Юбилей с петлёй на шее

Предыдущий фельетон «Мастер: После бала» см. в № 20 (404) от 11 июля 2017 года.

Из искры возгорится пламя.

А. Одоевский

Часть первая. Сатирическая.

«Воронья слободка», так мы назовём (повинуясь духу русской классической литературы) отделение губернской Студии говорящих голов, загорелась в шестнадцать тридцать. К концу рабочего дня.

Именно с этого отделения у подножия горы, с высоченной вышкой, которая передавала чудесный сигнал в окружающий мир, надо признать, и начиналась вся история говорящих голов в Губернии. Поэтому её и ненавидели в Центре.

Историческому событию, о котором здесь пойдёт речь, предшествовала длинная череда приключений, главными героями которых были «ничья бабушка», то есть, извините, «ничей дедушка» (он же «Космонавт») и ещё один хороший человечек, назовём его «князь Гигиенишвили» (См.: Золотой телёнок. И.Ильф, Е.Петров).

Космонавт был туп. В классической русской литературе подобный персонаж нами не обнаружен. Ближайшими родственниками являются герои басен Крылова: мартышка с её очками и известный квартет (там тоже сообразительные ребята подобрались). Он был туп настолько и всегда, что даже вызывал уважение органичностью своей натуры. Так как он представлял небольшую степную народность, дороги все ему были открыты. И при плохом знании русского языка стать журналистом было плёвым делом. Он просто руководил и учил других, как надо делать. Поэтому и говорил: «Я для своего народа, как космонавт Луи Армстронг». Про Гагарина он в своём селе и не слышал, впрочем, как и не знал, что Луи Армстронг – джазовый музыкант. Один из его земляков-учеников написал басню «Жил маленький ослик в нашем краю» и посвятил её учителю. Тот снисходительно принял дар, но было видно, что сам очень доволен.

И был он при всех начальниках «ничьим дедушкой». Сидел у себя на антресолях (в редакции имени изобретателя Попова), поддакивал руководству, но бутыль с керосином и спички про запас держал.

Второй наш герой когда-то в далёкие юные годы появился начинающим корреспондентом. Потом в лихие девяностые след его теряется среди палаток рынка в Нахичевани. Но он не сгинул, не стал «подснежником», а как-то вычухался, и даже распустился и расцвел, став руководителем. Отдадим ему должное и используем пушкинскую канву (почти канаву. Канавин здесь ни при чём).

Два вола, впряжённые в арбу, поднимались по крутой дороге. Несколько казаков сопровождали арбу (См.: А.С. Пушкин. Путешествие в Арзрум. – вольный пересказ). Проезжий татарин, тоже не последний человек в этом мире, то ли «ибн», то ли «ебн», но то что «об стул» это точно, спросил: «Откуда вы и куда?» «Из Баталпашинской на Горячие воды». «Что везёте?» – опять спросил он. «Грибобрынзу по прозвищу Князь, директором в местное отделение Студии говорящих голов». «Ведь это же я сам приказал его на воды перевести. Вот и везут, – подумал он про себя. И потом уже в голос. – А что ж без головы?» «Смотри, и точно – без головы, – сказал один из казаков удивлённо. – Все просили, оставьте что-нибудь на память. Он у них в авторитете был. Вот, видно, башку и прикарманили. Басурмане, что с них возьмёшь».

«Ай да, Ырымбиби (девочка, родившаяся после колдовства, заклинаний – по-татарски, то же, что Солоха. Возможно Н.В. Гоголь «Вечера в ауле близь речки Казанки» – Ф.Ж.)», – проезжий плюнул вслед скрипучей арбе и потрусил, погоняя пятками осла (того маленького, который вырос), к себе на малую родину в Казань, где и не был никогда. «А, может, то, что без головы и лучше. Он же с Космонавтом будет работать. У того мозгов тоже нет, вот и будут звучать гармонично, как две пустые зурны. Тоже музыка, для тех, кто не понимает».

