Нежный мой, немного обидчивый,
С тонкой кожей головастик мой ласковый…
И от мягких поцелуев крошечных
Все потрескались грубые щеки отцовские.
От тебя сегодня пахло ягодой
Маленького мужичка пота ароматного,
Ты меня сегодня встретишь топотом
И обнимешь свежими крепкими веточками.
И захлебываясь торопясь рассказывать:
Снился тебе папа, твой герой красочный,
Сказочные слезы – глаза как градины,
Как придумать лепетом оставить папочку!
А когда уйдет, губки сдвинуты
Нежной этой кожей и силой души маленькой,
Не покажешь ты, что обиделся
И играть останешься так задумчиво
В этой темной комнате обрывком веревочки,
Всем рассказывая про отца великого,
Спрашивать у матери – почему несчастного,
Мама удивится, что знаешь многое
И не знаешь большее и ненужное,
Взрослое дурное. Ручку не вывихни.
Я беру тебя. Нет, не вывихну.
Ты же моя капля. Вечной горести.
Ты сегодня был таким растрепанным…
Ты сегодня пахнешь домом и ягодой.
|
Алебастровые руки,
Перерезанные вены.
Умирая лишь от скуки,
С выражением презренья.
Умирая, покидая,
Этот мир убогих истин,
В бесконечность улетая,
Оставляя чистый листик.
Уходя, уходишь быстро.
Без записки и прощанья.
И в душе – убого чисто.
Стёрты все воспоминанья.
|
У неё недетские глаза…
Образами вымощенный город
Уплетает души. Хрустом горя
Полнится земля. И ест слеза
Поедом живых, но заключённых
В камеры, где стены - войлок снов.
Войлок стонов. Цвет - иссиня чёрный,
Выродившаяся память-кровь…
У неё неженские глаза…
Прочерки меж слов «родился» - «умер» -
Клейма на бездонной братской урне,
Пепел - оседает в волосах…
У неё неволчий свет в зрачках…
В липких алых травах вязнут лапы,
Лопается лунный мяч щербатый
Под колёсами взрывной волны в ветвях…
У неё НЕТ глаз. Война слепа…
|
Поутру
Городской суетой утомлённый,
Через призму издёрганных лиц
я смотрю,
как скользит по асфальтовой плёнке
водомерка-велосипедист
Это он,
огибая углы предрассудков,
маневрирует ловко в дыму
Для того,
чтоб минуты в расплавленных сутках
Нам на пользу пошли и ему
Как Ясон
между Сциллой нередких аварий
и Харибдой нависших домов
В унисон
проводам «Венский вальс» напевая,
Он несёт своих мыслей руно
Вот он, здесь!
А ещё через несколько вдохов
Улыбается с той стороны
И везде
На пути, где и как только мог он
Цветом город окрасил иным
Поутру
Городской суетой утомлённый,
Через призму светящихся лиц
я смотрю
как летит по асфальтовым волнам
водомерка-велосипедист!
|
Душа томится, ночи ждет, взывает к свету,
Когда темница-плоть заснет - взывает к свету.
И покорится мир греха великой тайне,
Из речки в реку лунный плот - взывает к свету.
На берегу уснувших тел гуляют души,
И тихий странный хоровод взывает к свету.
Пьют звон из звездных мерных чаш, внимая Богу,
Моя душа средь вечных вод взывает к свету.
Расправив крыльев тонкий плед, ликует
Вновь совершая свой полет, взывает к свету.
Легко, свободно ей без плоти - мир прекрасен,
Вернуться нужно - тело-лед взывает к свету.
Душа томится, ночи ждет из века в вечность,
Когда темница-плоть заснет - взывает к свету.
|
Тук-тук
Тук-тук
А ведь чей-то муж.
И, может быть, чей-то друг.
Так вот жил-поживал,
Дышал… А потом не дышал.
И вот – все, что жизнью воздано –
Бирка на ногу – «неопознанный».
А они такие красивые, такие белые.
А они такие милые, такие несмелые.
И на лицах всегда одно – недоумение.
Мол, совсем и не так представляли себе спасение.
Но они – такие красивые. Такие белые.
Так и хочется подойти – спросить, что они тут делают.
А хочешь, покатаю тебя по коридору, пока никого нет.
Вон – на лестнице свет. Прямо все для тебя - и тоннель и свет
От горла и до паха весь распаханный, перепаханный.
Зато теперь у тебя всего две заботы – лежи да пахни.
Говорят, все дороги ведут… Точно! Рим – это здесь.
А остальное… Отче наш сущий, … даждь нам днесь…
Он тоже был маленьким и таскал медведя за лапу.
Вниз головой, не боясь плюшевого покалечить.
Мама учила: ему же больно. А если тебя бы…
Он теперь санитар и хватается за ноги человечьи.
Со стороны даже куклой перевернутой грезится,
С одной лишь разницей – человек тяжел и упруг,
Подбородком/затылком стуча по ступеням лестницы –
Тук-тук.
Тук-тук.
Всегда снится ему один и тот же сон.
Будто бы он – Харон.
Но каждую ночь Лета все мельче и уже.
И вот уже можно в брод.
Все бегут обратно,
Кричат, что он им больше не нужен…
Он просыпается.
Плачет.
Кому-то же нужен он…
Пока верещат циничные холодильники.
