Из первых рук № 34 (166) от 1 декабря 2010 года

«Критик – самое редкое литературное дарование», – есть такие слова Сергея Чупринина. И сама Елена Зейферт вслед за ним, кстати, любит говорить, что прозаикам и поэтам можно жить где угодно, а критикам только в Москве. На одного хорошего критика приходятся не десятки, а сотни и сотни хороших поэтов и прозаиков.

Поэтому-то хорошую новую книгу критики, а тем более появившуюся в Москве, встречают «за белы рученьки».  

Юрий Архипов дал о книге отзыв на четвёртой странице её обложки: «Елена Зейферт – счастливейший случай русско-немецких литературных отношений. Человек-синтез – редкостный, небывалый. Немка по происхождению и русский литератор. Поэт и доктор филологических наук. Только на скрещении этих творческих ипостасей и может возникнуть адекватное критическое суждение такого охвата. Не поэт никогда не смог бы так проникновенно написать о Рильке, Парщикове, Вебере и других классиках и современниках. Не учёный не способен был бы оценить по достоинству целые книжные серии, рассмотреть культурные слои литературы или определить проблемы художественного перевода в отдельно взятой стране. И только культурологу широкого диапазона доступны внятные эссе о Гачеве, Мамлееве, Бенне и др. Во всех жанрах (хотелось бы сказать – во всех нарядах!) – само очарование».

Признаки критического стиля Елены Зейферт вывела Светлана Ананьева, её отзыв рядом с архиповским: «Оригинальность, внимательность, точность – вот три кита, на которых уверенно бытует критический почерк Елены Зейферт. Материал словно бы бережно поднесён к свету. Вкупе с аристократизмом слога всё это рождает особую критическую интонацию»…

В книге «Ловец смыслов, или Культурные слои» четыре раздела. Они названы по строчкам из авторов, осмысляемых в этих частях книги. «Ручные ягоды» образов… Небо в небе… Голоса молчания… Есть кадры бытия, когда прошедшее ещё не стало прошлым. Это цитаты из Александра Уланова, Алексея Парщикова, Виктора Шнитке и Георгия Гачева. У названий рубрик есть и подзаголовки: Рецензии, критические статьи; Мини-рецензии; Диалоги; Взгляд на события. Елена и литератор разножанровый (стихи, проза, критика, художественный перевод даются ей одинаково талантливо), и даже разножаровый критик – пишет рецензии, критические статьи, эссе, очерки, репортажи, берёт литературно-критические интервью. Новая книга включает в себя критические произведения, опубликованные в «Литературной газете», «Московской немецкой газете», газетах «НГ-Exlibris», «Литературные известия» (Россия), «Европа-Экспресс» (Германия), «Deutsche Allgemeine Zeitung» (Казахстан), журналах «Знамя», «Дружба народов», «Юность», «Литературная учёба», «Дети Ра», «Зинзивер», «Мир перевода» (Россия), «Edita», «ВЕК XXI» (Германия), «Простор», «Книголюб», «Нива», «AMANAT», «Евразия», «Таншолпан» (Казахстан), «Неман» (Беларусь), «Таллинн» (Эстония) и других изданиях. Елена Зейферт в разных критических жанрах осмысляет поэзию, прозу, литературоведческие работы, изобразительное искусство и кино. Эти произведения принадлежат к современной культуре России и зарубежья, в том числе культуре, бытующей на пограничье или «в капсуле инобытия» (народы СНГ, народы России, российские немцы).

В своей книге Елена Зейферт охватила много имён – поэты Инна Лиснянская, Виктор Шнитке, Алексей Парщиков, Александр Шмидт, Александр Уланов, Вальдемар Вебер, прозаики Юрий Мамлеев, Герольд Бельгер, Эргали Гер, Олег Клинг, Игорь Гергенрёдер, Бахытжан Бектепов, литературоведы и философы Георгий Гачев, Валентин Хализев, Марк Липовецкий, переводчики Вячеслав Куприянов, Ауэзхан Кодар, издатели Игорь Эбаноидзе, Александр Барсуков и многие-многие другие...

Этого автора нельзя согнуть в критике. Золото, скажете, мягкий металл? Да, Елена – золотник. Но золото несгибаемое. Как детектор лжи, она будет слушать сердечко или сердчишко книги. Не шалит ли оно, не дай Бог; не равнодушно ли, чёрт возьми?   

 

«45»: Публикуем несколько эссе из книги нашего постоянного автора… Елена Зейферт прислала их нам перед декабрьской презентацией своего нового проекта в Москве.

Книжную серию*, основанную при журнале, всегда формирует определённый круг авторов. Авторами книг в поэтической серии «Библиотека журнала «Дети Ра» могут стать представители самых разных литературных направлений. Но их объединяет издательская опека Евгения Степанова, главного редактора журнала «Дети Ра» и других литературных изданий.