Но слово «басурман» в памяти застряло.

Третий наш герой (и не герой вовсе, а так, вазелин для смазки движущихся частей) журналист Лохнидзе, он же «Лысый», появился от сырости или, скорее, от серости. Когда на Студии всех мало-мальски пишущих и соображающих повыбили, появился он. И тут началось: «он пел, он свистел, он решал кроссворды, а они слушали его, раскрыв рот» (М. Жванецкий).

И вот замаячил впереди большой юбилей. Все подобрались, оживились. Каждый по своему разумению решил отозваться на мероприятие, чтобы копеечку не упустить. Крутое начальство решило после помпезного мероприятия отделение и вовсе закрыть.

Насчёт страховки от пожара не знаю, этим, очевидно, занимались люди повыше, может быть даже в самом Тифлисе, но гражданин Гигиенишвили (вы догадались, что это Грибобрынза и есть) распродавал имущество быстро и умело, выставив для прикрытия перед зданием слободки памятник великому поэту, который уже сидит. И старался делать все эти коммерческие представления красиво: то стенку покрасит, то асфальт положит, то железные штаны напялит. «Что это вы всё про железные штаны?» «Как, что? Были они у него, с серым отливом, вроде жестяные. Даже, казалось, погромыхивали немного при ходьбе. Хотя, может, погромыхивало что-то другое».

Всё последнее время все творческие и не очень работники следили друг за другом и по частям выносили списанное и не очень имущество из студии, а по ночам разбредались ночевать по знакомым, чтобы сбить со следа полицию, если что.

Всё было ясно. Студия была обречена. Она не могла не сгореть.

– Ну, а Лысый-то зачем? – спросите вы.

А я вам отвечу: – Лысый всегда должен быть. Это как зеркало, нет, это как прозрачная четвёртая стена на сцене.

– Так, если на сцене пожар, а тут прозрачная стена, народ сбежит из театра.

– Никуда он не сбежит. Касса-то тоже с этой стороны. А Лысый в кассу первый стоит, хоть и последний подошёл. В-о-о-т. Вы ещё не то узнаете, как начнёте нашу историю слушать. А бабки? А бабок и не было. Их ещё до Лысого маленький злобный карлик увёл. От подагры черепно-мозговой надо было на что-то лечиться.

Как момент настал, загорелось сразу с шести сторон. С двух-то мы знаем точно, с одной Князь рабочих запустил, которые тырили цветные металлы в виде пудовых гирь на распил и баловались сваркой, а с другой уже сам Космонавт запалил. Не мог он себе отказать в удовольствии. Руки свои, пахнущие керосином, потом нюхал и глаза закатывал. Прямо Шанель №5.

Литовкина-Пферд (жена маленькой тумбочки из прошлого фельетона – Ф.Ж.) прибежала к Ткачонко-Толмудовскому, который сидел в директорском кабинете проездом из степной Монголии куда-то ещё, с вытаращенными глазами. Нет, глаза были не Ткачонко-Толмудовского, а Анны Францевны.

– Я же Вам говорила, – брызгала энергией и страхом она. – Это всё Космонавт. Это он всё про керосин, давайте, давайте сожжём эту Воронью слободку, она у нас у всех поперёк глотки стоит. Я их знаю, я ими руководил, всех за вороты, всех за вороты. Так и сказал, «за вороты», ударений не знает, говорит, как курица ходит, а пишет, как курица гадит. Журналист хренов! И Князя он подговорил, совещались они вчера на антресолях. Он ему и бутыль мутную с керосином передал.

– И что, горит? Сильно, говорите? М-да-а-а, – потянул, играя позолоченным моноклем, Ткач-Толмач, как его между собой уже прозвали подчинённые. Об этом Анна Францевна сразу его информировала с фамилиями и семейным положением неблагодарных. Правда она решила усилить эффект и вместе нейтрального Ткач-Толмач неожиданно даже для себя выдала Срач-Мудач.

