Владимир Корнилов

Владимир Корнилов

Вольтеровское кресло № 1 (349) от 1 января 2016 года

Горькое и долгое прощание

Анне Ахматовой

 

Ваши строки невесёлые,

Как российская тщета,

Но отчаянно высокие,

Как молитва и мечта,

 

Отмывали душу дочиста,

Уводя от суеты

Благородством одиночества

И величием беды.

 

Потому-то в первой юности,

Только-только их прочёл –

Вслед, не думая об участи,

Заколдованный пошёл.

 

Век дороги не прокладывал,

Не проглядывалась мгла.

Бога не было. Ахматова

На земле тогда была.

 

1961

 

* * *

 

Голова ясна после близости,

Словно небо – после грозы,

Словно крылья и плечи выросли,

Хоть лети, хоть мешки грузи.

 

Дело спорится просто бешено.

В жилах ходит шальной азарт.

Только снова тоска по женщине

С полдороги вернёт назад.

 

И покуда тоска не кончится,

Полдень – за полночь, вверх и вниз,

От объятий до одиночества,

Точно маятник, ходит жизнь –

 

В неприкаянности, в ненасыти,

То монашествуя, то греша,

Аж до самой могильной насыпи

Нескончаемо хороша!

 

1963

 

Жена Достоевского

 

Нравными, вздорными, прыткими

Были они испокон –

Анна Григорьевна Сниткина

Горлица среди ворон.

 

Кротость – взамен своенравия,

Ангел – никак не жена,

Словно сама Стенография,

Вся под диктовку жила.

 

Смирная в славе и в горести,

Ровно, убого светя,

Сниткина, Анна Григорьевна

Как при иконе – свеча.

 

Этой отваги и верности

Не привилось ремесло –

Больше российской словесности

Так никогда не везло.

 

1965

 

Гумилёв

 

Три недели мытарились,

Что ни день, то допрос...

И ни врач, ни нотариус,

Напоследок – матрос.

 

Он вошёл чёрным парусом,

Уведёт в никуда...

Вон болтается маузер

Поперёк живота.

 

Революции с «гидрою»

Толку нянчиться нет.

И работа нехитрая,

Если схвачен поэт.

 

...Не отвёл ты напраслину,

Словно знал наперёд:

Будет год – руки за спину

Флотский тоже пойдёт,

 

И запишут в изменники

Вскорости кого хошь,

И с лихвой современники

Страх узнают и дрожь.

 

...Вроде пулям не кланялись,

Но зато наобум

Распинались и каялись

На голгофах трибун.

 

И спивались, изверившись,

И не вывез авось...

И стрелялись, и вешались,

А тебе не пришлось.

 

Царскосельскому Киплингу

Пофартило сберечь

Офицерскую выправку

И надменную речь.

 

...Ни болезни, ни старости,

Ни измены себе

Не изведал и в августе,

В двадцать первом,

к стене

 

Встал, холодной испарины

Не стирая с чела.

От позора избавленный

Петроградской ЧК.

 

1967

 

Екатерининский канал

 

На канале шлёпнули царя –

Действо, супротивное природе.

Раньше убивали втихаря,

А теперь при всём честном народе...

 

На глазах у питерских зевак 
Барышня платочком помахала, 
И два парня – русский и поляк –
Не смогли ослушаться сигнала. 

 

Сани – набок... Кровью снег набух...

Пристяжная билась, как в припадке...

И кончался августейший внук

На канале имени прабабки.

 

Этот март державу доконал.

И хотя народоволке бедной

И платок сигнальный, и канал

Через месяц обернулся петлей,

 

Но уже гоморра и содом

Бунтом и испугом задышали

В Петербурге и на всём земном

Сплюснутом от перегрузок шаре.

 

И потом, чем дальше, тем верней,

Всё и вся спуская за бесценок,

Президентов стали, как царей,

Истреблять в «паккардах» и у стенок.

 

В письма запечатывали смерть,

Лайнеры в Египет угоняли...

