Не сделать
Только в 50 лет ощутил все прелести пообещать и не сделать. Раньше, как бывало – мужик сказал, мужик сделал. Кому-нибудь что-нибудь сдуру пообещаешь – и тащишься через всю Москву в законное воскресенье, чтобы появиться на какой-то презентации книги человека, которого видел один раз в жизни в отражении зеркала.
Или сдуру пообещаешь купить слона и подарить его дальнему приятелю, с которым вместе 25 лет назад работал семь дней в ООО «Рога и копыта». И вот ищешь этого слона полгода, даже в Африку летаешь за слоном, потом купишь этого слона втридорога из-под полы, наймёшь Камаз и привезёшь этому самому приятелю, а он такой – да, да, но не тот, не такого я хотел слона, хотел розового, а этот серый какой-то, с ушами.
А сейчас... Пообещаешь три раза: «Да, да, да, буду, буду обязательно, провалиться мне на месте», – а потом в назначенный день в окно посмотришь – метель, мороз – и нафик, нафик.
И очень хорошо себя чувствую теперь.
Соратница
Дачу я продал знакомым, можно сказать соратникам (точнее соратнице) по литературному мастерству. Продавать её пришлось в Реутове. Это ближайший областной МФЦ. Я приехал заранее и ходил средь высотных монстров. Потом появился агент, настроенный решительно.
– Вот договор, – сурово сказал агент.
– Договор – это хорошо.
– Если они не заплатят, мы их засудим, – сурово сказал агент.
Я представил, как мы засуживаем мою подругу-соратницу. В принципе, ничего, кроме стихов, у неё не было. Она приехала с Украины, долго жила в Москве на съёмных квартирах, накопила на дачу и решила её купить, а тут подвернулся я – уставший от дачной идиллии: цветочки, земляника и пруды сидели у меня и уже давно в печёнках.
Я ещё раз посмотрел на договор.
– Посадим, не бойтесь, – сказал агент.
Когда я представил, как везут в обезьяннике старую подругу-соратницу, я вздрогнул, но тут пришла подруга-соратница.
Мы обнялись, прослезились, вспомнили литературную молодость, кафе, подвалы, фестивали, совместно выпитое вино и рассмеялись.
Агент отвёл меня в сторонку и сказал:
– Зря вы так с ней.
Я понимающе кивнул, и ещё раз обнял соратницу.
Потом мы пошли в окошко в МФЦ, подали договор и достали паспорта.
В окошке тоже сидела суровая девочка. Она сурово посмотрела в наши паспорта, мы поставили подписи. Когда я ставил подпись, мне стало жаль дачи. Все-таки я пытался её построить 7 лет. Соратница тоже задумалась. Видимо ей показалось странным, что продавец строил дачу семь лет, и когда уже построил решил продать.
– Слава, она хорошая? – вдруг спросила соратница.
– Не боись, – сказал я, вспомнив туалет на улице, отсутствие душа и барахливший электрический котёл.
– Не бойтесь, – расплылся в улыбке агент.
Соратница вздохнула и поставила подпись.
Меня обуяло чувство горечи и радости. С одной стороны, я обрадовался, что продал дачу, а с другой стороны чего-то боялся и отчего-то страдал.
Потом мы пошли на электричку. Мы обсуждали наших литературных друзей. Говорили нехорошее, как говорится, перемывали косточки. Я страдал оттого, что продал дачу. Соратница стремилась на Выхино и мне на Выхино, но мы почему-то приехали на Казанский вокзал. Мы перепутали направление. Я вдруг понял, что зря продал дачу: ведь мне подали знак. Теперь куда бы я не поехал я всегда буду на Казанском вокзале, как Венечка Ерофеев, правда он шёл к Курскому.
– Мы всё перепутали, – сказала соратница.
– Жизнь одна путаница, – ответил я.
Соратница грустно посмотрела на меня и добавила:
– И смерть путаница.
Мы загрустили, но тут нашли какой-то забытый вход и по тем же билетам поехали обратно на Выхино.
По дороге мы перемывали косточки общим литературным друзьям.
Садилось алое солнце. Стучали колеса. Контролёры проверяли билеты. По-июльски жарило и палило. Мне было жаль дачу. Выхино встретило нас людским гомоном. Час-пик. Мы вышли, я сел на автобус, а соратница пересела на свою ветку. Мне всё равно было жаль дачу.
Кланы
– И вот постепенно, исподволь вся власть сосредотачивается в этих самых кланах.
Два работяги разгружают мебель. Один постарше, ближе ко мне по возрасту, второй молодой. Сейчас они пытаются сдвинуть огромный офисный шкаф. Шкаф тяжёлый, борт высокий, им вдвоём тяжело и неудобно.
– Ну сосредотачивается и сосредотачивается, что вы, Василий Петрович, завелись с утра пораньше, – молодой обхватил низ шкафа с одной стороны и придерживает его боковину. Постарше у другого конца.
– Вы, Дмитрий, молоды и многого не видели. Просто, когда идёт первоначальное накопление власти, то власть имущие помнят для чего им нужна власть, ещё заботятся о простом населении, но когда власть накоплена и переходит к другому поколению, к внукам, например, как это было в Советском Союзе…
Василий Петрович говорит вдохновенно. От вдохновения от отпустил свой конец шкафа, и вся тяжесть легла на Дмитрия.
– То, – продолжает Василий Петрович, – внуки теряют, так сказать, понимание власти, впадая в гедонизм, что мы наблюдали в 90-е и наблюдаем сейчас в Соединённых Американских Штатах.
Дмитрий, вполне ожидаемо, не выдерживает тяжести шкафа. Шкаф падает на землю. Дмитрий и Василий Петрович молча смотрят на шкаф, хотя Дмитрий пыхтит, шкаф немного придавил ему ногу.
– И происходит падение Великих Империй, – торжественно заключает Василий Петрович.
Охромевший Дмитрий молчит.
© Вячеслав Харченко, 2022.
© 45-я параллель, 2022.