Пока утро не устанет кричать голосом будильника.
Вставай – живи и пахни – чей-то сын, чей-то внук.
И тук-тук.
Тук-тук.
Тук-тук.
|
Ниже, между облаками
изредка мелькнёт земля:
дремлющими городками,
отсветами мрак сверля.
Ночь бежит, но лайнер следом.
Обе тени чуть видны,
выделяясь бледным светом
обездвиженной луны.
Сон приходит постепенно,
забирает неживой,
бесконечно лицемерный
аппаратный голос твой:
«Ни огня, ни чёрной хаты,
глушь и...» Лайнер вдруг тряхни.
Новым тоном жутковатым
резко: «Пристегнуть ремни!».
Разорвавшейся струною
путь намеченный разъят,
километры подо мою
нарастающе свистят,
воздуха тугие плети
глушат с криком в унисон;
только плачущие дети…
Сквозь правдоподобный сон.
Пре-вос-ход-но. Молодому
жить. Громадный самолёт
одиночество к другому
одиночеству несёт.
|
Фалернское вино в бокал налито
И блики от камина по стене...
Где это было всё? В Москве или во сне?
Тот бал У Сатаны и Маргарита
Все рушится в округе то и дело
И ветер-хам прохожих сносит с крыш
А ты всё спишь... Всё так же не спешишь
А я бы водки выпил с Азазелло
Вы подарили Мастеру покой
И отпустили Понтия Пилата
И по делам воздали вы расплату
А что в конце окажется со мной?
Так, видимо, устроен этот мир
Душа-она всегда болит по-разному
Во Зле есть тоже что-то от прекрасного
Так будте снисходительны, Мессир
|
Эстетика немого превосходства
Пугает недоступностью тепла.
О, как же трудно избежать уродства
Души. И не спалить ее дотла.
Надменной горделивости надежды
Разрушат все - останется зола.
Идут на смерть безропотно невежды
Души. Сгорая в пламени костра.
|
Я был в городе Нижнекамске
И купил у слепого треугольник.
Я был голоден оттого, что в тот день не обедал,
И купил теплый, сухой эчпочмак
У слепого, стоявшего на верхней ступени
Лестницы, ведущей к двери в универмаг.
Я дал ему за эчпочмак Гагарина на десятирублёвой монете,
И он сказал мне: «Кушайте на здоровье».
А я сказал: «Спасибо».
Что я ещё ему мог пожелать,
Нижнекамцу с закрытыми глазами,
Продающему пирожки с мясом.
Я представлял его тёплые мягкие руки,
Когда жевал сделанную ими пищу.
И до сих пор представляю
раскрытую его ладонь и
Гагарина на десятирублёвке.
|
Раковая опухоль или немного о Красной площади |
он мечтал о маленьком чуде - что может быть проще?
он всего лишь хотел увидеть Красную площадь
и не так, чтоб по ящику, а чтобы пару шажочков
по брусчатке, своими ногами. Ну не пару, ну может немножечко больше
а ему досталась - лишь койка в больничной палате
с видом на желтую стену, а за окном халаты, халаты
и он каждую ночь слышал, как умирают на соседних кроватях
такие же, как он, мечтатели, не дошедшие до Красной Площади
в городе, где нет ни одного светофора,
в городе, где нет ни одного времени года
где знаком каждый встречный, и каждый второй твой брат
в городе, которого нет ни на одной из российских карт
в городе, где бутылка водки решенье любых проблем
умирать не страшно только тем,
кто когда-нибудь видел своими глазами Красную площадь.
В этом городе таких еще не было
А ему очень хотелось стать первым
И он верил, что если только дожить до Нового года
И если вдруг в городе случится хоть какая-нибудь погода
То можно что-то продать, только взять не водкой, деньгами
И купить счастливый билет, и впервые на аэроплане
На самолете, на поезде, на попутке, своими ногами
Дойти до заветной голубоэкранной такой далекой Красной площади.
И когда забили куранты
И когда в одну из ночей забили куранты
И Президент появился на телеэкранах
И вся страна зазвенела бокалами
В спящей мертвым сном больничной палате
Он встал со своей кровати
И босыми ногами почувствовал
что стоит на брусчатке, на заснеженной мокрой брусчатке где-то на Красной площади
утром его нашли мертвым рядом с кроватью
он улыбался блаженно, он так улыбался!
А в его глазах навсегда застыли стрелки курантов,
Часовые и стены кремля.
И казалось
Что он умер от переохлаждения
стоя босыми ногами
на родной
ненаглядной
убийственной
Красной площади.
|
Моя смерть не похожа на мой быстрый и медленный сон |
я наверное путаю я плохо всех вас помню
то ли красивые пальцы худые ноги
то ли обкусаны ногти красивые губы
и кто при этом прикажет молчать
перестань стучать зубами как на клавиатуре с пробелами
слышишь?
как на клавиатуре с проблемами
понял?
мое белое в левом ряду за отсутствием крови
стучать перестало и стало
я-то думала, что проваливаюсь в сон
медленно и верно но в сон
и цепляясь за бесценный драконий хвост
острыми зубчиками в асфальтум-фатум мой врос
о, безумство Айсарры! мой верный невроз
моя смерть не похожа на мой быстрый и медленный сон
моя смерть была поймана неким смертоловцом
и надежно закутана в домашнюю теплую вязь
я наверное путаю я плохо помню всех вас
то ли аспидная чернота волос
и родимое пятно как иконостас
то ли один глаз серый, а зеленый другой его глаз
|
Мне ещё рано.