И пошла такая круговерть,

Как царя убили на канале.

 

1972

 

Смеляков

 

Не был я на твоём новоселье,

И мне чудится: сгорблен и зол,

Ты не в землю, а вовсе на север

По четвёртому разу ушёл.

 

Возвращенья и новые сроки

И своя, и чужая вина –

Всё, чего не прочтёшь в некрологе,

Было явлено в жизни сполна.

 

За бессмертие плата – не плата:

Светлы строки, хоть годы темны...

Потому уклоняться не надо

От сумы и ещё от тюрьмы.

 

Но минувшее непоправимо.

Не вернёшься с поэмою ты

То ль из плена, а может, с Нарыма

Или более ближней Инты.

 

...Отстрадал и отмаялся – баста!

Возвышаешься в красном гробу.

Словно не было хамства и пьянства

И похабства твоих интервью,

 

И юродство в расчёт не берётся,

И все протори – наперечёт...

И не тратил своё первородство

На довольно убогий почёт.

 

До предела – до Новодевички

Наконец-то растрата дошла,

Где торчат, как над лагерем вышки,

Маршала, маршала, маршала.

 

...В полверсте от литфондовской дачки

Ты нашёл бы надёжнее кров,

Отошёл бы от белой горячки

И из памяти чёрной соскрёб,

 

Как ровняли овчарки этапы,

Доходяг торопя, теребя,

Как рыдали проклятые бабы

И, любя, предавали тебя...

 

И совсем не как родственник нищий,

Не приближенный вдруг приживал,

А собратом на тихом кладбище

С Пастернаком бы рядом лежал.

 

1972

 

Долголетие

 

В этом веке я не помру.

Так ли, этак – упрямо, тупо

Дотащусь, но зато ему

Своего не подсуну трупа.

 

Двадцать первый – насквозь чужой,

С крематорием чем-то схожий...

Не приемля его душой,

Подарю ему кости с кожей.

 

От недоли хоть волком вой,

Только всё-таки жить охота.

Потому доползти позволь

До две тыщи первого года.

 

Мне бессмертье не по плечу,

Потому и шепчу с надсадом:

–  Пожалей меня – не хочу,

Не могу помирать в двадцатом.

 

Выдай крови и выдай сил,

Долголетия выдай, Донор!..

Всё равно я всё упустил,

Всё равно молодым не помер.

 

1973

 

Сорок лет спустя

 

Подкидыш никудышных муз

И прочей нуди,

Я скукой день-деньской томлюсь

В Литинституте.

 

И замыслов невпроворот,

И строчек вздорных...

А за окном асфальт метёт

Упорный дворник.

 

Сутулый, тощий, испитой,

Угрюм он, болен.

Но шут с ним и с его бедой –

Я дурью полон.

 

...Когда бы знать, что он лишён

Других доходов,

Что от журналов отлучён

Отцом народов,

 

С того и проза тех времён

Вдруг стала тусклой...

Зато просторный двор метён

Литинститутcкий.

 

...Всю жизнь гляделся я в себя,

А в ближних – мало.

И всё равно его судьба

Меня достала.

 

Такой или сякой поэт,

Я кроме смеха

На склоне века, склоне лет –

Уборщик снега.

 

Кого от нашего житья

Возьмут завидки?

Он от чахотки сник, а я –

От щитовидки.

 

...Тащу отверженность, не гнусь,

Не бью поклонов,

Но перед вами повинюсь,

Андрей Платонов!

 

И сорок лет спустя молю:

В своём зените

Простите молодость мою,

За всё простите –

 

За спесь, и чёрствость, и сполна

Ещё за скуку,

С какой глядел я из окна

На вашу муку.

 

1985, январь

 

Трофейный фильм

 

Гр. Бакланову

 

Что за бред? Неужели помню чётко

Сорок лет этот голос и чечётку?

Мочи нет. Снова страх ползёт в серёдку,

Я от страха старого продрог.

До тоски, до отчаянья, до крика

Не желаю назад и на полмига,

Не пляши, не ори, молчи, Марика,

Но прошу, заткнись, Марика Рокк.

