Сет убил Озириса – воскрес
Как природа радостный Озирис,
Рассудил умерших он окрест,
Ублажил живых, чтоб не бесились.
Не шумят оазисы листвой,
Приуныли нильские пороги,
И рискуют люди головой,
Подводя наивные итоги.
Ах, на что уж темя напекло,
А скребёт кошачьими когтями
На душе, как в пекле, ремесло –
Мрут, как мухи, всюду египтяне.
А жрецы на что уж молодцы,
Забивают баки ротозеям,
Чтобы шли в походы храбрецы
По песку, что зыбок и рассеян.
Так буквален верности букварь,
Что не надо разбираться в оном,
Составляя новый календарь
В угожденье франтам-фараонам, –
Всё равно им мумиями спать
Под высокой кровлей пирамиды, –
Надо кровь почаще бы пускать
Для острастки, впрочем, и для виду.
Вот и слышен топот по векам,
И движенье обоюдоостро –
Тяжело египетским войскам
Покорять Синайский полуостров.
Хоть арабы есть невдалеке,
Да и войны частные зубасты,
Гласных нет в арабском языке
И полусогласные не часты.
Чтоб не спутать дальние концы,
Где набег победою не вырос,
Заполняют дельные писцы
До отказа каверзный папирус.
Ах, умельцев вымерший оплот!
Вытяжки целебные ремёсел!
Все они попали в переплёт
Времени, плывущего без вёсел!
Как бы им ни весело жилось,
Как бы им ни горько пребывалось,
Кой-чего добиться удалось,
И в руках добыча оставалась.
Вот они безропотно идут
В сумрачной рутине ритуала –
Как же не оправдываться тут?
Родина и то возликовала!
Вот они возделывают ил,
Милую долину изменяя,
Высохший поругивая пыл,
Бронзу в медицине применяя.
Вот они дары свои несут,
Судьбы отдавая на закланье,
Каждый запечатанный сосуд
Наполняя сном существованья –
Ах, давно из нас верёвки вьёт
Наслажденья рьяное горнило!
Из кувшина долго воду льёт
Бог реки задумавшейся – Нила.
Полнолунье волны серебрит,
Допустив волненье до искуса,
Нижут сердолик и лазурит,
Надевая каменные бусы.
Машут опахалами вокруг,
Золотые падают подвески,
В неустанном выборе подруг
Каждое ухаживанье веско.
Выгнет арфа гиблую дугу,
Струны волокнистые разнежив, –
Если войны счесть уж не могу,
Страсти шелковистые не реже.
Там она припрятана, ладья,
Там она тоскует и тревожит,
Чтобы настораживался я,
По уши влюбившийся, быть может.
Там она танцует для меня,
Смуглою погибелью взирая,
Даже постижение огня
В зеркале своём не выбирая.
Что ей отражения обман,
Смутная скольжения гримаса,
Выгнутый под выгодою стан
И расположения прикраса?
Что ей заточение да плен,
Зыбкое светильника мерцанье,
Путники, встающие с колен,
Тленная наследственность свиданья?
Вся она под звёздами тепла,
Вся на сновидение похожа –
Словно притяжение вошла,
Вытянулась попросту на ложе.
Кто она? Не ведаю и я –
Жрица? Наваждение? Изида?
Выпьем-ка, наверное, друзья,
Времени и чуду не в обиду! –
___
Не зачат учёный Шампольон,
И Розеттский камень не исписан,
И какой-то новый фараон
В царство мёртвых с почестями выслан –
Всё ещё влечёт его туда
Тёплое небесное теченье, –
А страна привычного труда
Продолжает жить без огорченья.
Ну и геометрия взошла,
Камни воздвигая по пустыне,
Чтобы августейшие тела
Бренной не утратили гордыни!
А народ живёт себе, как жил,
Детскою забавой не считая
Это перебрасыванье сил,
И бесправна жизнь его простая. –
И воскликнет в горе Ипусер:
«Что случилось? Я не понимаю!
Кто им подал дерзостный пример
К разрушенью отческого края?
Ныне перевёрнута земля,
Как гончарный круг, рукою рока!
Ныне нищий бывший с корабля
На владельца вытаращил око!
Девушка, что только лишь в воде
На своё смотрела отраженье,
Не бывая отроду нигде, –
Во дворце вкушает наслажденье!
Где закон? Кто прав? Кто виноват?»
