Постмодернизм хоть слово дико
гагарина придумал энди уорхол
и поженил на мерилин монро
боб дилана боб марли отэбдохал
умберто приравнял к шарли перро
нам пел кобзон что вечно молод леннон
на свой мотивчик перевоплотив
пролегоменон к паралипоменон
явив сугубый метанарратив
когда в толпе ты встретишь человека
не говори что фрик на коем фрак
которому ни эллина ни грека
ни в руку так сказать обрез ни флаг
кто дважды прыгал в реку гераклита
и на пиру платона вермут пил
во времена генсека леонида
чехословаков бил у фермопил
которому всё внятно галльский смысел
и северокорейский постмодерн
кто головой предел ума превысил
и чей лимит либидовый чрезмерн
кто открывал в себе духовны чакры
в астральном теле над собой вися
спроси его зачем куздрячил бокра
то сё басё рифмуя всё и вся
когда бы грек увидел наши икры
Весна, я с улицы
Опять цитата из Саврасова,
объявлена премьера дня,
где ни трагедии, ни фарса,
где что ни шаг, то западня,
где звонко гнёздоустроители
передо мною мечут бисер,
где чувствую себя ценителем,
скучающим на бенефисе,
где липы наготой рисуются,
и небо в ситцевом исподе,
где не артист, а просто с улицы,
я тоже занят в эпизоде.
Из Сапфо
Вечно-юный Эрос играет с нами,
как щенок, то бросится за игрушкой,
то, наскучив ею, бежит за новой
сын Афродиты.
Из богов Олимпа жестокий самый,
для чего до старости нас изводит,
не даёт покоя в трудах достойных
и мыслях важных?
Без него, однако, была бы пресной,
надоела скоро похлёбка жизни,
так что будем даже и благодарны
юному дурню.
Входит жених, подобный Арею
Выше знамёна товарищи мы же
в крепость войдём не одни
честная девушка в поисках мужа
ходит кругами на дне
Дайте нам дайте чистой и крепкой
спирит наш крепок и чист
входит жених с фиолетовой рыбкой
видит приветственный жест
Что вы нам дуете в красные уши
страстью своей половой
женщина в возрасте сорок и выше
хочет красивых любвей
Ну и козлы всё вокруг обосрали
сила нечистая сгинь
юноша бледный ещё недозрелый
смотрит глазами в огонь
Граждане судьи надо быть проще
не отступая от книг
старый мудак в переваренной пище
ищет утерянный знак
Зря вы там шарите в душах прохвосты
в самых глубинах ища
розовых губ распустёха невеста
не распускает ещё
Из Катулла
Если б Фурий сказал мне в позапрошлый
Jovi dies, что состоянье мозга
моего тревожит друзей, наверно,
завелась там белая мышь, я этой
мысли бы посвятил Veneris dies,
и конечно, понял бы, это вовсе
не какая-то мышка, что за глупость,
это серая крыса, с ней придётся
уживаться как-то, надо сначала
изучить повадки её, ухватки,
но мои привычки не таковые,
чтобы скучным чем-нибудь заниматься,
да к тому же крыса бы оказалась
не такой уж серой и крысоватой,
так что будем, радость моя, Лусинда,
заниматься чем-то весьма приятным,
а когда устанем, поспим немного,
и опять займёмся этим же самым,
будем пить альбанское vinum album,
есть морских ежей и филе мурены,
ради этих трудов, клянусь, заброшу
все фалековы гендекасиллабы.
Извлечения из сочинения о с/х
…и в отношении сельских рабов я имею привычку
правил известных придерживаться, полезных для дела,
с теми, кто отличается нравом примерным, я чаще
и благосклоннее разговариваю, чем с рабами,
занятыми услужением личным, видя, что это
ласковое обращение легче им позволяет
переносить непрерывный и тяжкий труд, я порою
с ними шучу, да и шутки с их стороны допускаю,
даже бывает, советуюсь, скажем, о новых работах
как бы с людьми, от которых услышать мне интересно
мнение их, таким образом можно узнать и характер
каждого и оценить, между делом, сметливость любого,
предусмотрителен также хозяин, за правило взявший
лично рабов посещать, заключённых в эргастуле, дабы
видеть своими глазами, насколько надёжна охрана,
не снисходительны ли сторожа, крепки ли оковы…
Из комментариев к извлечениям
Добрый Сервилий, зачем, переписывая Колумеллу,
злобно ругаешь его, славный сей агроном
умер давно, и покоя достоин вполне, коль умело
делал он дело своё, поговорим о другом.
