Закон перелётных поэтов

(мини-повесть о пяти главах, с предисловием и эпилогом)

 

Предисловие

 

Поэты – птицы перелётные.

Пусть суетливые, пусть крикливые, зато они умеют сбиваться в стаи, хотя иногда сбиваются с пути.

Запредельно искренние птицы – эти ваши поэты, да и наши тоже.

Впрочем, не существует никаких «ваших» и «наших» поэтов, как не существует границ для слов, чувств, мыслей.

Как не существует границ вообще.

А те, которые придуманы, пусть остаются на совести деревянных людей – тех самых, которые мастерят клетки.

Пусть. Мы всё равно улетим. И других за собой позовём. Чтобы в конце концов вернуться.

И – кто знает, может быть, эти самые деревянные люди тоже станут поэтами?

И сломают границы, как клетки, и выпустят своих птиц, которые внутри.

Кто знает?

Я знаю.

Для этого и прилетела, об этом и расскажу.

 

Глава первая – «Библио-Глобус»

 

Через четверть века после того, как я покинула Москву, она начала мне сниться.

Не дома и улицы, не лестницы и балконы, не театры и площади.

Люди.

Я уехала в 1991-м, а через десять лет разлуки случились компьютер и интернет, так я познакомилась со многими из вас в первый раз.

Пролетели ещё 15 лет (с правом переписки), и «многие из вас» превратились в «свои в доску».

– А потрогать? – однажды завозмущалась маленькая девочка во мне, и я отправилась в билетную кассу.

– Вам туда и обратно? – взволнованно прочирикала птица в стеклянной клетке и в униформе.

– Какова цель вашего путешествия? – забеспокоилась другая, в похожей клетке, в похожей форме.

Я волокла чемодан с подарками, который был выше меня ростом, и пыхтела на своём, на птичьем:

– Туда и обратно – а то. У меня здесь, на другом полушарии мозга, моя семья, мои друзья, мои пациенты. Собаки мои. Неужели возможно не вернуться?

– Цель. Ну и вопросик, хорошенькое дело.

Я поворачиваю голову в сторону всех стеклянных клеток в мире, вскидываю правую руку вверх, как всамаделишный поэт, и провозглашаю со всей серьёзностью, на которую способна.

– Моя цель – рассказать о том, что наболело. О том, что мы все из одного яйца, что поэты – это перелётные птицы, что границы ваши нафиг не нужны, что...

Мой Чемодан сочувственно охает, взбирается на резиновую ленту и уплывает по направлению к самолёту, женщина в униформе косится на меня с подозрением и опаской, но рука её сама тянется к огромной печати, печать щелкает, будто клюв.

– Проходите, – бормочет сбитая с толку женщина-птица, а мне слышится:

– Пролетайте. Следующая остановка «Библио-Глобус».

Вот так прямо с самолета я попала в царство прекрасной Елены Черниковой, где узнала очень много и о москвичах, и о себе самой.

Надо сказать, что с первых минут меня совершенно сбило с толку то, что в зале сидело несколько знаменитых поэтов, писателей и литературных критиков, стало страшно – а вдруг им будет неинтересно со мной, но после того, как мы умудрились с Верой Кузьминой и Эммой Кайдас сфотографироваться в обнимку с Пушкиным, который, надо сказать, тот ещё проказник, стало чуть-чуть полегче.

Правда, после того, как вдумчивый Борис Кутенков выступил с обзором современной литературной жизни Москвы, я снова напряглась, испугавшись разоблачения (кто я и что я здесь делаю?..). Но случилось то, что спасло монреальского разведчика от провала – очаровательная хозяйка окружила меня заботой и вниманием, а умнейший Борис Берлин назвал своей «духовной матерью», и тут всё пошло на ура, я наконец смогла разлепить дрожащие от волнения губы и прочитать быстрым и неверным фальцетом свои стихи… и мурашки, и люди слушали и улыбались, и просили «ещё».