Сам себе говорю, и смотрю вверх,
На небо, в котором куски медицинской ваты, и ветки верб;
Почему там должно быть что-то ещё,
Если синеву Его живота протыкает мечеть,
И оттуда течёт и течёт?
Захлебнувшись не хлебом
единым,
Я жду. Шепчу: зашейте небо -
Нам же больно, правда, Господи, нам же рано...
Я видел Его сегодня. Он мне молчал. Мне нельзя с ним рядом.
Он просил у медсестры сигареты.
Я попросил бы яду,
Но ко мне никто не подошёл.
Я чувствую в себе пустоту и вату,
Ноги ватные, руки… набитый облаками мешок;
Но Он здесь. Я видел Его в соседней палате,
И я знаю, когда надо мной зажгут в операционной лампы,
Всё будет хорошо.
|
Старый клён под собой
сшил
из опавшей листвы
плед,
словно землю укрыть
спешил
от любых холодов и
бед.
Стылый воздух,
пронзительно чист,
ткал завесу из солнечных
стрел,
а на лавке сидел
гитарист
и о дальних скитаниях
пел.
От казалось бы тяжких
дум
исходил непонятный
свет.
Клён вдыхал колебания
струн
и ветвями качал
в ответ.
Клён прожил очень долгую
жизнь,
всю в аккордах, за годом
год.
И пока струны просятся
ввысь,
он, пожалуй, ещё
поживёт.
|
Наша жизнь ограничена рамками,
На ровные клетки расчерчена.
И небо с воздушными замками
По клеткам лежит, гуттаперчево.
Дорог перекрестки – линии,
Мы в сетке дорог живем!
По графику грозы с ливнями,
Весной – мокрый снег с дождем.
Над сеткой дорог – радуга
Висит из квадрата в квадрат.
И каждой обычности рады вы,
А я ни одной не рад.
|
Пусто в небе. Пусто в море.
Боль и сумрак на земле.
Чья-то радость, чье-то горе,
Чей-то ужин на столе.
Отпылало, отгремело,
Отревело и ушло.
Было синим — стало белым.
Где не темень, там бело.
В лицах белых — боль и пустошь,
В лицах черных — боль и гнев.
Ты их больше не отпустишь,
Обещаешь? Ладно, нет?!
Если ж ты меня обманешь
И пошлешь детей на смерть,
В черных, в белых лицах станешь
Ты не мать, не дух, лишь твердь,
Почва лишь, бездушный камень.
Все здесь ложь! Вся жизнь — обман!
Все искусственно! Наш пламень,
Часть системы, входит в план.
И любовь — вранье сплошное,
К размножению толчок.
Все труднее верить, но я
Буду верить — в чувства, в рок,
В счастье, в родину и в совесть,
В то, что ты нас не предашь,
В силу слова, в эту повесть,
В торопливый карандаш…
Верю в веру, в то, что верят
И другие болтуны.
Пусто в море, пусто в небе…
Наши души лишь полны.
|
Воздух, разбавленный горьким настоем ромашки,
в нем что-то есть от волос твоих – цвет или запах.
Светлые тени, сквозь окна эскиз карандашный
солнце на стенах рисует, уходит на запад.
От безнадежности даже немного спокойней,
только подруга спокойствия – смертная скука.
Вечер шагает уверенно за подоконник,
боль разрастается быстро, как стебли бамбука.
Хочется глупых истерик, но надо быть взрослой.
Окна окрашены в цвет золотистого плова.
Летом нам трудно понять, что уже очень поздно.
Поздно – такое вот взрывоопасное слово.
|
Опять надела ночь роскошный палантин
С орнаментом из звёзд и бахромой заката.
Отчётливей слова, желанья, ароматы,
Печальней мысли. Ты - один и не один.
Не бойся ничего. Для страха нет причин.
Смотри, луна плывёт задумчиво куда-то
И шепчется листва, доверясь, словно брату,
Тому, кто главный здесь, кто ночи господин.
Но берегись тоски. Она с уходом дня
Становится сильней, настойчивей и крепче,
И проклинаешь ночь, во всех грехах виня.
Потянутся часы, похожие на вечность,
Лишь пережить бы их. А там уже, звеня,
Приходит новый день. Хоть капельку, но легче.
|
Что в осени? Две медные монеты,
карминные оттенки георгин,
и в пачке рядом с крайней сигаретой
как будто прописался анальгин:
не спится ночью, мало воскресений.
Я, о попытке отдалить рассвет
задумавшись, впишу в пейзаж осенний
надкушенный и брошенный ранет.
|
Отупение мое подобно любви
Я хочу узнать тебя и ненавижу
Мое поведение подобно температуре
Я поднимаюсь выше нуля,
И опускаюсь намного ниже.
Мои расстояния – отрезок между лопаток.
Гнусная дорожка, ведущая на поклон.
