«Я стихами распят...»
Ключевая идея нашего проекта заключена в слове «соборность»: мы собираем ярких русскоязычных авторов, прописанных кто где: у чёрта на куличках, на верхней полке общего вагона, в Париже, Одессе, Хабаровске, Мельбурне, Монреале...
Пожалуй, эти слова Сергея Сутулова-Катеринича, создателя проекта «45-я параллель», и есть его кредо, которого он неуклонно придерживается вот уже более четверти века, – «сорокопятка», прежде бумажный вариант (ежемесячник), стартовала в апреле 1990-го, а нынешняя, электронная версия, живёт вот уже второй десяток лет. И эту «соборность» Сергей привносит в каждый новый книжный проект, отпочковывающийся от главного: с 2010 года вышли уже четыре поэтических сборника и вот очередная, пятая антология «Сокровенные свирели». И хотя она имеет подзаголовок «Ставрополье-13» (отчего 13 объяснять не стану, читатель узнает это из вступительной статьи), на самом деле места проживания представленных на её страницах поэтов – планета без границ. И, как не сомневается составитель, поэтов настоящих, а не тех, кто едва научился рифмовать убогие мысли. Под этой обложкой он собрал только таких, кто может, как Алексий Головченко, протоиерей, поэт, кинодраматург, живущий ныне во Владимире, признаться:
Я стихами к земному величью прибит,
я стихами распят, и стихами в кредит
жизнь дана мне и смерть, и живая строка
для меня, для юнца, для меня, старика.
В первом разделе объёмной книги представлены двенадцать ныне творящих авторов – каждый с тринадцатью стихотворениями, во втором – под одним, тринадцатым номером, ещё тринадцать, но уже с одним стихотворением и, наконец, ещё по тринадцать стихотворений тринадцати поэтов, которых уже можно отнести к классикам.
Такова архитектура оригинального издания.
Что же касается содержания, пристрастий, открытий, созвучия, то у каждого они свои. Как и легшее на душу... Не претендуя на универсальность вкуса, я поделюсь некоторыми из тех строк, которые понравились-приглянулись мне...
Анатолий Маслов – коренной казак. Родился на Ставрополье, вырос, живёт в родном хуторе. Правда, служить довелось в Забайкалье. И стихи его – отражение того, что вокруг, что в крови и памяти...
Поманила дразнящая воля.
Что за дело до грешной души?
Пусть уносит печали и боли –
Буду жить равнодушным в глуши.
Не сопьюсь,
Не повешусь,
Не струшу,
На скаку не сорвусь я с коня...
Только кто ж мою грешную душу
Приютит и спасёт без меня.
Не столь конкретна в своём понимании бытия, в подобной чёткости ответов на вечные вопросы горожанка Екатерина Полумискова. А может быть, детство, прошедшее под знойным небом Египта и Йемена, где были в командировке её родители-учёные, наложило свой отпечаток...
«Всё возвратится на круги своя...»
Ходить кругами – доля, знать, такая,
И, основным инстинктам потакая,
Доказывать первичность бытия.
А после, у судьбы на острие,
Назло ветрам из Ветхого Завета,
Бранить того, кто выдумал всё это –
И основной инстинкт, и бытие...
Но это самое бытие порой так и просится увековечивания на бумаге, открывается неожиданной стороной, как у родившейся в Грозном, но живущий ныне на юге Ставрополья Оксаны Медяник.
зимой встаёшь
опережая солнце
плетёшься ставить чайник
на память
вписываясь в повороты стен
растущих словно панцирь за плечами
всё тех же известковых отложений
что отпечаток в толще торфа
записанный в хребте спинного мозга
мой позвоночник сочлененьями хвоща
улиткою в трёхкомнатной квартире
... меняя дом меняешь кожу
Биография Олега Воропаева в его стихах и прозе. По образованию и началу жизни он – зоотехник и северянин, мурманчанин. Потом вдруг – офицер милиции, участник боевых действий в Чечне. Ставропольчанин. Наконец, в отставке и место теперешнего бытия Олега – небольшой южный город... Биография, то есть бытие, это не всегда то, чего хочется. И не только автору.