Вот говоришь: наш пресвитер даже не делает вида,
что интересно ему мнение чьё-то насчёт
трапезы общей хотя бы, только бубнит деловито,
тёмные брови сведя: главное это учёт.
Не увлекут никого, говоришь, таковые идеи,
мол, в предводители нам нужен другой человек,
я не такой грамотей, считаю: гораздо важнее
вера в порядок вещей, свыше данных навек.
Есть и в простом услужении также счастье простое,
счастлив бывает и раб, верящий в мудрость господ
и справедливость порядка, которому служит, достоин
жребия он своего, вера не ищет свобод.
Из Архилоха
Наказала мстительная богиня
старого одинокого кентавра
за то, что был и силён, и горд,
не приносил ей жертв.
К амазонке юной страстью воспылав,
он за ней в погоню скачет, хвост задрав.
Дева на кобыле мчится от него,
ужас ей внушило злое божество.
Скачут что есть мочи по степи они,
пролетают ночи, пролетают дни.
Страсть неутолима, рок неумолим,
наконец богиня сжалилась над ним.
Амазонки милой след простыл навек,
овладел кобылой получеловек.
Будто сивый мерин, врал, что сильным был,
сам себе неверен, гордость позабыл.
Гнев и милость богов
равно жестоки. Как дети,
они сострадать не умеют.
Только смеются над смертными.
Чёрные кони
Вот увозят героя, любимца народа, красавца,
грозные трубы ревут и рявкают гулкою медью,
тьмой небеса набухают, грузные тучи курчавятся,
яростный ветер треплет листву, обречённую смерти.
Восемь коней вороных увозят красу человечества,
Хульо Трухильо Дуранте слезами омытое тело,
на орудийном лафете увозят в мрачную вечность,
плачь, природа, рыдайте, народы осиротелые.
Нежные девы стенают ангельскими голосами,
руки заламывают безутешно прекрасные жёны,
в чёрных попонах идут с плюмажами чёрными самыми
страшные чёрные кони, в смерть саму запряжённые,
Мечут огромные громы и молнии злобные тучи,
трубы, от горя шатаясь, ревут вразнобой furioso,
бравые воины и многомудрые мужи, идущие
скорбно-торжественным маршем, скрыть не пытаются слёзы.
Ветер метёт, задирая подолы траурных платьев,
умер отец наш, кричит, сокрушаясь, народ, а наследник,
новый красавец, хранитель заветов, столп демократии,
с горестным видом шагает в первом ряду, из последних
сил удерживаясь, чтоб в ухмылке рот не раззявить,
ну разверзайтесь уже, отверзайтесь, хляби небесные,
сдох, наконец, окочурился Хульо, старый мерзавец,
чёрные кони увозят героя в чёрную бездну.
Из хасидских преданий
Шабтай Цви, к тому времени умерший лжемессия,
явился во сне Бааль Шему, отпустить умоляя грехи,
потому что, сказал он, случается, что поступки плохие
совершают порою люди, чьи намерения не плохи.
Всем известно, что искупление осуществляется связью
человека с человеком, разума с разумом, души с душой.
Бааль Шем приступил к делу с трепетом и боязнью
чтобы не навредить, с осторожностию большой.
Несколько снов спустя Шабтай Цви сладкогласно
заговорил о святости и начал праведника искушать,
зная, что для него не найти сильнее соблазна,
чем желание страшное самому маши́ахом стать.
Как Создатель когда-то Адама из райского сада,
так цади́к изгнал вероотступника из глубокого сна.
С той же решимостью он спускался в глубины ада,
где его в ловушку гордыни не поймал сатана.
Шабтай Цви родился и умер в день 9 ава,
в день разрушения Храмов, в день скорби по ним.
Родившемуся в этот день мудрецы предрекают славу,
а какой будет эта слава, не знают и хахами́м.
Бааль Шем говорил, что и святость бывает нечистой,
говорил о прославленном и про́клятом Шабтае Цви,
говорил, что и пламя ада разжигается Божьей искрой.
Непонятливым ученикам рассказывал притчи свои.