Этот мир намного проще и намного более краток
Чем я хочу сказать
Тебе
Сквозь сон.
|
Город одиноких Ромео и Джульетт,
Город величайших и признанных побед,
Город обделённых и город суеты,
Город, утопающий в огнях,
Но без любви,
Город очень древний,
И быль его стара,
Все постулаты мира –
Вот три его кита,
А нам то, что за дело,
Что город есть вокруг,
Внутри нас тоже город,
И тоже в нём живут:
Одни не очень долго,
Другие – целый век,
У жителей у этих
Есть один секрет:
Они не остаются,
Если хотят уйти,
Они честней, ведь чувства
Сильнее пустоты,
Сильнее лицемерья,
Сильнее подлости –
И был бы город счастлив,
Не будь бы нас и нашей слабости:
Мы прячем наши чувства,
Мы душим их в себе-
Мы разрушаем город,
Сдавая пустоте,
Мы ищем перемирье,
А рядом города
Под маскою всесилья,
Но всё, как у тебя,
И погибает город,
И слёзы на глаза,
Вандалам жить в пустыне,
Вандал – это судьба.
|
Позвольте мне быть собой!
Беспечной, капризной, гордой,
Влюблённой в шторма с грозой,
В слепые дожди и в горы.
Позвольте мне петь, как стон
Рождения во Вселенной,
И мчаться речной водой,
Бурлящей в ажурной пене.
Позвольте играть в слова,
Лжецов узнавать по взгляду,
Созвездия целовать,
Смеяться, когда не надо.
Ходить по камням судьбы
У пропасти без страховки,
Веков разметая пыль,
От стрел отбиваться ловко.
Бороться, скрывая боль,
До самой последней фразы,
Быть в творчестве и рабой,
И песней свободы сразу.
Молитвами дни считать,
Листая заветы счастья,
А лёгкой игрой шута
Сердца разрывать на части.
Позвольте, разбив часы,
Опаздывать на свиданья,
А после, что будет сил
Вовсю выжимать педали.
Позвольте мне Вас любить,
Вне времени и условий.
Позвольте мне просто - Быть
Живой в обнажённом слове.
|
Когда умеешь говорить и жить,
молчание и смерть, пожалуй, скучны.
…Твое сказуемое подлежит
сказанию о подлежащем…
Уж не
пытаешься ли испытать в судьбе
сравненья с тем, кто был в начале Словом,
кто не хотел, чтоб вечно во гробех
лежали молча все: и словоловы
и словоиспускатели?
Так Он
давно узнал, что Словом быть смертельно.
Но согласись, что каждый, кто рожден,
достоин смерти.
Ох, и сверхпредельны
ее достоинства!.. Она одна
по-настоящему жива без речи.
Услышь ее!.. Как радиоволна
невидима, так смерть в извечной сече
неслышимо берет над жизнью верх
и коронует тишину над звуком –
ее рабом, чьи кандалы вовек
несокрушимы. Изгибаясь луком
и резонируя в голосниках
соборов и в утробах инструментов,
разнясь на крик и вопль, на вздох и ах,
и делаясь предельно когерентным,
он лишь доказывает, что его
ничто не сможет вызволить из плена
Ее, что не нуждается ни во
интерференциях и ни в рефренах,
Ее, что есть тогда, когда ничто
другое – нет.
Таким, как ты – иная
вселенная: едва ли сможешь то,
сказать, чего она еще не знает…
|
Между нами – дороги, закрываю глаза
И дышу серой пылью, автобус трясет.
Я не вырвусь уже и обратно нельзя
Доверяли друг другу не все.
Закрываю глаза и лечу высоко
Я быстрее теперь всех живых на земле
Я свободна, и мне не нужен никто
Если встречу знакомых – спрошу о тебе.
Я увижу рассвет, побегу за дождем,
Уходя, я забуду о чем – то сказать.
Наше время прошло, но мы позже поймем,
Перестанем в толпе друг друга искать.
Между нами – огромный взрослый секрет,
Бесполезно на детские тайны делить.
Ты задашь мне вопрос, я не знаю ответ,
Если встретишь знакомых – забудешь спросить...
Ты забудешь про все быстрее, чем я.
И обнимешь кого-то случайно в ночи,
И вернуться назад уже будет нельзя.
Ты, как я, остаешься навечно ничьим.
|
Та, что потеряна без возвращения,
Оставив надежду на искупление.
Забыта и стерта усердным стараньем.
Убита в последнем своем ожидании.
Нет её больше, не станет и мыслей
О теплых объятьях, в молчанье повисших.
Трепет и шепот скользят, убегая.
С криками чувства сердца покидают.
Каплями слез асфальт разбивает,
Та, про которую не вспоминают.
Бьется в истерике счастья и хохота,
Пьяная злым и бесчувственным холодом.
Треснули рамки цветных фотографий
От острой боли недолгих прощаний.
Влага и черная тушь на ресницах.
Нет больше нежности, нет больше смысла!
|
Где жёлтые песчаные цветы
И сладкие сиреневые травы,
Пасутся невозможные жирафы,
И аромат тревожной красоты,
Как шлейф, повсюду следует за ними,
Всё заражая радужной отравой,
И светлая, стеснительная радость
Их головы венчает тонким нимбом.
Саванна расстилается ковром
Под лёгкими лучистыми ногами.
Подосланные добрыми богами
На землю из немыслимых миров,
Жирафы пахнут солнцем, как роса,
В их поступи – призыв и утешенье,
А празднично украшенные шеи
Их головы уносят в небеса.
|
Человека чувствуешь без речи,
Не гадая по его ладони.