 

Провались, всех святых и бога ради!

Нагляделся сполна в своей досаде

На роскошные ядра, плечи, стати

Со своей безгрешной высоты.

Ты поёшь, ты чечётничаешь бодро –

Дрожь идёт по подросткам и по одрам –

Длиннонога, стервоза, крутобёдра,

Но не девушка моей мечты.

 

Не заманивай в юность – эту пору

Не терплю безо всякого разбору,

Вся она мне не по сердцу, не впору.

Костью в горле стала поперёк.

Там на всех на углах в усах иконы,

В городах, в деревнях тайги законы,

И молчат в серых ватниках колонны,

Но зато поёт Марика Рокк.

 

Крутит задом и бюстом иноземка:

Крупнотела, дебела, хоть не немка.

Вожделенье рейха и застенка,

Почему у нас в цене она?

Или всё, что с экрана нам пропела,

Было впрямь восполнением пробела?

Или вправду устала, приболела

Раздавившая врага страна?

 

Ты одно мне по нраву, наше время!

Для тебя мне не жаль ни сил, ни рвенья.

Только дай мне ещё раз уверенья,

Что обратных не найдёшь дорог.

Ты пойми: возвращаться неохота

В дальний год, где ни проблеска восхода,

В тёмный зал, где одна дана свобода –

Зреть раздетую Марику Рокк.

 

1986

 

На кладбище

 

Памяти Б. Слуцкого

 

Хоть здесь у вас, не скрою,

Явная благодать,

Я подошёл к надгробью:

Надо потолковать.

 

Мёртвому не погудка

Хоть барабан, хоть стих...

Вот и скажу, как будто

Вы и сейчас в живых.

 

Здесь вам теперь не место!

Нынче нельзя нам врозь,

Врозь, когда наконец-то

Стронулось, началось!

 

Время пошло хорошее,

Да нелегко идёт.

Горько, что отгорожены

Вы от его тягот.

 

Вы, кто был ярок давеча,

Здесь позарез нужны,

А не на старом кладбище

Рядом с прахом жены.

 

Время идёт погожее,

Тяжко ползёт из мглы...

Жалко, что вы не дожили,

С ходу бы подмогли.

 

1986

 

Инерция стиля

 

Обретается мир с «не могу»,

С «не умею»... И некуда деться –

И  штурмует свою немоту

Неуверенный лепет младенца.

 

Это после придут мастерство,

И сноровка, и память, и опыт...

Но не стоят они ничего –

Повторять нынче может и робот!

 

Всё уменье – забудь и оставь,

Как бы громко оно ни звучало!..

Мёртвый тянется на пьедестал,

А живой начинает сначала!

 

Он идёт всякий раз от нуля,

Чтоб досталось побольше простора,

Неизведанность снова продля

И страшась, как позора, повтора.

 

Я прочёл где-то: «Если опять

С побеждёнными драться придётся,

Надо тотчас из армии гнать

Разгромившего их полководца».

 

Не хочу пожелать и врагу

Той судьбы мастака-генерала,

Потому-то меня «не могу»,

«Не умею» – всегда вдохновляло.

 

1986

 

Жизнь

 

Горькое и долгое прощанье

С уходящим от тебя тобой,

И тому прощанью нет скончанья

Аж до самой крышки гробовой.

 

Тут не обретенье, а потеря,

Потому кидаешься в тоску...

Это я прочёл не у Монтеня,

Это я в своём нашёл мозгу.

 

Понимаю: мысли всех велики

Супротив такого пустяка.

Только то, что выудишь из книги,

Вряд ли приспособишь для стиха.

 

Так что ни Христу,

                          ни Заратустре,

Сколько им с горы ни говорить,

Не раскочегарить наши чувства

И печали не угомонить.

 

Будешь сам нести свой личный

                                             ужас,

Будешь сам вгонять в строфу

                                          свой вздор,

И как жизнь уходит,

                          обнаружишь,

Как холодным потом льёт из пор.

