Стрекоза
Задёрнуты шторы. Закрыты глаза.
Предчувствие нави.
Над камнем замшелым кружит стрекоза.
Прогнать ли, оставить
Её в смутном сне? Он, похоже, и сам
Недолго продлится.
Послушные вызову, как по часам,
Являются лица
Из утренней дымки, размытой лучом,
Так зримо, бесспорно,
Как будто бы дверь отворили ключом
В мир жизни повторно
Родные до плача, до спазма души.
На пике страданья
Я прошлым, как током, внезапно прошит.
Гляжу в очертанья
Сквозь сжатые веки – закрыты глаза
Ладонями нави.
Зелёной искрой мельтешит стрекоза –
Преследует, давит
Почти невесомой своей четверной
Пульсацией крыльев.
Я руки тяну, прикоснуться б одной…
Рыдаю в бессилье.
Прижаться губами, хотя бы сказать,
Что мной не сказалось.
Я сердцем тянусь… Вот отец мой, вот мать.
Не тронула старость,
И смерть не мазнула ещё белизной
Любимые лица.
Над камнем замшелым кружит стрекозой,
Мерещится, снится,
Висок сединой запорошила вмиг
Не зимняя замять –
Приходит, в обличье закутав свой лик,
Сыновняя память.
Сын
Летает пыль по закуточкам,
Свисает паутины клок.
Довольна мать – она с сыночком:
Побелит завтра потолок,
И наведёт порядок в доме.
Приехал сын… Он рядом, тут.
Кукушка скрипнет в полудрёме:
«Часы не скоро заведут».
– Как долго я ждала, Олежка,
К стеклу прильнув горячим лбом.
Вокзал-то рядом, что за спешка,
Билеты выкупишь потом.
Ещё успеешь в путь обратный,
Сынок, подольше погости.
Рукавчик кацавейки ватной
Зачем-то скомкала в горсти.
И слёзы вымерзли в морозы,
Остатки выплеснув тепла.
В потёках скатерть из вискозы –
Поесть соседка принесла.
– Не болен ли, сынок любимый,
Как внук, невестушка моя?
Вернул бы Бог частичку силы,
К тебе б слетала за моря.
Но ничего, теперь мы вместе,
Жаль только папы с нами нет…
… Кукушка дёрнулась на месте,
Когда сорвали шпингалет,
Вошли в квартиру тёти Лены –
Она лежала на полу
Совсем одна… Синели вены…
Лишь пыль комочками в углу,
И паутины клок небрежный
Свисал уныло с потолка.
– Каким ты маленький был нежным.
Как рвался к нам издалека…
Женя
Показала осень зубы – зябко стало по утрам.
Первый месяц, самый глупый, предрекает зиму нам:
То дохнёт морозом в лужи, то нырнёт за воротник,
Пыльный смерч в момент закружит… Так изменчив, многолик
День сентябрьский с позолотой края солнца в рвани туч.
Шаркнут бабушкины боты по асфальту: «Хуч да хуч».
Невеличка, как сухарик, на сединах – капюшон,
А под курткой – словно шарик. Может быть, такой фасон?
Нет, клубком свернулась Женя, крошка Женя, той-терьер.
Плавно бабушки движенье, боты мерят длинный сквер,
Прижимает Женю к сердцу и бормочет на ходу:
«Нам, старушкам, надо греться, я сейчас домой пойду.
Погуляли, Женя, хватит, сокращаю моцион.
Пусть бумажки ветер катит, гонит мусор на газон».
Не хозяйка, а подруга, каждый раз один маршрут.
– Что-то слышать стала туго, ноги тоже не идут,
Не сдавайся быстро, Женя, нам с тобой вдвоём скрипеть…
…Туч неспешное круженье, осень красит листья в медь.
«Хуч да хуч», – шепнули боты и потопали в подъезд.
Бабушка нальёт компота, Женя каши ложку съест,
Включат древний телевизор и залягут на кровать.
До сентябрьских ли капризов, лишь бы утром вместе встать…
Показала зубы осень – из Урала воду пьёт.