Зло внутри, как свежее увечье,
Расползётся, если крепче тронешь.
Лютым зверем, исподлобья как-то
Мы б косились друг на друга, но ведь
Для одних придумали контракты,
Остальным была дана совесть.
Я немало совершал ошибок
И судил о людях сгоряча.
Кто снаружи холоден, как глыба,
Тот внутри пылает, как свеча.
И такому наплевали в душу,
Вголос осмеяли тишину.
Господи! Когда огонь потушат,
То его обратно не вернут.
Крикуны, как барабан снаружи
Исподволь гремят с парадом в такт,
А в глазах блестящих обнаружишь
Пустоту и бесконечный мрак.
Видел тех, которые отчасти
Отрезают, как портниха нить,
Дни свои. И ждут слепое счастье.
Счастья нет, но есть кого винить.
Есть неповторимость полутона:
Бронза листьев, серебро луны.
Для других хочу найти законы,
А свои дороги не ясны.
Человека чувствуешь без речи,
Не гадая по его ладони.
В людях сразу видишь человечье:
Или близкий, или посторонний.
|
Не видел даже Жак Кусто
На всех архипелагах мира
Не только он, вообще никто.
Не пела про такую лира!
На островах прекрасных грёз
На полотне у Рафаэля
Таких и нет! Не скрою слёз
Боюсь твоею стать я целью!
Ведь если полюблюсь тебе,
Что делать мне с тобою рядом?
Мне ж нечем отплатить судьбе!
За столь бесценную награду!
Не нужно мне речей твоих -
Пусть лучше одинок я стану!
Ни где не видел я таких,
Похожих столь на обезьяну!!!
|
Звенящая холодность рук.
Прикосновения – неприятны.
Седьмой – завершающий – круг
Против движения на попятный.
Жирный копчёный окорок –
Словно окурок, в курилке брошенный.
Курильский желает отрок
Жениться на курилке хорошенькой.
Непалкой был зачат и непальцем
Непальский студент в Неаполе.
Сегодня ровно в семь – танцы
На Куликовом нá поле.
Трагикомическая фантасмагория…
Камикадзе пошёл на снижение…
Соборная Содомо-Гоморрия –
Очаг космического кармосожжения…
А в небе ночном – звездоблудие:
Термоядерными эдельвейсами
Распустилась полночь-прелюдия
Кроваворассветного прелюбо-действия.
Испокон сей perpetuum mobile
Зимы-вёсны меняет на Шарике.
И не снился Альфреду Нобилю
Час рассвета на Алтыншаш-реке.
В Сан-Тропе шантрапа затрапезная
Намечает визит в Трапезундию…
Царь трапезничать желает!.. Помпезную
Гней Помпей заказал Везувию…
Пространственно-временного контину-
Ума (слабо)вольная интерпретация!
Добавил в кровь никотину
Туман, и дальше пошёл трепаться я:
От богатства души – только горе нам.
Не ищите добра ответного!
Девятьсот тридцать пять лет «пахал» Адам
За вкушенье плода запретного!..
Выше-ниже от настоящего –
Две стеклянные колбы времени:
Верх – «Ищите», и низ – «Обрящете».
Между ними – «Аз есмь» мгновение.
|
Так случилось – один я остался
И со мной рядом нет никого,
Вышло так, что с родными расстался
И остались друзья далеко.
Не такое здоровье, как было,
Да и старость крадётся, как вор.
Только сердце ещё не остыло –
Вот такой вот судьбы приговор.
А на пенсию жить нынче сложно,
Но работать пойду – проживу,
Так что выжить ещё будет можно,
Хоть и трудно сейчас наяву.
Одному же мне жить непривычно -
Тишина, никого рядом нет.
Каждый день у меня как обычно:
Утром завтрак, работа, обед…
Тут заела меня скукотища
И стихи потянуло писать.
Для меня это стало, как пища,
Завлекло так, что не оторвать.
Вот такое моё одиночество –
Атмосферой своей тишины
Подарило мне новое творчество
И проблемы теперь решены.
|
Пляж осенний уходит за облака,
Мне сказали так много эти глаза,
Этих губ почти кровавая медь:
Разве нужно родиться… и умереть?
Ветер влажной ладонью провел по лицу –
Где не видно конца – нету места концу.
Я шепчу тебе тихо – родная, ответь:
Разве нужно – родиться… и умереть…
Я ответ прочитал по ее волосам,
где запутался дым с тишиной пополам…
Дождь ударил стеной, мысль хлестнула, как плеть;
Значит надо: родится … и умереть.
|
Решетки, Моцарт, Страстбург,
Зима, цветы и листья,
Скамейка, дерево и «здравствуй»,
Знакомые все лица.
Архитектура, шпили, башни,
Фонтаны, площади, дворцы,
И музыки застывшие мгновения,
Полет нечаянной мечты,
Раскинув словно птица крылья
Парят над нами в небесах.
Осознаем свое бессилье,
Но произносим снова - Ах!
Любуясь городом и музой
Которая вздымает своего коня.
А он, крылатый рвется в небо
И застывает на глазах.
|
Ты рождена под знаком одиночества,
тринадцатым в кругу зодиакальных рун.
твой город пуст в сиянии трёх лун
и беден светом солнца.