Мне одиноко и грустно.
Я не умею летать.
Над замерзающим руслом
Сеется звёзд благодать.
И невесомая птица
Не умолкает в ночи.
Я не умею молиться.
Я бы её приручил.
Так бы и старились вместе,
Грели плечо о плечо.
Я бы не пел её песен.
Просто не знаю о чём...
Ну, а что добавить к тому, что уже сказано многими о поэзии Сергея Сутулова-Катеринича. Оригинален? Несомненно. Музыкален? А то. Не прост? Ещё как. В его стихах сразу ответа на свои вопросы не жди, они не на поверхности. И без определённой подготовки нет смысла и браться за чтение. Но иногда и он становится неожиданно прост... хотя и философичен...
...захотелось закрутить озорной роман –
свить причудливую нить и сойти с ума,
водку пить, табак курить, плакать, как шаман,
и сходить, сходить, сходить, и сходить с ума –
от того, что задолжал столько «да» и «нет»,
от того, что прозевал хоровод планет...
Станислав Ливинский из тех, кто умеет стихами описывать обыденность. Причём он делает это так, как способен только настоящий поэт.
И получается вот такое бытие.
Платформа, бабка с козами, локомотива выкрики.
Вокзалы низкорослые провинциальной выправки.
Уже не люди-граждане: спешат гуськом по мостику.
Тюки многоэтажные и сумки на колёсиках.
Весь день с утра до вечера – носильщики да ящики.
И строгая диспетчерша, гнусаво говорящая.
Их жизнь по расписанию, торговцы, как подпольщики.
Внимание! Внимание! Звучит из колокольчика.
Соседний поезд тронулся и загремел доспехами,
а нам в окошко кажется, что это мы поехали.
Можно, конечно, читателю в возрасте догадаться, что речь идёт об эпохе развала Союза и эпидемии челночества. Но ведь можно всё прочесть и иначе, не привязывая к реальности, и тогда и поезд, наш и тот, другой, и перрон, и всё прочее обретают иной смысл...
Диапазон поэтических приёмов кисловодчанина Станислава Подольского широк, как и возраст его читателя. Но независимо от возраста этот читатель должен обладать чутким поэтическим слухом. Поэт уже отметил свой семидесятипятилетний юбилей, прожив-пережив так много того, что стало уже историей, что это просто не могло не найти отражения в его стихах. И бытие его, и стихи давно уже переплелись, слились воедино. И появилось вот такое желание.
Хочу писать спокойные стихи
о душу исцеляющем покое.
И небо чтоб – не слишком голубое
над берегом, достаточно сухим.
И чтобы – непроезжая дорога
средь чабреца, далёко от конца:
идёшь, идёшь – ни боли и ни Бога
в задумчивости неба и лица...
И только где-то с краю промелькнёт
распятием летучим самолёт.
Но не все согласны с такой философичностью, не все мечтают о нирване...
Жизнь сулит перемены и горести,
И, почти не терзаясь, по случаю
Ставим мы под числителем совести
Знаменатели благополучия.
И потом в непрощающей старости
Мы стремимся найти, что утеряно.
Удивляясь: «Что с совестью сталось-то?
И на ЧТО она нами поделена?»
Так проницательно замечает Татьяна Корниенко.
И не о той ли обобщённой совести говорит Юлия Каунова.
Бомж
Рыночное время года – запах жареной форели.
Дед сидит у перехода: в чём душа? В немытом теле.
Это тело обленилось: украдёт – любой догонит.
Ждёт дедок людскую милость жёлтой вмятиной ладони.
В КПЗ отбили почки: был карманником отпетым.
Есть ли родственники? Молча прячет крупные монеты.
Вот ещё одна совсем не поэтическая грань нашего бытия. Но нашла же отражение в стихах...
Большое видится на расстоянии...
Эта истина непреложна не потому, что современникам трудно разглядеть гения или талант в силу суетности, да и некоторых человеческих качеств, а потому что признание начинается с малого числа сопереживателей, прикоснувшихся к творению. Время помогает расширить сокровенный круг, позволяя яркому таланту стать властителем дум уже не единиц или сотен, а тысяч, сотен тысяч и даже миллионов...