Инициированная только в 2008 году, серия насчитывает уже более десятка изданных книг. Отдельных авторов можно увидеть на поэтических вечерах в «Литературно-художественном салоне на Большой Никитской» – «Библиотека журнала «Дети Ра» живёт не только на бумаге¸ но и в форме презентаций, встреч, находя новых читателей.

Рассматривая книги в этой серии, наблюдаешь процесс становления её дизайна, который приобрёл следующий вид. Обложки книг (в мягком и твёрдом переплётах) белого цвета, на четвёртой странице, обычно размытая дизайнером, фотография автора и цитаты о нём. Имя автора, название книги, логотип серии – с преобладанием красно-коричневых оттенков.   

Кого из авторов собрала новая гостеприимная серия?

В книге Антона Нечаева «ПомоГимн» за ёрнической манерой скрывается глубина. Лёгкая ткань стиха органично переходит в серьёзную. Лирические ситуации здесь совершенно непредсказуемые, но жизненные.

Лирическая героиня книги Риты Бальминой «Недоуменье жить» – женщина, роднящаяся с «чужаком» Нью-Йорком, дерзко сексуальная, беседующая с «не ангелами».

Поэт всегда живёт в других днях, он создаёт иную жизнь... В книге Юрия Перфильева «Другие дни» человек бытует в метафизическом пространстве города, словно внутри метафоры. Прожилки юмора в стихах Ю. Перфильева серьёзнее нейтрального контекста.

Сборник стихотворений и песен поэта и барда Татьяны Романовой-Настиной «Восход» сопровождает интонация молитвы. Лирическая героиня, во многом автобиографическая, несёт над «мироточащей страницей» «обесцененный груз, именуемый женской душою».  

У Максима Замшева в книге «Безоружный солдат» в русском пространстве – на Гоголевском бульваре, в «ранних сумерках Фета» – «жизнь продолжается от последней до первой беды».

Книги трёх авторов серии – Татьяны Щёкиной, Евгения Степанова и Михаила Вяткина – станут предметом пристального внимания. 

Татьяна Щёкина, ушедшая из жизни в 2006 году в возрасте 49 лет, – литературное явление, которое, по жестокой привычке, оценивается после смерти. Художник, мастер «тяжёлой метафоры», в своей книге «Кончился свет» она предстаёт поэтом-откровением. Как отмечает составитель книги и автор вступления к ней Анна Кузнецова, поэзию Татьяны не знали не только литературные критики: «Услышав, что готовится книга, дочь Татьяны округлила глаза: “А откуда у моей мамы стихи?”» Как в жизни Татьяны Щёкиной стихи были спрятаны, укрыты, так и в книге они обрамлены описанием её жизни-смерти. Издательская рамка книги – предисловие Анны Кузнецовой «Письмо Татьяны» и послесловие соратника Татьяны по группе «Синтез» Николая Вострикова «Одиночество в жанре депрессии».

Из архива группы «Синтез» знаковых 1980-х и извлечены произведения Щёкиной. Участники группы самиздатовским способом, в количестве одного экземпляра, выпустили в свет более десятка альманахов, представлявших синтез поэзии, графики и художественной фотографии. Рубрики в книге «Кончился свет» совпадают с названиями сборников «Синтеза»: «Процарапывание», «Амилазы слюны», «Иглокожие куски», «Щели», «Мир, который мы увидим второй раз», «Капсула» и т.д.   

«Смерть – тоже художник, – пишет Николай Востриков. Перечисляя названия последних картин Татьяны Щёкиной – «Умри красиво, ведь ты этого достойна!», «Да здравствуют похороны!», он продолжает: «Вряд ли Татьяна понимает, что умерла. Для неё этот переход был плавным». Но сама Щёкина считает иначе: «Самая чистая смерть в тысячу раз хуже пропускает свет, чем воздух».

То, что составитель книги называет в предисловии к ней «поэтикой художника», зримо во многих текстах Татьяны Щёкиной.

 

 

Поэт-художник накладывает мазок за мазком, добавляя смыслы.

Образы у Щёкиной зачастую визуальны («по окаменелостям дождевой воды»). Отдельные даже наделены даром художника («сон-сезанн»). Воспоминания, ощущения (к примеру, детства) нередко осязаемы, вещественны.

Татьяна Щёкина тяготеет к метафоре овеществления – эфирное, эфемерное явление обретает контурность, материальность («пыль прибитая шляпками слёз»). Эту тенденцию можно проследить на мотивном поле даже в пределах одного текста, к примеру, стихотворения «В этом городе красок ещё не разгаданы чувства…»: «каменные идеи», «сняв петлю с шеи океана», «переворачивая время словно землю лопатой», «раздвинул воду».