И тогда – предания гласят –
И сбылось дождавшееся срока
Предсказанье древнего пророка:
«Будет всё разрушено в стране, –
Станет верхним нижнее, – померкнет
Солнце, – на него тогда вполне
Ты взирай не жмурясь, – не проверит
Времени по солнечным часам
Уж никто, – богатым станет бедный,
И вельможа важный и наследный
Всё ничтожество познает сам!» –
Так изрёк когда-то Неферти.
И в Египет, смутою объятый,
Всё вокруг сметая на пути,
Как возмездье вторглись азиаты.
___
Спит Москва. Виталий Пацюков,
Признанный исследователь знанья,
Точно отпущение грехов,
Мне дарует дружбу и вниманье –
Всё ему понятно на земле,
Названной Московией, – и, видно,
Книги залежались на столе
Вынужденно, преданно и скрытно,
Тихими страницами шурша
В мире обобщений и деталей, –
И моя мятежная душа
Вопрошает: «Что с тобой, Виталий?
Где ты? Не уехал ли куда?
Выбрал ли из вороха событий,
Частые меняя города,
То, что сокровенней и открытей?»
Близится неспешно Рождество,
Юность вспоминается и младость.
Как высокой веры торжество,
Рядом есть Нечаянная Радость.
О чередованье волшебства
С таинствами снежного обряда!
Сгинувшая осени листва,
Выбранная облака отрада!
Снег лежит повсюду и везде,
Хлопья оседают на балконе.
Где-то поклоняются звезде,
Где-то доверяются погоне.
Зимняя декабрьская пора,
Краткие ухватки ветерана –
Ветра, прилетевшего вчера,
Вечера, взирающего странно.
Города не сгинувшего гул,
Дерева не согнутого вымпел.
Что же до сих пор ты не уснул?
Или что тревожное увидел?
Нет! Не разрешаю я беде,
Преданному дому угрожая,
Холод, возникающий нигде,
Вырастить подобьем урожая!
Снег ли где-то сбрасывают с крыш,
Форточки ли к ночи открывают,
Ты не сокрушишь и сохранишь
Тех, кто признают и понимают
Чуткое дыхание моё,
Тёплое биение участья, –
Дружеское вижу я жильё –
Дай же им сочувствие причастья,
Бог, сопровождающий людей
В странствиях, причудах и покое!
Жить бы вам четою лебедей –
Вправе ль я предсказывать такое?
Вправе! Благо дружбе не пропасть –
Так она, чудесная, желанна.
Всё придет, наговоримся всласть, –
Ну-ка согласись со мной, Светлана!
___
Чуть подальше, сразу за мостом,
Дом стоит меж прочих, ну а в нём
Друг мой проживает средь зимы
С Лидою и малыми детьми.
Веет пеньем – это ли не нард?
Что лета! – Не так ли, Леонард?
Пусть себе, несносные, летят,
Музыку не трогая, как сад.
О певец Неведомого дома!
Сколько раз, течением влекомы,
Виделись мы! – Так ли иногда
Дружбою людей соединяет,
Что разъединяет города,
Облик укрощает и меняет,
Но не пробирается в сердца?
Что за беспокойство? Что за чувство?
Где определение его?
Книги нам не скажут ничего –
Вот и проявление искусства!
В роли летописца и отца,
То ли умудрён, а то ль рассеян,
В опыте не дремлющем остёр,
Ты не отрекался от России,
Ныне превратившейся в костёр,
Снежный ли, осенний ли – кто знает! –
Стёкла ли двойные замерзают,
Дети ли, как водится, растут,
Время ли распахивает двери,
В грустный зазывая институт,
Где что ни мгновенье, то потери –
Что тебе! Хранитель языка,
Ты не предавал его – отселе
Вынесший листву и облака,
Рвение воинственное к цели,
Смешанную кровь его и плоть,
Жив ты – и хранит тебя Господь!
___
Посреди разборчивых запросов
Александр Григорьевич Морозов
Жив и существует, как всегда,
Преданно, светло и бородато, –
Даты, промелькнувшие когда-то,
Дороги теперь, как никогда,
Дружбою устойчивой и чудной,
Праведной, живой и многотрудной, –
Свидеться бы, что ли, Александр!
Да не так поспешно, как на юге,
Где растенья странны и упруги,
Не поймёшь, где мирт, где олеандр,
И, однако, всё многоголосье
Зиждется на крепнущем вопросе:
Что же нас с тобою занесло
В милую Тавриду? Не бывало,
Чтобы дружба просто миновала!
Ничего быльём не поросло!