Тут я, пожалуй, сделаю лирическое отступление, и расскажу вам, отчего поэты не умеют читать свои стихи. О, конечно, не все. Но многие.

То есть, мы умеем, но дома, в глубокой тишине и уединении.

Перед зеркалом, из которого на тебя смотрит знакомая и помятая физиономия «…где-то я его/её видел?», перед ночным окном, в чёрном глазу которого отражаются одинокая табуретка, хромой стол и распевающая во всё горло пустая бутылка красного.

Зато на публике – ну никак.

Я, например, начинаю торопиться, тараторю, как ошпаренная.

Танечка Вольтская меня как-то спросила:

– Ну куда ты, скажи на милость, торопишься? Куда летишь? Читать надо медленно, с чувством, толком, расстановкой.

На что я честно ответила:

– Я читаю быстро, потому что боюсь – а вдруг слушателям уже надоело.

И многие из нас думают, как я. Точно вам говорю.

Потому что поэты – очень стеснительные птицы.

С нами бы поосторожней.

Но поосторожней не случилось.

Потому что на следующий вечер случился Музей Серебряного Века.

И так неострожно, что...

 

Глава вторая – Музей Серебряного Века

 

...Так неосторожно, что кусок моего сердца так и остался с этими чудесными детьми. А то и половина.

Но давайте я расскажу обо всём по порядку.

Я по жизни очень люблю детей. Может быть оттого, что сама себя чувствую внутри совершенным ребёнком. Только это секрет и строго между нами.

Живёт в Москве чудесная писательница Ирина Витковская.

Мы с ней давно дружим и даже пересекались пару раз, что называется «вживую».

Ирочка – вся, целиком, состоит из доброты, той самой, которая происходит из русских народных сказок.

Кстати, вы же помните, что я говорила в самом начале? Про то, что все мы из одного яйца? Так вот. Одним из доказательств нашего «однояичного» происхождения, служат народные сказки мира. Во всех сказках и легендах, начиная со «Сказания о Гильгамеше», прослеживаются одни и те же мотивы, напевы, герои, по которым так тоскуют наши измученные в клетках сердца.

Вот, например, Ирочка – она явно появилась из сказки, из того же «Гильгамеша», честное слово. Из той самой Месопотамии, которая и есть родина письменности. Может быть, поэтому, для меня это место – пуп Земли.

(Жалко только, что всё время кровоточит…).

В тот вечер Ирочка не только появилась, она ещё и привела с собой детей.

Это был детский театр.

Возраст от 6 до 16. Чистые сердца. И театр - чистый. Воистину: «Пять с плюсом».

Ребята исполняли на сцене рассказы Иры Витковской, Бориса Берлина и мои.

Не просто читали наизусть.

Исполняли – талантливо, живо, ярко, больно.

Так больно, что, говорю же, половина моего сердца теперь навсегда с ними.

Потому что именно эти дети – наше будущее.

И спасибо Ирочке не только за её писательский талант.

Спасибо ей за талант человеческий.

Потому что мало ребёнка родить. Надо его ещё любить. И, пожалуй, вот этот вот талант и есть самый главный.

Что же касается писательства, то всё ещё проще.

Писать стоит только так, чтобы не было стыдно перед собственными детьми. Это и есть главный критерий литературы. Всё остальное – умные слова.

В тот незабываемый вечер на сцене Музея Серебряного Века светлые дети читали мои мурашки.

Есть видео.

Обязательно выложу в интернете. Посмотрите.

Потому что – мурашки по телу. До сих пор.

Глава третья Дом Зарубежья

 

...До сих пор мурашки по телу, как вспомню тот вечер.

Третий вечер в Москве.

Дом Зарубежья.

Вечер Бориса Берлина – загадочного писателя из Израиля, того самого, который время от времени прилетает на Остров Принца Эдуарда и пишет там свою Сагу.

Именно так с недавнего времени я называю его прозу.