Для обозначения эмоции поэту-художнику порой достаточно одного штриха: «ты краток средневековой складкой рта».

Щёкина знает, как важно для художника видеть, для скульптора осязать, но она самодостаточна и как поэт. Её способ создания поэтического образа не очертания и краски, а слова: «я существую потому что я сказал». Эта основа самобытия, проговорённая самим автором, убедительна и не полемична. В угоду слову Татьяна. Щёкина обнажает приём изображения контурного, живописного мира: «…и ссохлась тушь неба» («Графика»).

Если «картины – это слова, которые нельзя собрать из букв», значит ли, что слова – это картины, которые нельзя создать красками и очертаниями? Душевная беззащитность и обнажённость у Щёкиной не всегда показаны графически: «больно на сломе ветки», «вот я перед тобой без сокращений», «глаз оголял во сне свой нерв». Сродни тому как Эдвард Мунк написал свой «Крик», слыша крик природы и боль внутри себя, Татьяна Щёкина создавала стихи. 

Её цикл «Каноны» – центр тяжести книги. Картина становится мерой всех вещей. Человек произошёл от картины; картины концентрируют в себе энергию; картины – нервы-жгуты, соединяющие человека; картины – клетки, в которые заточены звери внутри художника («звери, для которых я ещё не сделал клетки, гуляют на свободе»); галактика – это система картин. 

Татьяна Щёкина живёт только на глубине, «как рыба с повреждённым сознанием». Но жить на глубине – не значит спастись от мира.

 

 

Щёкина – мастер угла зрения, её пространство и время относительны. Лирическая героиня одновременно плывёт от острова, находится на острове, стремится к острову:

 

 

Непредсказуемость поэтического хода, релятивность хронотопа, абсолютное первенство верлибра и отсутствие знаков препинания и заглавных букв как доминирующий знаковый минус-приём – те признаки, ориентируясь на которые, как на сигнальные огни, свободно живёт и перетекает в новые состояния поэтическая стихия Татьяны Щёкиной. 

В названии книги Евгения Степанова «Две традиции» заявлено право на сосуществование двух поэтических тенденций современной русской поэзии – подчиняющегося метру и рифме (скорее, подчиняющего себе метр и рифму) и свободного стиха. В книге два раздела, наименованных «Традиция первая» и «Традиция вторая». Во втором автор уточняет в подзаголовке стиховую форму – «Верлибры».

Метризованные и рифмованные «разговоры» (один из подразделов первой части книги назван «Рифмованные разговоры») объединены с верлибрами дневниковостью. Евгений Степанов – автор, пожалуй, одного из наиболее известных в русском литературном пространстве интернет-дневников. Здесь – жизненные наблюдения в жанре миниатюр с парадоксами, нередко анекдотической «солью» в финале. Многие из них полны живого юмора, порой грустного. Дневниковость присуща практически всем жанрам Евгения Степанова – от лирического стихотворения до романа. Дневник живёт в романе или роман в дневнике, перед нами лирический дневник или дневниковая лирика?.. В этой диффузии – закон равенства.

Стихи Степанова возникают как озарения, как остановленные мгновения. Об этом свидетельствуют и неизменные датировки в стихотворениях, зачастую точные, конкретные. «16.05.1999. Ст. Партизанская»… Сколько времени состав стоит на станции? Совсем недолго, но, как видим, достаточно для зарождения текста. Стихи высекаются, как искры, от трения на жизненном точиле.

Настоящая искренность и кажущаяся простота Степанова-поэта – диалектическая пара, рождающая читательский интерес к нему. 

 У Евгения Степанова – нечастая в лирике поэтов-мужчин жертвенная любовь к женщине:

 

 

В его стихах живут имена друзей и других окружающих его людей. Ушедшие Геннадий Айги и Татьяна Бек… Татьяна Грауз, Юрий Миролава… В своих авангардных стихах Степанов пишет их имена со строчной буквы, превращая в органичные поэтические образы.

Внимательный к звуку («нежная как ножны»), Степанов чуток и к аналогиям, которые пробует на ощупь, как струны:

 

 

Евгений Степанов в своей поэзии терпеливо отмеряет свою жизнь: «москва – мне 10 лет…», «32 года», «ещё чуть-чуть – и сороковник…» Теперь ему 45. Он признаётся в стихах, что «исчерпаем, как газ и нефть», «как река». Но он знает, как сберечь энергию.

Лирический герой Степанова в житейской суете устал от успешности и в то же время удовлетворён ею. Он обладатель редких качеств и, в первую очередь, умения радоваться тому, что у него есть:

 

 

Он многократно просит прощения за несодеянные грехи. Наблюдая мир, лирический герой «поддерживает сердце руками», «иначе оно может упасть». Способный «заснуть, как трёхлетний мальчонка», он живёт отнюдь не в идиллии («эмиграция из государства под названием я сам»). Современных людей, которые порой не замечают перед собой произведений искусства, Евгений Степанов учит любоваться «стилистикой падающего листика».