Что теперь жильё твое? Что Алла,
Ласкова, красива и умна,
Словом, настоящая жена?
Чаем угостила бы опять!
Что твои причуды? поученья?
Рукописи? гости? увлеченья?
Вижу я, всего не сосчитать!
Встретимся по-прежнему опять –
Тут и разговоры, и зима.
Жди меня – соскучился весьма!
___
Ну а ты, бесценный мой дружище, –
На тебя уж все мои права!
Что ты пишешь? чувствуешь? что ищешь?
Для тебя – отдельная глава.
У калитки ночью я стоял –
И смотрел, как месяц слишком юный
Ничего ещё не предвещал,
А купался в зыби тонкорунной.
Там, на юге, поезд проезжал
По мосту чрез реку невезенья –
Точно на зуб зуб не попадал,
Промелькнули свет и тарахтенье.
Вот оно, вагонное тепло,
Жизни отражение сквозное!
Если уж кому и повезло,
Нет его, наверное, со мною.
Улица тянула фонари
Бусинами долгого мониста,
Точно уверения мои
Или же намерения мглисты.
Думалось, как десять лет назад:
Вот оно, шальное выжиданье!
Если что и скрадывает сад,
Нет ему навеки оправданья –
Что он безнаказанно томит,
Тычется качанием в ресницы?
Если он душою не кривит,
Что ему когда-нибудь присниться? –
Только не стоять настороже,
Узкою дорожкою не ёрзать,
Пламени, воскресшему уже,
Выплеснуть давая ариозо,
Арию урезанного дня,
К сумеркам сбегающего кротко, –
Есть ещё в запасе у меня
Выдержка, сноровка и походка,
Есть ещё невысказанный град,
Точно заточение в темнице,
Там, где за преградами оград
Рудами полны пороховницы.
Юности дотошная пора,
Детства говорящие тетрадки, –
Что ж, что не окончена игра?
Кто виновен в вящем беспорядке?
Там, за уходящею молвой,
С памятью поющею оставшись,
С молодостью, заново живой,
Встречусь я, не сгинув и не сдавшись.
Там, за глубиной, наедине
С зимнею приверженностью к людям,
Зиждется предание во мне
На переосмысленности лютен.
Что за беспокойство мельтешит?
Что за успокоенность мешает
Тем, кто никуда уж не спешит.
Так же, как рискует да решает?
Вам ли, в повседневности влача
Чисельную выгородку быта,
С нами расправляться сгоряча?
Будьте же заочно позабыты!
Мне теперь понятно, отчего
Правда уколовшая опасна!
Нету ли в запасе у него
Компаса, служившего прекрасно?
Мне теперь понятно, почему
Были в моде эти притесненья
И всему, решительно всему,
Находили люди объясненье!
Что тебе сказать на это, друг?
Выросли мы сами, без подсказки,
И происходящее вокруг
Выбрали, пожалуй, не из сказки.
Сказочник в измятом сюртуке
Нам не попадался поначалу,
А потом настало вдалеке
То, что никогда не замечал он.
Лет не починить часовщику
Маявшихся, канувших, пропавших, –
Что же нам досталось начеку,
В листьях заплутавшее упавших?
Фертом выгораживая нрав
Гданцевки, запрятавшейся в лицах,
Город наш по-своему неправ
И вдвойне оправдана столица.
Пусть же остаётся над рекой,
Выгнутой подобием валторны,
Стойбище корысти городской
Вместе с укоризною повторной.
Да поднимет скрипку музыкант,
Да поднимем тосты мы при встрече
За любовь, за дружбу, за талант,
За причастность к праведности речи!
Да расправим плечи на ветру,
Да раскроем очи, не старея,
Присягая правде и добру
На земле под небом Галилея!
Там звезда над крышами встаёт,
Поезда меж вишнями мелькают,
И уют не вправе перелёт
Удержать – пускай не привыкают!
___
Подружился с живописью быт,
Нет ни перспективы, ни оттенков,
Египтянок облик не забыт –
Смотрят со стены, как из застенков, –
Что для них условные тона,
Пляшущих, танцующих, поющих!
И кому сторицею сполна
Я воздам средь месяцев идущих?
Ну а берег зеленью зарос,
Птицы-то вовсю расщебетались,
Кошка одичала, как вопрос, –
Так для нас на ветке и осталась.
Тянут сети с рыбой рыбаки,
Сыплются бесчисленные зёрна, –
Что за жизнь, однако, у реки! –
И нужна, и в пользу, и проворна.