В тот вечер Борису было задано много личных и достаточно интимных вопросов (не без моей помощи, кстати), но сегодня не о них.

Сегодня я хочу сказать хотя бы несколько слов о том, что нам поведал Борис в тот памятный вечер.

О его новом романе с чудесным названием «Гипоталамус из Месопотамии».

Впрочем, зачем лишние слова.

Вот отрывок из романа.

С любезного разрешения автора я публикую его здесь.

«Мальчик идёт по пыльной дороге. У него опущенные плечи и золотистый затылок. Рядом с ним неторопливо семенит ослик, плавно покачивая влажными боками. На серой спине его небольшие тюки с глиняными табличками, которые мальчик бережно поддерживает рукой. Ослик идёт сам, ибо знает, что мысли хозяина заняты совсем другим. С той самой минуты, как они вышли за ворота, у него не выходят из головы слова, приснившиеся ему этой ночью: “Из Халдеи в землю Ханаанскую – встань и иди. Из дома отца своего в землю, которую укажу тебе – встань и иди. Туда, где истекают зеленью и прохладой масличные рощи, где наливаются силой и радостью хлебные поля, где полуденное солнце ласкает и мнёт виноградные гроздья – встань и иди. И будет эта земля для тебя и потомков твоих, и настанет благодать. Веришь ли мне?”

Мальчик верит.

Пылит дорога. Несёт свои медленные воды равнодушный Евфрат – река, по преданию берущая своё начало в Эдеме. Мальчик вдруг смеётся – просто так – и обращается к ослику:

– Эй, Гиппи! Учитель ждёт нас к полудню, поторопись, слышишь?

Ослик послушно ускоряет шаг. Глиняные таблички постукивают в своих тюках, и ещё не написанные слова рождаются в золотоволосой голове Сима – так зовут мальчика, и он рыжий, как и его отец Фарра.

Скоро, совсем скоро, эти слова будут написаны, и весь мир, все глиняные таблички на свете не смогут вместить их. Всё, что ещё будет придумано и свершится, как и то, что не свершится никогда, все ради слов этих, которые слаще винограда и страшнее пули.

Пока же: встань и иди – как первый выстрел.

Встань и иди…».

Борис Берлин.

«Гипоталамус из Месопотамии».

Читайте.

Читайте наши стихи, рассказы, новеллы, романы.

И пусть слова станут как пули, но поразят не смертью, а красотой.

Той, которая существует на самом деле.

Глава четвёртая – Булгаковский Дом

 

... Оказалось, он существует на самом деле. Этот невероятный дом с невероятнейшей же в нём атмосферой.

И Коровьев кривлялся у входа.

И Азазелло подмигивал.

И чёрного Кота я видела.

И в дымчатое зеркало заглянула.

Вот только о том, что оно мне показало – не расскажу.

Время ещё не пришло. Расскажу о другом.

Расскажу об атмосфере.

С атмосферой в Булгаковском Доме всё очень просто.

Это – атмосфера настоящей, чистой, незамутнённой любви.

И не надо мне говорить, что слово «Любовь» истаскано и потёрто, словно рукава коровьевского пиджака.

Есть, есть у меня и на это свои доказательства.

Ах, дорогие мои москвичи! Вы и сами не подозреваете, какие вы счастливые люди!

Какая ошалелая бродит меж вами Любовь...

Бродит по слякотным улицам, несёт себя, словно испуганные жёлтые цветы, заглядывает преданно в зашторенные глаза.

– Пусти, – кричит. – Возьми меня к себе.

Кричит, как рыба. Открывает немой рот, машет ветками-руками, и растёт, растёт. Тянется к небу. А хочет в окна. К вам.

Люди бегут по улицам и не слышат. Будто кто звук выключил.

Не будем искать – кто. Куда проще – этот самый звук заново включить.

Именно за этим пришёл в тот вечер Саша Карпенко в Булгаковский Дом.

И нас с собой позвал. Меня и Бориса Берлина.