Третий раздел книги – это по тринадцать стихотворений от тех, кто уже перешёл в разряд классиков. И кто теперь вечно живёт в поэтических строках, множащих число почитателей их автора...
И всё те же вечные темы человеческого бытия и вечного поиска ответов на вечные вопросы.
Я приведу несколько стихотворений, которые важны для меня и которыми хочу поделиться, кому-то напомнив, а кого-то впервые познакомив с бессмертными строками. Просто прочесть их вместе с вами...
Я одинок, как острова Анжу,
В дорогу одиноко ухожу...
Я прохожу редеющею пущей,
Я полон и волнений и тревог:
Скажите мне, а кто из нас, живущих,
На ветровой земле не одинок?
Лес одинок и одиноко поле,
И одинок малинник за жильём.
Кукушка горько плачет поневоле
В печальном одиночестве своём.
Вздыхает филин, лось трубит у сосен,
В потёмках затерялся ветра свист.
И одиноко оглянулась осень,
И одинок гонимый ветром лист.
И одинок поток, в горах ревущий,
И лунный свет, упавший на порог.
Скажите мне, а кто из нас, живущих,
На ветровой земле не одинок?
Провинция
Теплы они, несуетные сумерки
В сухом оцепененье сентября.
Сверчки перекликаются – не умерли,
Живут себе, судьбу благодаря.
Пиликают, не более не менее,
В глубинах палисадов и аллей.
Осыпано их умиротворение
Окалиной горящих тополей.
Провинция, сверчковая окраина,
С усердием каким и без него
Стократно ты воспета и охаяна
На перепутьях века моего.
Ядрёная, хвалёная, клеймёная,
Видавшая беду и торжества,
Медами и отравою поёная,
Радетелями наспех погребённая,
Провинция, ты всё-таки жива!
Не сбитая пустыми разговорами,
Державными заботами полна,
Кормилицей, надеждой и опорою
Осталась, как в былые времена.
В пыли, пропахнув хлебом и соляркою,
То на краю района, то – страны
Ты заново охвачена запаркою
Проблем и сроков, что не учтены.
Отстраиваешь мир, как полагается,
Перемолов посулы и тычки,
Пока земля согретая вращается
И в сумерках пиликают сверчки.
Ю. Кузнецову
За краем великой дороги,
Когда все сомненья – к концу
Ударюсь я в пыльные ноги
Седому, как лунь, мудрецу.
Он стёртые лапти покажет
И горб за согбенной спиной.
«По силам живёт, – скажет – каждый,
И нету дороги иной.
Не волей вселенского Бога,
Не милостью прочих владей
Ты жизнью своею... Тревога
Проснётся в тебе за людей,
За дерево, птицу и лошадь,
За землю живую в горсти...
По силам берёт каждый ношу,
Несёт, сколько может нести».
Сказал и пропал. А быть может,
То ветер кострище задул.
И что-то мне сердце тревожит...
Иль чует какую беду?
Я Россию люблю –
от церквей заунывного звона
И до наших ревущих, безумно стремительных дней.
Я друзьям говорю, что со мною живут:
«Повезло нам!»
И в чужой стороне, как по дому, тоскую по ней.
Я Россию люблю!
«А она тебя?» – кто-нибудь спросит.
Я ответить на это, пожалуй, навряд ли смогу.
Просто с детства люблю уходить в звездопадную осень
И подолгу стоять одиноко на сонном лугу.
Для страсти стар, для мудреца – ребёнок,
Я понимаю выдохшихся нас:
Как хочется, чтоб стих наш, чист и тонок,
Не осквернился злом и не угас.
Стоим то у прилавка, то у бочки –
Кто выпил всё и кто лишь зачерпнул.
Но всем бы нам, товарищи, те строчки,
Что Пушкин написал. И зачеркнул.
Родная речь
Пусть ничего ещё не знача,
Строка нагая притекла:
Благословил я неудачу –
И мне удача помогла.
Слова ко мне явились сами
Воздушно, тихо и легко.
...Ночь утирает волосами
С ног мирозданья молоко;
Мерцает звёздная дорога
Среди других земных дорог;
И в душах, что не знали Бога,
Отныне обитает Бог.
