сутре сильный теоретик.
Я вам устрою бурю не в стакане!
Опять ему все руки оттоптали!
Моя душа сегодня – не потёмки!
Ах если б ты ещё молчать умела...
Не прищемите только мне либидо!
Я Вам открою душу. Но не настежь.
Оставьте Цезарю его сеченье...
Я слово не держу. Оно – не воробей.
Да как Вы смели заглянуть мне в паспорт!
Позвольте в шалаше Вам рай устроить!
«Что ж, зуб за зуб...», – подумал стоматолог.
Такой любви – разлуки не хватает...
Оставить я прошу в покое, но не в вечном...
Любить тебя способен лишь патологоанатом!
Да не приснится вам финансовый инспектор!
Ни рыба ни мясо она – и жених её вегетарьянец...
Она как башня. Но Пизанская немножко...
Будь счастлив без границ! Ни дна и ни покрышки.
Вот изумрудом заблестела плесень...
Ты не змея. Но гибкость, но шипенье...
Он как-то беспредметно романтичен...
Нет выхода – полюбишь за характер!
Нет, не забыл я застегнуть ширинку!
Не лезьте вы ко мне без мыла в душу!
Да Вы как банный лист ко мне прилипли!
Я верен буду Вам! Ну просто до икоты!
Король-то гол! И по последней моде.
Отменим менопаузу на час.
Противогазы снова нынче в моде.
Я на любой вопрос даю любой ответ.
Прекрасна жизнь и антидепрессанты!
Я доктора узнаю по халату...
Не надо песен. Даже лебединых.
Как руки чешутся Вам монитор начистить!
Я с Вами разберусь не виртуально…
Не барабаньте по клавиатуре!
Он интегралы брал одною левой!
Я тот урод, не без которого в семье.
За раков заплачу, и за безрыбье.
Я однолюбом был неоднократно...
Да, платят за грехи. Но я же – с предоплатой...
Пирожки
А если спарить одностишья,
то получаем пирожок.
В бассейне хорошо купаться,
особенно когда с водой.
Наша Таня громко плачет:
утопила в речке мачо.
Я тоже очень быстро понимаю,
когда мне объясняют не спеша.
Заказывайте мне любую песню,
я на любой мотив её спою.
Работаем на дизеле с тобой.
Тяжёлая у дизеля судьба.
Поплыли две дощечки по реке,
как много мыслей в голову приходит!
Вот на дороге виден тёщин дом,
как зал для демонстраций экспонатов.
Есть многое на свете, друг Горацио,
для сексуальной той ориентации...
Вот это непредвиденный финал! –
подумал про себя поручик Ржевский.
Да, раньше я считал иначе.
Но я же прав был и тогда.
Пока я думаю про завтра,
оно становится вчера.
Карантинные лимерики
Все акации порасцветали.
Я по парку иду без печали.
Вижу: едут менты.
Сразу прячусь в кусты,
чтобы часом не оштрафовали.
Раньше всё как-то бешено мчалось,
и давленье моё поднималось.
Грех, наверно, большой –
быть не с общей бедой.
Но давленье нормализовалось.
На шоссе от Торонто до Брэмптона
вечно пробки – никак не проехать нам.
А теперь там валяются
только пробки будвайзера.
Никаких больше пробок и нету там.
Виртуальные ужины в теме –
и с детьми, и с родными со всеми.
Этот мир всё же странен:
вижу их на экране,
но ведь чаще, чем в мирное время.
Есть у жизни приятные стороны.
А бывает – немного изломаны.
Всё войдёт в свой черёд,
пандемия пройдёт.
Но посмотрим на всё по-другому мы.
© Вита Штивельман, 2020.
© 45-я параллель, 2020.