Твоё отчество –
забыто,
как забыты времена,
когда дожди сулили лишь успокоенье,
короткое затишье, замедленье
круговорота дней,
событий…
Имена
имеют свойство истираться,
как листы
из толстых справочников нужных телефонов,
где все мы – цифры в тесноте колонок,
сухие сведения в двух строчках.
Духоты
не избежать в ущельях узких комнат,
в железной хватке тех,
кто нас любил
и любит,
кто на поручнях перил
чертил ключом два имени,
кто помнит
ещё твоё лицо –
твой тонкий нос и хищный вырез губ.
Фантасмагория заимствованного слова
ождается из хаоса иного,
где части целого объединения не ждут.
Ты рождена затем,
чтоб быть чужой,
Купаться в радости нечаянной свободы.
Ты входишь в этот мир,
под эти своды,
чтоб быть удочерённой пустотой
стать падчерицей матери-природы,
не бывшей замужем услужливой вдовой
дикаркой из толпы, одной из многих.
|
Отчего мне так нравится запах полыни?
Я когда-то была не такою как ныне.
На коне по степи я скакала как ветер…
Отчего так легко в эту сказку поверить?
Догорают под утро ночные костры
И в рассветной тиши золотятся шатры,
Молодой озорник расшалившийся – ветер
Конские гривы играючи треплет.
Скакуна черногривого резвого мне бы
Просто лететь между степью и небом
Просто вдыхать аромат диких трав,
Просто забыть про усталость и страх.
Запах полыни – в воздухе пряном,
Путь кочевой – на Запад и прямо.
Западный ветер, а в сердце – Восток:
Мне бы кочевницей стать на часок.
|
«Идет движенью поперек...» |
Идет движенью поперек,
Прохожих осыпая матом,
Зеленоглазый паренек –
Давно уже не мирный атом.
Сумев из тысячи частей
В момент собраться воедино,
Он от непрошенных гостей
Надежно закрывает спину.
С судьбою наперегонки!
Все прочили дурную участь...
Но торжествует вопреки
Его врожденная живучесть.
Он сможет всё. Он всё пройдет,
В пути мешая утро с ночью,
Когда однажды обретет
Весь этот мир и всё, что хочет.
|
...Но, видишь ли, ведь я пришла сама.
А. Ахматова
В тюрьме оттенков дня
Сном выстроеный ряд,
Часы, что у стены
Спешат, спешат, спешат.
Их мерный разговор,
Как музыка луны,
В застывшей суете,
Мои горят мосты.
В решётку слов скользит
Расплавленный закат
И в ожиданье вязком
Застыл твой взгляд, мой взгляд.
Твоих надежд стрела
О как натянут нерв
И тетива звенит
Не верь, не верь, не верь.
На разных берегах
Встречаем новый день,
Но наши судбы вновь
Сплетают наши тени.
Уже погасла ночь.
Уже зацвел рассвет.
И этот бой с собой
Уже похож на бред.
А может на беду,
Превозмогая страх,
Я сбудусь для тебя,
Мой друг, мой бог, мой враг.
|
Всмотритесь в звёзды, люди! |
Квадратики квартир, светящихся за краем
Планеты близкой мне, за кухонным окном,-
Я скромно назову своим домашним раем.
Как будто ночь в окне разбавлена здесь сном,
Разбавленной тобой, разбавленною мною.
Качели проводов повисли в темноте…
Движение огней, машины – чередою,-
И может быть зимой разбавлен светом снег.
Лишь там, где пики звезд, миры далеких судеб,
Трамвайные пути проспектов внеземных, –
Подарок высоты. «Всмотритесь в звезды люди!
Всмотритесь в звезды люди! В созвездие живых!»
А после мне опять хотелось стать их частью.
Трамвайные пути звенят до самых звезд…
И ехать, как всегда, куда-нибудь, за счастьем,
Раздав друзьям долги, и сесть на скорый поезд.
Чтобы под стук колес неслись за мной вопросы:
«Куда ты понеслась? И что тебе до них?»
И снова: «Для чего?» – «Хочу увидеть звезды!
Хочу вглядеться я в созвездие живых!»
|
Дрожит рука. Летит на восток
Мечты уходящей кленовый листок.
Серые тени редких людей –
Все, что осталось от ярых страстей.
Печальное сердце – герой на века.
Поднимешь ты взгляд, и не дрогнет рука.
Лучик возьми уходящей росы,
Сердце простит – разобьются весы.
|
Закат. Конец двенадцатого дня
Двенадцатого месяца. Темнеет.
Обычным, неприметным для меня
Был день, в чью честь свод неба пламенеет.
Как змеи тени ночи поползли,
Чтоб властвовать, пока по воле Солнца
День, обошедший за ночь пол-Земли,
Под новым именем к нам не вернётся.
Я, скомкавший листок календаря,
Гляжу на цифру красную тринадцать
Без суеверий, жизнь благодаря
За то, что я могу ей наслаждаться.
|
Пестрая улица.
В ушах пилот.
Смотри, он волнуется!
Идиот!!!
С маской безразличия
На лице
Героиновая худоба.
Я в кольце.
В вечно тормозящей
Букашке.
К черту Лешку!
Поеду к Машке!
Выйду на пять остановок
Раньше
"Привет, не ждала?" –
"Рада видеть!" – с фальшью.