Скорбные терцины
1. инферно
Свидетель истин, соглядатай смыслов,
мечтатель таинств, умозритель снов,
к деревьям обращающийся, к числам
на древнем языке первооснов,
когда он жизнь свою до половины
пройдя, до сердцевины главных слов,
достиг вершины, все первопричины
постиг и навсегда отринул прочь,
когда его из самой красной глины
лепило время чёрное, как ночь,
всё время увеличивая дозу,
когда безумье тщилось превозмочь
любви его живительные слёзы,
пронзительные глаз его лучи,
когда на энской виа долороза
свирепые за ним гнались бичи…
2. пургаторио
Её ладони были горячи,
когда она в халате белоснежном
при свете оплывающей свечи
пронзала плоть его иглой утешной,
чтобы светло безгрешному уснуть,
когда сестрица нежная прилежно
ему иглою зашивала грудь,
он не глядел на зад её и груди,
благоговел, испытывая жуть,
когда не помышляя ни о блуде,
ни о тщете в округлой тишине
он думал не о смыслах, но о чуде
на дне колодца, в безмятежном сне,
где колыхалось медленно растенье
изломанною тенью на стене
среди возду́хов благорастворенья…
3. парадисо
Очнувшись просветлённым в воскресенье
в эдемском санатории в раю,
больной услышал ангельское пенье
в синичкином напеве: пью и пью,
куда не проникало эхо лая,
туда сквозь эхолалию юю
к нему в последних числах первомая
явился снахарь, долгователь злов,
калекарь добрый, душу промывая,
промеждою повапленных гробов,
тогда в причинно-следственное место,
болитвой про небездную любовь
проникуло в тестикуло из теста
жестойкий на прощение укол
вкололи сердомилые не весты
амина зина с галой в перидол.
Памяти А. Ц.
говорит не с ней
а с самим собой
лишних слёз не лей
уходи постой
здесь в любой толпе
как в густом в лесу
на пустой тропе
пустоту несу
слишком жаркий день
слишком яркий зной
никакая тень
не бежит за мной
подступает тьма
тишиной к душе
время полночь сна
ни в глазу уже
говорит она
за тобой спеша
там в лесу одна
я твоя душа
собрала цветы
да сплела венок
если б только ты
это видеть мог
слишком зрячих глаз
слишком ясный свет
время тихий час
воскресенья нет
Я видел человека долга
Прежде, чем его зарыть,
будем речи говорить...
Б. С.
Я видел человека долга
довольно редкостного толка,
поскольку человеком Слова
был этот самый человек.
Он был похож на часового,
как бы забытого навек
своими, что ушли куда-то,
то ли назад, то ли вперёд,
а он, сказав себе: так надо! –
умрёт, но с места не сойдёт.
Своей границей ограничен,
своих позиций не сдавал,
он точен был, не артистичен,
слова, как гвозди забивал.
Он говорил: жить нужно долго,
и всё ж, не дольше, чем по долгу
потребуется...
Я стоял
в толпе при выходе из морга
больничного, речам внимал,
сняв шапку, было много разных
речей, морозный пар из ртов
клубился, сколько слов прекрасных
сказали эти люди слов,
отдавшие последний долг,
как должно, человеку долга...
Да, я его увидел, только
когда он навсегда умолк.
Он был похож на часового.
Один, в морозный день, сурово
молчал.
Добро должно быть с тумаками
Добро должно быть с казаками,
с хоругвями и образами,
с нагайками и тесаками,
чтобы с оттяжкой и сплеча,
с улыбкой жлобьей исподлобья,
с повадкой доброй, наподобье
очковой кобры, не по злобе
целующей, а сгоряча.
Добро должно быть с башмаками,
с подкованными каблуками,
с носками крепкими, как камень,
чтобы любая тварь могла
понять: добро, оно такое,
одной ногой оно благое,
другой ногой оно другое,
неотличимое от зла.
Из Нашебродского
Входит солнце и выходит, как заметил бы Кохелет.
Председатель населенья, предсказатель непогоды
в нашем буйном отделенье говорит, что всех похерят,
что походу у природы есть негодные отходы.
Не вернётся наше солнце, закатилося колечко,
на рассвете не плеснётся, утонуло в Чёрной речке.
Не пускали за рубеж,
вот и вышел на манеж.
«Так и жил, шары катая».
«Тоже маде из Китая».
«Не успел почистить чакры».
«Осторожно, двери закры…»
Входит гений в телогрейке, весь в тоске необъяснимой,
говорит судьбе-индейке, мол, тетеря ты чужая!