Приятие мира («Ни на кого не обижаюсь, / хотя люблю ещё не всех») доходит до иронии и самоиронии («понимаю любого жлоба»). «Широк человек, я бы сузил», – говорит герой Достоевского. Степанова сужать не нужно. Широта его души – это щедрость, великодушие, хлебосольство, размах, открытость, самопожертвование, а не тяга к крайностям, максимализм, опьянение успехом, риск. Широта именно такой души рождает столь душевно безукоризненные строки:

 

 

 

На одной из литературных встреч в салоне Евгения Степанова ко мне в руки попал днепропетровский альманах-газета «Стых» (осень-2007), в котором поэты размышляли о силе и слабости поэзии, её будущем. Михаил Вяткин в «Стыхе» таким образом определил понятие явление поэта: «Поэт – это тот, кто говорит на своём особенном языке и имеет свою уникальную философию, которой он не изменяет на протяжении всей жизни». Для Вяткина это не просто слова, а поэтические действия.

Его творческий почерк (именно почерк – в буквальном смысле) узнаваем и заметен. Поэт на пространстве страницы свободно размещает слова и буквы. Работает с разными шрифтами и кеглями. Внутри слов выделяет отдельные знаки полужирным шрифтом и курсивом. Его слова разлетаются, как «тени испуганных птиц». К подобной манере письма Михаил Вяткин пришёл, по его собственному признанию, в 1998-м, навсегда распрощавшись с традиционной стихотворной графикой (и влекомым за ней содержанием). В книгу «После абсурда» как раз и вошли произведения, написанные автором с 1998 по 2008 годы.

«Чтобы как-то назвать такие поиски, использовал термин «постабсурд», – поясняет Михаил Вяткин в предисловии к книге. Какая семантика скрывается здесь за приставкой «пост»: абсурд переходит в новую фазу по закону отрицания отрицания или перехода количества в качество? К примеру, таким явлениям, как постструктурализм и постмодернизм, удалось объединиться в комплекс именно благодаря разным путям их формирования: постструктурализм отрицает точность и логичность структурализма, а постмодернизм углубляет зыбкость и алогичность модернизма. «Постабсурд» Михаила Вяткина опирается на диалектику видимой бессмыслицы и сконцентрированного в ней смысла. Сергей Бирюков, автор «Нескольких слов у входа в книгу», находит у Вяткина обращение к русским народным истокам, «дух небывальщины».

Художник словно заново знакомит нас с буквами и словами. Чтение стихов Вяткина, в силу их графической специфики, замедлено, а значит более качественно. Медленный темп не затрудняет, а облегчает чтение. Изменяя привычный графический рисунок стиха (или как-то иначе провоцируя читателя), автор нередко заставляет реципиента вернуться и перечитать тот или иной контекст. Сколько раз читатель вернётся к строкам:

 

Разницу Между

Самим Собой и Самим Собой

 

– ведь этой разницы на уровне графики нет, а на самом деле она есть.

Это проверенный приём, который можно сравнить по действию, к примеру, с «обманом рифменного ожидания» (Г. Шенгели). Возьмём утрированный пример. Вы читаете чьё-то стихотворение, написанное парной рифмовкой, и оно вдруг обрывается в финале на холостом стихе – высока вероятность, что вы вернётесь к предыдущим строкам в поисках «потерянной» рифмы. Возвращение за утраченной привычностью восприятия для читателя поэзии Михаила Вяткина – один из важных шагов рецепции.

Обретая новый контекст, буква становится уникальной. Вяткин изменяет (повышает) статус слова, признаваясь в этом читателю:

 

 

Текст Вяткина рождается не по принципу компенсации одних признаков другими, а по принципу усиления, сгущения признаков в одном контексте. Работая с самыми формальными уровнями текста (графика и ритм), поэт сгущает содержание. Вяткин не только графический эквилибрист. Он создатель, к примеру, экзистенциального стихотворения «Как я выздоровел», лирический герой которого вернулся к жизни, обрёл себя, освободившись от частиц темноты, грусти и страха. Он автор интересных поэтических строк типа: «тогда может быть я пойму что такое боль / боль которую нельзя отдать другому», «женщина-лодка, у которой развеваются волосы», «человек-жилище будет стоять тихо и дожидаться / когда на крыше прибьют специальную жердь / и приделают на ней женщину-скворечник», «если лестница проходит сквозь зеркало» и др.

Книжная серия «Библиотека журнала «Дети Ра» прошла процесс уверенного становления и обрела узнаваемые контуры.

 

---