А пирушки знати хороши –
Знать, пируют лишь для удовольствий,
Всё у них в достатке для души –
И гульба, и склады продовольствий, –
Размечтались в неге голубой,
Разметались по свету предвзято
Иноходью кони боевой,
Размычались малые телята.
Сколько надо времени разлить
По сосудам, звякающим тоньше,
Чтобы гуси с росписи сошли
Рим спасать – ни меньше и ни больше!
Первыми стекло изобрели,
Каменные здания воздвигли,
В золотой египетской пыли
Первыми помалу пообвыкли.
Век тридцатый, скажем, миновал,
Было в нём немало непростого –
Ныне же в нём каждый побывал
Даже до рождения Христова,
Потому что в общем языке,
Лучшем, чем, к примеру, эсперанто,
Жизнь искусства вся невдалеке
По природе правды и таланта.
Средь зимы увидим мы на миг,
Как оно навеки остаётся –
По ветру колеблется тростник,
Музыка изменчивая льётся,
Высятся колонны и врата,
Битва по рельефам нарастает, –
Вот она, святая простота!
Остального жизнь не принимает.
Камнерез ли ты иль ювелир,
Зодчий, музыкант иль живописец –
Мир тебе! Пусть высится кумир,
Сгинет он – тебя взамен возвысят!
Кто б ты ни был, мастер, суть не в том –
Главное выносливость в творенье,
Научись трудиться на потом –
Сто потов, взамен – благодаренье.
Дремлют ли в сохранности врата,
Статуи похожи иль не очень –
Что для них мирская суета?
Пустяки и только, между прочим!
Речь моя! Не в дружбе ли с тобой
Горю мы внимаем и открытью?
Море – осыпание – прибой –
Медленное шествие наитья
___
Как известно, кротость египтян
Не могла с воинственностью сжиться –
Им бы войны выбросить к чертям,
Чтобы честно на поле трудиться, –
Не было тогда у них чертей,
Властвовали только предрассудки, –
К пограничной движучись черте,
Слыть пропащим тоже ведь не шутки.
Как сказал однажды Геродот,
Мол, Египет – дар, бесспорно, Нила, –
Что же было всё наоборот,
И влекло, и тлело, и темнило?
Что им то периоды менять,
То сбиваться лишь на одиозность?
Вроде их нетрудно и понять:
Главная черта – религиозность.
Было всё единым божеством,
Но, конечно, в разных проявленьях.
Что им делать с диким кабаном?
Числились животные в священных.
Вот, к примеру, сцена наугад
Из загробной жизни непонятной –
Тут уж не материи распад,
А суровый суд и неприятный:
Коль душа виновна, то судья
Превратит в ничто её, помучив,
Если же невинна – то, друзья,
Положенье несколько получше –
Как свершится властный приговор,
Сразу после ряда очищений
Обретает некий кругозор,
Формулу условную прощений,
Человечья чистая душа –
И, к богам уж присоединившись,
Больше не спеша, не мельтеша,
Созерцает, воедино слившись,
Совершенство существа, – таков,
Вроде отпущения грехов,
Сей обряд, – подробней и детальней
Вам расскажет требник погребальный.
Гимны и молитвы
Богу Ра:
«Честь тебе, о мумия, что вечно
Возрождаясь только для добра,
Поступаешь с нами человечно!
Вечно молодое существо!
Ты, производя себя на свет
Ежедневно, – даришь торжество
Жизни – и ликует целый свет!
Ты для нас и небо сотворил,
И окутал тайной горизонт!
Всё ты воссоздал и оживил!
Не хвалить тебя – какой резон?
Честь тебе! Плыви же по волнам!
Если же идёшь по небесам,
Вся сопровождающая клика
Испускает радостные клики!»
Солнце над Египтом! Ты взошло,
Опершись о каменные глыбы, –
И молитву, чувствуя тепло,
Записали праведники-скрибы.
Всё прошло – предания живут,
Белые утаивая пятна.
Спит Египет – мир ему и труд,
Шепчущему глухо и невнятно! – –
___
Ах, дождусь ли пламенного дня.
Средь московских будучи ленивцев?
Навестит, наверное, меня
Леонард Евгеньевич Данильцев.
Зазвонит в квартире телефон,
Зашуршат, как слухи, манускрипты, –
И тогда-то новый Манефон
Сочинит Историю Египта.
© Владимир Алейников, 2018.
© 45-я параллель, 2018.