 

1986

 

Памяти А. Бека

 

Помню, как хоронили Бека.

Был ноябрь,

              но первые числа,

Был мороз,

                но не было снега,

Было много второго смысла.

 

И лежал Александр Альфредыч,

Всё ещё не избыв печали,

И оратор был каждый

                                сведущ,

Но, однако, они молчали

 

И про вёрстки,

                      и про рассыпки,

Что надёжнее, чем отрава,

Что погиб человек

                     от сшибки,

Хоть онколог наплёл:

                             от рака.

 

...Ровно через седьмую века –

Десять лет и четыре года –

Наконец, печатают Бека

И в театры толкают с ходу.

 

Вновь звезда ему засияла,

Предрекает горы успеха –

И спектакли, и сериалы...

Но не будет живого Бека.

 

И не ведает Бек сожжённый

О таком своём часе звёздном

И, в тоску свою погружённый,

Счёт ведёт

                 рассыпкам и вёрсткам.

 

...Я судьбу его нынче вспомнил,

Я искал в ней скрытого толка,

Но единственно,

                        что я понял:

Жить в России надобно долго.

 

1986

 

Вечер Гарри Каспарова в Политехническом

 

Евг. Евтушенко

 

Третий час, четвёртый

Не кончался гул,

Всё равно он твёрдо

Знал своё и гнул.

 

Безо всякой фальши,

Сверхнаходчив, быстр.

Сразу – фехтовальщик,

Спорщик и артист,

 

В телемониторах,

В микрофонах весь,

Весь – напор и порох

И победы спесь!

 

Перед ним, хоть слишком

Эту жизнь познал,

Сам я был мальчишкой

И мальчишкой – зал.

 

В одури восторга

Хлопал я, шалел,

Но притом не только

Возраст свой жалел.

 

Есть у силы сладость:

Слабого толкни!..

Но не сила – слабость

Лирике сродни.

 

А на нас жестоко

Под мигалок сверк

Двинул прежде срока

Двадцать первый век.

 

1986

 

Иннокентий Анненский

 

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Непризнания чашу испивший,

Средь поэтов добывший равенство,

Но читателя не добывший?

 

Пастернак, Маяковский, Ахматова

От стиха его шли

                             (и шалели

От стиха его скрытно богатого),

Как прозаики – от «Шинели»...

 

Зарывалась его интонация

В скуку жизни,

                         ждала горделиво

И, сработавши, как детонация,

Их стихи доводила до взрыва.

 

...Может, был он почти что единственным,

Самобытным по самой природе,

Но расхищен и перезаимствован,

Слышен словно бы в их переводе.

 

Вот какие случаются странности,

И хоть минуло меньше столетья,

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Никому не ответить.

 

1987

 

Есенин

 

Слух пошёл: «Второй Некрасов!..»

Но брехня и чепуха...

Для статей и для рассказов

Этот не впрягал стиха.

 

Душу радовали кони,

И свиданки за селом,

И лукавые гармони,

И гармония во всём.

 

Правда, пил средь обормотов,

Но зато в работе всей

Нету стёртых оборотов,

Тягомотин и соплей.

 

Что ему журналов травля?

Сын задавленных крестьян

Барина из Ярославля

Победил по всем статьям.

 

Дар его был равен доле,

А стиху был равен пыл,

Знал он слово золотое

И сильней себя любил.

 

Жизнь отдавши за удачу,

Миру, городу, селу

Загодя шепнул: «Не плачу,

Не жалею, не зову...»

 

1987

 

Свобода

 

Не готов я к свободе –

По своей ли вине?

Ведь свободы в заводе

Не бывало при мне.

 

Никакой мой прапрадед

И ни прадед, ни дед

Не молил Христа ради:

«Дай, подай!» Видел: нет.

 

Что такое свобода?

Это кладезь утех?

Или это забота

О себе после всех?

 

Неподъёмное счастье,

Сбросив зависть и спесь,

Распахнуть душу настежь,

А в чужую не лезть.