И ты коснулся совершенства,
Лишь мысли тайно обрели
Родного языка блаженство
И ширь отеческой земли.
Дом
(Ибо – живи сто лет...)
Это – мой дом...
Элтон Джон
Это – мой дом на краю живописнейшего ущелья;
Кухня – налево, направо – камин и келья,
где проводил я ночные часы в моленьях,
голову преклонив на чьих-нибудь там коленях.
Здесь, как мичуринец, я на гряде с молодым бурьяном
и лопухами валялся мертвецки пьяным.
Или, что твой авгур, за полётом весёлой мухи
зорко следил, ковыряя мизинцем в ухе.
Здесь я корпел, как Пикассо над акварелью,
кислое молоко наливая в стакан варенья.
Здесь мой очаг. Здесь по лавкам голодные плачут дети,
ближе которых мне нету на целом свете.
И молодая жена от отчаянья бьёт посуду
(видно боится, что я про неё забуду).
Здесь вечерами мансарда свои расправляет крылья,
чтобы её виноград и тутовник совсем не скрыли.
Осенью, что роскошнее царства династии Сасанидов,
здесь я ослеп и был принят в общество инвалидов.
Здесь и окончу свой путь, если, Господи, не обидишь,
ибо – живи сто лет – лучшего не увидишь.
Храни меня, Спаситель мой
В часы растерянности трудной,
В минуты слабости немой
От суматохи многолюдной
Спаси меня, Создатель мой.
В дни обречённости унылой,
Ожесточённости слепой,
Непониманья, лжи постылой –
Услышь меня, Всесильный мой.
От непредвиденной напасти –
Весною, летом и зимой, –
От распоясавшейся власти
Укрой меня, Всевышний мой.
От равнодушия знакомых,
От злобы нелюдей тупой
На всех кругах моих рисковых
Храни меня, Спаситель мой.
Места, знакомые до слёз,
Глухая память детства,
Ленивый кот, брехливый пёс –
Вот всё моё наследство.
То снег повалит, то родня –
Считай лишь, кто да сколько...
Нет прав наследных у меня –
Обязанности только.
В моей ограбленной стране,
Где правят «бакс» и «ксива»,
Жива – и счастлива вполне,
На воле – и спасибо.
Стою, смотрю я на слегка
Подсвеченные облака
Закатным солнцем. «Что стоишь,
Эстет неимоверный? Ишь!
Стоять судьба нам не велит,
Какой бы ни был чудный вид».
Пройдут и судьбы, и века,
Но вечно будут облака,
Чей созерцали свет и след
Когда-то прадед мой и дед,
И будут – в радости ли, в муке –
Стоять и созерцать их внуки.
Завершает сборник статья Натальи Вишняковой, начинающаяся вот таким абзацем: «Современную поэзию Ставропольского края определяют поэты с разными литературными вкусами, но красноречивой авторской манерой. По-мужски обязательный Олег Воропаев. Фотографически внимательный Станислав Ливинский, некоторые строчки которого – как комок в горле. Трибун и трубадур Екатерина Полумискова. Автор протяжных, разымчивых строф Татьяна Корниенко. Поэт одиночества Станислав Подольский. Мастер поэзокинематографа Алиса Апрелева. Созидатель с космической меркой в руке – Алексей Головченко».
Поразительно ёмкое выделение главного поэтического стержня у названных поэтов...
Думаю, прочесть полностью эту статью будет интересно не только тем, кто в ней упоминается, но и каждому читателю уникальной антологии.
PS. Достойный нерукотворный памятник другу и соратнику по «45-й параллели», Георгию Яропольскому, и своей Музе – жене, Наталье Сутуловой-Катеринич, – воздвиг Сергей С-К. Их светлой памяти и посвящён проект, создававшийся целый год!
Выразительный дизайн книги – заслуга художницы Ольги Габис (Санкт-Петербург – Ставрополь). На обложке антологии воспроизведена картина «Время тихих звуков» замечательного мастера Евгения Кузнецова (Ставрополь). А пилотный тираж издания качественно отпечатан в типографии «Зебра» (Ставрополь).