– Может, доложим, что они решили самоликвидироваться, – вслух размышлял Толмач. – Нет, так не годится. И это всё в преддверии юбилея, вместо поздравительного альбома от коллектива, которым я руковожу полтора месяца, и серебряного жбана (См.: А.П. Чехов. Юбилей). И придумано-то всё как было хорошо: тут Вип-зал, тут зал для наших сотрудников, а там зальчик для прочих. Чёрт, «когда же всё это кончится?» (Тут всё и кончилось. Даниил Хармс).

У него уже были один пожар, развод, два творческих выкидыша и ещё одна женщина в Ростове-на-Дону.

Пламя охватило уже и второй этаж. Начали лопаться стёкла. Всё оставшееся население слободки стояло подальше от пылающего фасада и в широко открытых глазах людей отражались языки пламени.

– Деньги, деньги, там под половицей лежат (См.: Г. Данелия, В. Токарева. Джентльмены удачи. Сценарий), – прохрипел Гигиенишвили и кинулся к пышущему жаром зданию, пытаясь приставить строительную лестницу к окну своего кабинета.

– Ах ты, редиска, ворюга, и делиться не хотел. – Космонавт резво, не по возрасту, подскочил и ухватил Князя за начинающие уже тлеть железные штаны и полез за ним.

– За редиску ответишь!

– Я тебе отвечу! – только и успели они огрызнуться друг на друга, как их обоих втянуло внутрь воздушным насосом.

Так погибла «Воронья слободка», известная больше как одна из первых, знаменитая на всю страну Студия говорящих голов, в год своего шестидесятилетия.

Внезапно в переулке послышался визг тормозов. В блеске пожара промчался на служебном автомобиле с водителем журналист широкого профиля Лохнидзе. На коленях у него лежал заклеенный ярлыками чемодан и огромный микрофон. Подскакивая на сиденье и каждый раз ударяясь головой, ушлый журналист высовывался из окна и кричал, размахивая руками:

– С кем работать? Всё сгорело, всё сгорело! А я хотел написать настоящую историю моего, то есть нашего успеха.

И потом водителю в ухо:

– В аэропорт, в Тифлис! Ноги моей здесь не будет при таком гонораре… и такой нервной работе! Пошёл скорей!

Вы спросите: – А дальше-то что?

А я вам опять отвечу: – Дальше всё было, как обычно. Из искры возгорелось пламя, декабристы разбудили Герцена, тот ударил в «Колокол» («Vivos voco», понимаешь), но никто не услышал, потому, что бесконечно далеки они были от народа (В.И. Ульянов – Ленин).

А ещё дальше совсем как у Чехова: «Стреляется» («Иванов»). Драму-то он задумал как водевиль. А Никомуничего не Данченко со Штаныснявским решили замахнуться на трагедию, она же очищает. А тут такой поворот.

И если в первом акте на стене висит ружьё, то в последнем акте оно должно выстрелить. В жизни зачастую случается совсем наоборот: в начале бодро, весело так выстрелит на радость всем, а в конце возьмёт  да и повесится.

Сама жизнь всегда – грустная история, и фельетон наш не исключение.

Часть вторая. Лирическая.

Конечно, подлецов и временщиков было намного меньше, чем порядочных и даже просто творческих людей. Всё поэтическое в широком смысле объединялось здесь. А иначе как бы работала Студия говорящих голов. И если их начать перечислять, выйдет длинный список. Поэтому не будем, вдруг кого-то забудем и ему или ей станет грустно.

Назовём, просто для примера, два-три имени и сразу всё станет ясно и окажется на своих местах. Андрей Лаврентьевич Попутько, Владимир Григорьевич Гнеушев, Геннадий Михайлович Колесников. Закончим фельетон стихами Владимира Гнеушева, чтобы показать, с какой любовью и болью творческая элита края думала о судьбе Родины:

Виталий Бережной

Иллюстрации:

Карикатуры Владимира Ненашева.