 

Океаны тут пота,

Гималаи труда!

Да она ж несвободы

Тяжелее куда.

 

Я ведь ждал её тоже

Столько долгих годов,

Ждал до боли, до дрожи,

А пришла – не готов.

 

1987

 

Перемены

 

Считали: всё дело в строе,

И переменили строй,

И стали беднее втрое

И злее, само собой.

 

Считали: всё дело в цели,

И хоть изменили цель,

Она, как была доселе, –

За тридевятью земель.

 

Считали: всё дело в средствах,

Когда же дошли до средств,

Прибавилось повсеместно

Мошенничества и зверств.

 

Меняли шило на мыло

И собственность на права,

А необходимо было

Себя поменять сперва.

 

1993

 

Недоговорили, недоспорили...

 

Л. К. Чуковской

 

Недоговорили, недоспорили,

Хоть с хрущёвских говорили пор,

А на Вашей новой территории

Не могу продолжить с Вами спор.

 

Длинные неистовые диспуты

Вовсе не о поиске пути

И немыслимой российской истины,

Днём с огнём которой не найти;

 

Долгие дискуссии по проводу

Не о долге и не о правах,

Не о счётах к Берии – Андропову,

Больше – о поэтах и стихах.

 

Всякий раз опять, сначала, сызнова,

Под подслушек заунывный свист,

Утверждали наше разномыслие,

Что надёжней было всех единств.

 

Недоговорили, недоспорили...

И теперь, в недолгий перерыв,

Я на прежней маюсь территории,

Недоспорив, недоговорив.

 

1996

 

Среди рокового разгула...

 

Люблю и ненавижу...

Катулл

 

Среди рокового разгула,

Который пронёсся не мимо,

А вихрем кружит по стране,

Я всё повторяю Катулла,

Поэта погибшего Рима,

И два его чувства во мне.

 

Когда демократия денег –

Никчемны другие права,

Теперь и для самых идейных

Они как трава, трын-трава...

 

Распад, и раскол, и разброд,

И каждый истошно орёт:

 

«Даёшь возрожденье России!..»

Да вот непонятно какой...

Похоже, с сумой и клюкой

От шоковой сверхтерапии.

 

Не знаю, что станется с нами:

Навряд ли спасти доходяг

Сумеют трёхцветное знамя

И птаха о двух головах.

 

Хотя в эти дни занесён

Из малопристойных времён,

 

Я всё-таки весь не оттуда,

И скорбные строки свои

О ненависти и любви

Шепчу наподобье Катулла...

 

1996

 

Подражание Вийону

 

Жизнь безобразнее стихов,

Грехи прекрасней добродетели,

Низы опаснее верхов,

Несчастней киллеров свидетели.

 

Всего огромнее – чуть-чуть,

Всего свободнее в империи…

Особый у России путь

И полное в него неверие.

 

1999

 

Поздняя осень


Осень поздняя, что ты такое?
Не постигну твоё раздвоенье:
То уносишь ты сон, беспокоя,
То даруешь умиротворенье.

Осень поздняя – время позора,
Не косы, а заржавленной бритвы,
Не хозяина, а мародёра,
Что оставил пейзаж после битвы.

И хотя небеса не синее,
Но простора и воздуха много,
Оттого-то и веришь сильнее
Поздней осенью в Господа Бога.

Поздней осенью – хворь и усталость,
И рассветы, как полночи, серы...
Поздней осенью вряд ли осталось
Что-нибудь, кроме смерти и веры.
 

1999

 

Кривая

 

До свиданья! До лучших времён –

Не скажу, ибо лучше не будет,

И поклясться могу, умудрён,

Будут лучшие – нас позабудут.

 

Жизнь для будущего – ерунда,

И для нынешнего – не сахар.

Потому-то ещё никогда

Я не квохтал над ним и не ахал.

 

Не хитрил, не химичил, себя

Прямо с кожей от благ отрывая,

И меня, всё равно как судьба,

Всякий раз вывозила кривая.

 

2001