Что за странная идейка в комнатёнке нелюдимой
куковать, ошибок трудных втихаря не совершая!
Добежал сперматозоид до своей заветной цели,
вот и вышел гуманоид, посетитель Куршевеля.
Вот и вышел гражданин,
тот, что выжил, он один.
«Фаберже у них в мошонке».
«Тоже метит в Евтушёнки».
«Между прочим, все мы прочим
в гении кого захочем».
Входит пафосный в таксидо, говорит: я самый важный,
достаёт своих соседей, хочет показать либидо.
Он местами невеликий, но мечтами авантажный,
говорит России дикой, непривитой от ковида:
надо спрос ажиотажный создавать при дефиците!
И грозит Европе влажной лейкоцит на лейкоците.
Надевает вся страна
ордена Бородина.
«В битве победим по новой!»
«Не забудь о Куликовой!»
«Да за Калку, за Непрядву
я бы Галке вдул взаправду!»
Входит рифма на Европу, опа-опа, два притопа.
Выражались обе дамы иногда довольно грубо.
Говорили «Blut und Boden» или на фашистском «Blubo»,
в переводе «кровь и почва» или сокращённо «кропо».
Вот житуха-развалюха, то мокруха, то разруха.
В этой хтони все потонем, выплывут титаны духа.
С белой фенечкой матрос,
у него стоит вопрос.
«Ты по нации кто будешь?
Если да, то сумму ссудишь».
«Есть у нас такой обычай,
по плечу трепать чавычу».
Входят мысли, содержанки форм, бессмысленных, как рифмы,
и уходят в несознанку: «нам не надо этих цорес!»
Сколько их, куда их гонят, на Лубянку, в харю Кришну?
Спозаранку цицеронясь, не «о tempora, o mores»
говоря, а «на раёне завсегда такие ндравы!»
Браво, браво, очень здраво, как инструкция минздрава!
Вышел как бы каламбур.
Вместо музыки сумбур.
«Каламбуры колумабара».
«Мемуары Муаммара».
«Век любой смешон и жуток».
«Не раскрылась пара шюток».
Входит выход из кошмара, дует в щели ужас древний.
Все слова вокабуляра: лотерея, камарилья
Лорелея, Гонерилья, поскакали всей деревней
логорея, гонорея, гамадрилья эскадрилья...
Буду спрашивать до смерти: «как зовут тебя, паскуда?»
«illis legio» ответят, не забуду, не забуду!
Всех быстрее, смех и грех,
убежал тот самый грек!
«Сунул руку, вынул тину».
«Что такое Мнемозина?»
«Что за спойлер и дисклеймер?»
«Здравствуй, дедушка Альцгеймер!»
Входит автор с сигаретой, вспоминает, что не курит.
Позабыл не только это: то ли «quod adorasti»,
то ли «quod incendisti»? Кто, мятежный, просит бури?
Это гордый буревестник гордо какает на снасти.
Паруса уже обвисли, как замызганный передник.
Никаких там задних мыслей, кроме нескольких передних.
Передаста либераст
не продаст и не предаст.
«Не тряси своё монисто».
«Не ходи за гармониста».
«Не волнуй своих зыбей».
«Два по триста и забей».
Входит водка, вся такая, прямо в душу утекая,
через глотку, дорогая, ты, как трепетная дева!
Жизнь ушла, и с полдороги вдруг вернулась, но другая,
как неверная подруга, чтобы вновь уйти налево.
Бродят кони в интернете, сиси-писи, тети-мети,
забежали в избу дети: тятя, тятя, в наши Сети
лезут тёти без трусов,
тащат разных вирусо́в.
«Не ходи до порнохаба».
«Дуры все – такие бабы».
«Удивительное рядом».
«Виртуально крутит задом».
Входят знаки преткновений, нам достались худо-бедно
то ли грецкие календы, то ли римские орехи.
С неба звёздочка упала, всё пропало, вшистко едно,
нас покинули навеки древнегреческие греки.
Что осталось, бляхамуха, бормотуха просветлений,
страх глобальных потеплений, трах стобалльных сотрясений.
Бога нет, велик аллах,
вах, заколебали нах!
«Зеленя озеленяли,
эбеня осеменяли,
а теперь спасайтесь сами,
кто последний, я за вами».
© Вячеслав Баширов, 2022–2023.
© 45-я параллель, 2023.