Выложу ей о тебе:
"На, держи!"
О том как чуть не подохла
В твоем серебре лжи.
Обматерю весь ваш
Околомузыкальный свет!
Вдруг телефон...
"Здравствуй!" –
"А, это ты. Привет!"
Пестрая улица.
В ушах пилот.
Смотри, он волнуется!
Идиот!!!
С маской безразличия
На лице.
Героиновая худоба.
Я в кольце.
|
Проснись и заметишь: в лицо глянет утро…
Не злись, а подумай: ты снова родился.
Прислушайся, ночью молчишь, как будто
Ты умер внезапно, но сон тебе снился…
Мир прост: ни границ кругом, ни теней,
Все четко, везде есть своя вселенная.
А нож, что в руке, все острее, острей.
Шаг ускоряешь, видишь мальчика пленного…
Он свят, и чисты голубые глаза,
И руки крохи у сердца сжаты.
Он верит в свет правды. Большая слеза
Застыла в пространстве. Прическа помята…
Взгляд тонет во взгляде, лицо изменилось:
Ни боли, ни слез, ни вопроса, ни света.
И странно как-то все получилось:
Отчаянья нет! Зато появились ответы!
И где-то внутри у парнишки не то.
Никто, так он сам себе узел развяжет!
Мгновенье и сердце легко и пусто…
Он черный костюм у портного закажет!
Он рамки увидел, их ровно четыре.
Уже улыбается лишь губами.
Все так и случается в диком мире:
Сквозь душу он смотрит пустыми глазами!
Взгляд его весел, нахален и тверд…
Проснись и прозрей: оковы пропали.
Теперь он во фраке у зеркала горд.
Он прожил, не зная добра и печали!
Сядь, причешись, покури и подумай
О парне во фраке со страшной улыбкой.
Зачем-то себя запугал этой думой…
Да, это был ты… Смерть не терпит ошибки.
|
Я не знаю, зачем живу,
Я не знаю, во что я верю.
Я не ведаю, чем дышу,
Но тебе я открою двери.
Я тебя в свою жизнь впущу
На минутку и осторожно.
Я тебе все на свете прощу,
Не прощаю лишь то, что ложно.
Ты подаришь мне тихий сон –
Я давно не спала так сладко.
Ты останешься просто «он»,
Я останусь твоей загадкой.
Ты не сможешь меня понять,
Правда, это не слишком важно,
Чтобы просто меня обнять,
Чтобы сделать меня отважной.
Я хотела б с тобой пройти
И огонь, и медные трубы.
Это лишь половина пути,
Да и то не самая трудная.
Я хочу, чтоб меня приручил,
Только крылья мне не подрезал.
Чтоб быть слабой меня учил,
Чтобы душу ножом изрезал.
Мне не нравится бездна дней,
Ненавижу недель рутину.
Я живу полнотой страстей,
Средь реки не ищу плотины.
Ты не сможешь меня изменить.
Я останусь такой, как прежде.
Буду нежно свободу пить
И смеяться я буду нежно.
Но твоею навеки стать
Не смогу, как ты не старайся.
Мной нельзя тебе обладать,
И предать меня не пытайся.
Я – тревожный и сладкий плен.
Я хочу стать твоей любовью,
Но тебя не люблю совсем…
Я питаюсь сердечной кровью.
|
Прохладой свежею ночь дышит,
Ковер из трав тенями вышит,
Сияет лунным серебром...
В листве дерев, склонивших главы,
Лесные эльфы задремали,
И чуток их прекрасный сон.
Между камней живых веками
Вода струится ручейками
После чудесного дождя,
И, словно в сказке, ночью этой
Под звездным небом до рассвета
Творятся чудеса.
|
Что Вам сказать о жизни на планете,
Где половина прячется в тени.
Наш мир подобен шулерской монете,
Ребром встающая, как не крути.
Всеядны все на этом пыльном поле,
Слюнявой пастью каплю облизать.
Не так уж зверь опасен, загнанный в неволе,
Как человек с желаньем всё узнать.
Мы создали для мира культ ракеты,
Для мира же купили и войну.
И в этом мире родились поэты,
К анархии зовущие толпу.
Народ не знает скрытый смысл рифмы,
Несущийся из лживых красных глаз.
Курок нажат… и эти организмы,
Сгорая, понимают хитрость фраз.
Стихия наступает, разрушает,
Потом она готовится ко сну.
И кровь толпы на ранах засыхает,
И пена не кипит уже во рту.
Закончен маскарад шутов и лицедеев.
Бездумно ты сыграл в их грустную игру.
Ты думаешь удрать от сборища злодеев,
Когда за грош ты им продал свою судьбу.
История не раз нам показала,
Что жизнь возобновляется всегда.
Но начинать с нуля она устала…
Дождёмся продолженья, господа!
|
Рождественская мандариновость |
О! Западало с неба
Что-то, как платье, белое
Что-то, как сахар, сладкое
Складно я?
Ладно, тогда по-другому
Море - временно в коме
Транспорт - временно сани.
Сделаем их… с парусами?
Полетим, расплескав искристое,
Мандариновым Мэри Кристмасом
Пахнут губы, улыбкой беременные:
Получилось! А вы… не верили!
Вот и мне засветили улыбкою!
Прям за шиворот, я - мурлыкаю!