Бабье лето мы попросим, пусть скорее к ним придёт.
Кошки
Виктору Фёдоровичу
По памяти вдоль, как по ровной дороге,
Неспешно бредут стариковские ноги,
И палочки стук раздаётся в ушах.
А рядышком кошки, голодные кошки,
В пакете – кастрюльки да чистые плошки,
Для каждой своя… В тёплой каше и щах
Не густо обрезков колбасных и мяса –
Но пенсии мизер для среднего класса
Достаточен толк понимать в овощах.
Бездомным животным к чему разносолы?
Вот котик с бельмом на глазу, невесёлый,
Был изгнан во двор за увечье своё.
Старик поманил бесприютного пальцем,
И плошка с обедом досталась скитальцу –
Завидует с голых ветвей вороньё.
Судьба человечья так схожа с кошачьей:
И нас выгоняют, и мы горько плачем,
Меняя меха и шелка на рваньё.
Лет десять, день в день, несмотря на погоду,
Хвостатому нёс пропитанье народу
Седой человек, а потом перестал…
Ушёл навсегда, и теперь в райских кущах
Для Божьих котят варит кашу погуще
И щи, раз нектар по знакомству достал.
У нас во дворе молодая соседка
Вдруг с плошками вышла в нарядных балетках,
В добро превращая презренный металл.
Колобок
Не кляни судьбу напрасно, городской рисуй лубок.
Помнишь сказку: утром ясным покатился Колобок
По дорожке из окошка, сквозь туман, и пыль, и дым.
Вились роем злые мошки надо лбом его крутым.
Надкусили в серединке, махом выели кусок –
К бабе с дедом на картинке возвратился Колобок.
Не высок, скорее низок, круглый, как ни посмотри.
У него волшебный список – деда три да бабки три.
Одному купить картошки, а другому – молока,
Третьей сахара немножко, манки, свёклы… В кулаках
Сжаты ручки от пакетов – крепок он и коренаст,
Весь в трудах зимой и летом, вам последнее отдаст.
Не откажет ни знакомым, ни соседям, ни друзьям.
Помощь близким – аксиома, помощь дальним видел сам.
Вечно крутятся собаки под ногами Колобка,
Бесприютным носит «наки»: корки, кости из кулька,
Сахарок всегда в карманах: «Подходи, собачий люд!»
Урезонит самых рьяных: «Слабым тоже есть дают!»
На судьбу пенять напрасно, если дырка в голове.
Так случилось: утром ясным, городской поверь молве,
Укатили санитары прямо в дурку Колобка,
Не теряя время даром, подлечить его слегка…
… Он вернулся, встрепенулся, обратился к списку дел!
Я, здоровый, сразу б сдулся, так бы в жизни не сумел.
Ксеня
Дождик наметал стежки – стариковские шажки
Пыль срезают, словно ножницы, с асфальта
И подбрасывают вверх… Мимо позабытых вех
Дед идёт, слезится глаз потухших смальта.
В кофту женскую одет, в паре сношенных штиблет
И на брюки нацепил зачем-то юбку.
То ли холодно ему, то ли бросил кто в суму
Подаяние – сыграл с убогим шутку.
В тучу сбились облака, солнце заслонив, пока
Резвый ветер не порвал бродяжек в клочья.
С интервалом в пять секунд ноги дряблые бредут.
Ты куда свои стопы направил, отче?
Блики – на боках машин. «Потребляйте», – город-джинн,
Распахнув объятья, заклинал коварно:
«Душу есть где расплескать, в долг бери – негоже ждать.
Прогоришь, ну, значит, брат, такая карма».
Мчалась в поисках бабла тротуарная толпа,
Закоулков городских дурное семя.
Дед ей шёл наперекор, сам с собой вёл разговор:
– Божий раб Андрей почил, теперь я Ксеня.
Наваждением влеком, вспомнил: раньше, за столом
В петербургской блинной, слышал я легенду,
Что у Ксеньюшки Святой муж скончался молодой,
И она мундир надела с позументом.