– Пошли, – говорит. – Я почитаю свои стихи, Лада – стихи и мурашки, Борис – рассказы. Люди придут. Людям будет по душе.

Так и сказал. «По душе».

Хорошо сказал. А было – ещё лучше.

В звенящей и какой-то абсолютно хрустальной тишине, с невероятной сцены Булгаковского Театра Саша читал свою потрясающую Летицию.

 

 

И Летиция летела.

И вы начинали слышать слова Любви.

Той самой, которая раньше кричала, как рыба. Молча.

А сейчас, прислушайтесь, мурлычет внутри каждого из вас.

Приходите почаще в Булгаковский Дом.

Слушайте нас.

И мы расскажем, что любить – это не больно. И, что самое главное, потом – светло.

 

Глава пятая – Китайский Лётчик Джао Да

 

...Потом было светло.

Светло и странно, что мы редко себе такое позволяем.

Собраться всем вместе в знаковом месте со странным названием, заказать белого вина, пахучего сыра и смеющегося винограда, а потом набраться смелости, выйти к микрофону и рассказать о сокровенном.

Увидеть среди восторженных глаз друзей знакомые до мурашек лица.

И понять, что твои собственные дети свалились как снег на голову, прилетели в первый раз жизни в Москву, чтобы поздравить тебя с днём рождения, познакомиться с твоими друзьями, выступить наравне со всеми со сцены, а потом умотать гулять по ночной Москве с вновь обретёнными родственниками и друзьями, чтобы долгие годы после, начинать свои письма тебе с одной и той же фразы:

«С той поры, как случилась Москва…».

А ведь она взаправду случилась!

Случилась, чтобы повториться вновь и вновь. И во мне, и в них, и в их детях тоже.

Рецепт долгой жизни прост. Проживать каждое её мгновение на полную катушку так, чтобы воспоминаний хватило и на правнуков. И – ах – на ночь по столовой ложке любви. Да и не на ночь тоже. Попробуйте.

Это я вам как врач говорю. Ну, или если хотите, как поэт. Какая, собственно, разница?

Последний вечер в Москве был неописуем.

– Требую повторить! – кричит избалованная маленькая девочка внутри.

Её избаловала Москва.

И все вы – мои друзья-поэты, даже если вы пока не поэты.

Не сомневайтесь, всё самое хорошее ещё впереди.

И поэтому – почему бы не повторить, ребята?

Эпилог

 

В черновиках моя мини-повесть называлась «Возвращение блудной дочери».

Название, конечно, двусмысленное.

Несколько раз я пыталась его «причесать» и привести в «божеский» вид , но ничто не помогало. Варианты, предложенные друзьями, тоже казались сомнительными, как то: «О блудной дщери замолвите слово» и «Москва-искусительница».

А потом я послушала своё сердце и перевела на человеческий язык вот что:

– Дорога проторена. Ни о какой блудной дочери не может быть и речи. Надо приезжать почаще, тогда и названий не понадобится.

Есть же на свете перелётные птицы.

Так почему же не быть перелётным афишам?

Вот они несутся по небу – пестрые, шумные, непохожие на всё, что было раньше.

Летят из Монреаля в Москву, хватают тебя в охапку, кружат, напевают:

– Следующая встреча совсем скоро.

И ты улыбаешься и киваешь.

Ещё бы. Ведь чем дальше – тем интереснее. Есть такой закон. Закон перелётных афиш. То есть поэтов. Ну, вы меня поняли.

И кстати, о следующей встрече.

«Войди и помни» – театрализованное представление с элементами мистики.

Мистикой не решаюсь заниматься в одиночку.

Идею поддержала и свои стихи почитает моя добрая подруга Таня Вольтская.

Москва, конец мая – начало июня 2019 года.

Приходите.

И мы повторимся вновь.

 

Лада Миллер

Публикуется впервые

Москва, декабрь-2018

 

Эпизоды поэтических действ в Белокаменной

Фотографии предоставлены автором