Тает, греет меня сердечная,
На в ответ, промахнулась, вечно я…
На еще! И в сугроб со смехом
Громко падаем. Миг - полвека!
Чуть податливей мир под снегом,
Чуть теплей столкновения с небом.
|
Далеко – далеко
За речкой, за синим морем.
Высоко – высоко,
Где взгляд упирается в синие горы.
Где ветер со скрипом вращает
Старое колесо истории.
Где новые запахи и цветы
Никак не пронумерованы.
Где нет ни ошибок, ни истины.
Не найдена своя доля.
Нет ни одной тропинки.
Как чистый лист чистое поле.
Ещё ни одно слово
На ветер не брошено.
И никуда не закатилась
Удачи горошина.
Здесь проверяют стальные мускулы,
Здесь проверяют стальные нервы.
Здесь не за чьи спины прятаться,
Ведь ты не последний – ты первый.
Тут поневоле задумаешься,
Даже, если ум светел.
Замедлишься и остановишься,
Даже, если ты ветер.
И мысленно ты вернёшься
В старенькую свою школу.
Счастье – это так близко,
Направо по коридору.
|
О жизнь, молебен твой прекрасен
Прекрасен свет, в котором я живу
Я радуюсь ведь жить нельзя иначе
И я за это всей жизнью дорожу.
У каждого на памяти печали
Невзгоды, страсти, радости, любовь.
У каждого свое воспоминанье
Которое печалит или волнует кровь.
И каждый в праве рассуждать и думать
Молиться, плакать, верить, и любить
У каждого есть сердце и рассудок
И каждый знает, что такое Жить!
Что Жить, что значит заново родиться?
Оплакивать мечты, которых нет
А может, стоит всем остепениться?
Размерной жизнью жить... Ответов нет!
Значенье слез уже не ранит душу
Печаль и ненависть не оставляют в сердце след
И кем бы было все это нарушено
Один поймет - прекрасней жизни нет!
У каждого свое светило в небе
Свой бог, герой и жизнь своя.
И каждый ждет надежды и поверья
Идет сквозь время неведомо куда!
И каждый знает это, каждый думает
Боится вымолвить из уст своих
И правду жизни, эту правду строгую
Ведь должен кто то усвоить за других!
Мы мечемся, души скитания
Ответы жизни нам дают
Мы молимся без покаяния
И ждем, что светел, будет путь.
Мы ждем, что счастье вдруг обрушиться
И наши головы безгрешные храня
И даст нам путь душе заблудшей
Но это ведь не будет никогда!
Не будет ропота, не будет оправдания
Едины мы предстанем на суде
Не будет там ни слез, ни покаяния
Ни крика. Ведь мы там будем все.
Поэтому любите жизнь, она ведь иногда и балует
Дарует нам семью, счастье и любовь
Храните вы у сердца, то, что вас порадует
Любите жизнь, даруйте жизнь
В руках у вас появиться добро!
|
Дождь, как старая пластинка,
Так шипит, что слов не слышно.
Липнут листья на ботинки,
На афишах мокнет Пьеха.
Люди прыгают неловко
Через лужи, как по крышам.
Я стою на остановке,
Жду трамвай до теплотеха.
Этот день еще не прожит.
Воду пьют из луж окурки.
Что случится мигом позже -
правда-я совсем не знаю.
Я прошу, хоть слов не слышно:
"Здесь, внизу я, в белой куртке,
Разреши не знать о лишнем,
Дай мне просто ждать трамвая!"
|
Мой сон достигнет твоих глаз.
Твой стон достигнет моих губ.
Последний крик в последний раз,
И "не хочу" как "не могу".
Мой шепот, птицы громкий крик,
Твой голос, оклик за спиной.
Последний жест в последний миг,
"Не оставайся" как "постой".
Твой взгляд спокойный, словно штиль.
Мой вздох как прошлый листопад.
В последний год все тот же стиль,
И "не уверен" как "не рад".
Мой шаг как в бездну пустоты.
Твой взмах как будто невзначай.
Последние слова пусты,
И "до свиданья" как "прощай".
|
Белым снегом, белым кружевом
Распоясалась зима,
Красотой обезоружила,
Растревожила меня.
Я пойду по полю снежному,
Погуляю, развернусь,
Присмотрюсь я к небу нежному,
В дымке лёгкой растворюсь.
Соберу цветы из бисера
Обойду я сосен строй,
Их зима сама возвысила,
Приравняла пред собой.
Вознесусь до неба белого,
С серебром и бирюзой,
Что, зима, со мной ты сделала,
Растревожила покой.
|
|
Наш приз-СЮРПРИЗ, он же Гран-при, таков: Софья Грехова награждается великолепным изданием. Это пять томов Антологии (второй том – в электронной версии) «Три века русской метапоэтики. Легитимизация дискурса» – первый опыт систематизации исследований поэтами собственного творчества (метапоэтики). Многотомник подготовлен специалистами Ставропольского государственного университета и Ставропольского книжного издательства в 2002-2006 годах. Проект был включён в научную программу Министерства образования Российской Федерации «Фундаментальные исследования высшей школы в области естественных и гуманитарных наук. Университеты России». Руководители проекта – ректор Ставропольского государственного университета, профессор, доктор социологических наук В. А. Шаповалов и профессор, доктор филологических наук К. Э. Штайн.