Красный верх, зелёный низ… Не причуда, не каприз,
Мужним именем звалась теперь – Андреем.
Всё до нитки раздала и босая, без угла,
В мир пошла она, чтоб сделать мир добрее.
Оренбург – не Петербург… Tри столетья прочь… Hо вдруг
Это промысел, достойный быть в скрижали?
Ты Блаженный, не чудак?.. Дед исчез, не подал знак.
Снова пыль к асфальту капли пришивали.
Руслан
Из Уфы – в Оренбург, мимо загнанных в степь деревень.
Дует в щёлку сентябрь, запотевшее сушит стекло.
Пассажир я сегодня, водителя робкая тень,
Жму на «газ» по привычке. Для раннего утра светло.
Мы полночи в дороге, и камнем лежит разговор
На душе у меня, тайн чужих лучше вовсе не знать…
… Проезжая Шиханы – цепочку загадочных гор,
Над болотом судьбы замостили некрепкую гать.
Там трясина такая – ни вырваться, ни проскользнуть:
Рос в неполной семье, рядом с матерью был одинок.
Фары били дуплетом, неоном расстрелянный путь
Падал нам под колёса, признался Руслан: «Я игрок.
С малолетства бушует в крови нездоровый азарт,
Взять удачу за бороду, кажется, очень легко,
И в тюрьме кантоваться пришлось из-за меченых карт,
Раз каталу избил – козырило, но в масть не легло.
Стал копейку свою зарабатывать честным трудом,
На машину скопил да и в частный подался извоз,
Мы с Людмилой, женой, переехали в собственный дом,
Только счастье опять полетело кошаре под хвост.
Игровой автомат – вот напасть, личный мой Черномор,
Не могу обойти ненасытную щель стороной,
Всё швыряю туда…» За цепочкой шихановских гор
Злой сентябрьский туман вдруг деревья покрыл сединой.
У судьбы на закорках трясину невзгод не пройти,
И жену не вернуть, и долгов не отдать ни рубля.
Надо жизнь изменить… На расстрелянном светом пути
Горизонт заалел – тормози, оторвись от руля,
На обочину выйди и грудью широкой вдохни
Воздух чистой степи, побеждающий дым городов.
Только ты и Господь, вы сегодня на трассе одни,
Я не в счёт, избавленья проси у Него от оков.
С Черномором расстанься, спасись в этой дивной глуши,
И Людмилу вернёшь, и родите вы сына и дочь!..
Мы остаток пути в Оренбург проводили в тиши,
Битым козырем пала в поля за шиханами ночь.
Ящерка
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью – лишь скорбная глушь.
День родительский мая
Вслед за туфлями бросил вдогон башмаки,
По асфальту – покрышки.
Выше пояса нынче взросли сорняки,
Граблей ждут и мотыжки.
Изумрудная спинка да белый живот
И янтарные глазки –
Тихо ящерка возле могилок живёт,
Как хранитель из сказки.
Не боится меня – подбегает к ногам
И стоит, не уходит.
Делит горькое горе со мной пополам,
Не мешает работе.
Заскорузлые стебли в колючих шипах
Под ударами гнутся.
Всё едино – и слёзы, и пот – на губах,
И мозоли на руцех.
Кладенцом я взмахну: «Раззудись-ка, плечо,
На Горыныча шеи!»
Засвистел, вдохновляя на подвиг, сверчок
В куширях у аллеи.
Две свечи восковые сгорели давно
В недалёкой часовне.
Распакую припасы, открою вино,
Хлеба дам ей, как ровне:
– Кушай, ящерка, милый мой сторож могил,
Помяни маму с папой.
Сорняков – змей-горынычей – я победил
Не мечом, так лопатой…
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью – лишь скорбная глушь
И печаль вековая.
Старикам я отвесил поклон поясной,
Обошёл животинку.
Солнце гладило жарко, прощаясь с весной,
Изумрудную спинку.
© Виталий Молчанов, 2018.
© 45-я параллель, 2018.