Жизнеописание великой любовницы

«45»: Сегодня в нашей самой оперативной рубрике мы публикуем фрагменты исследования, которое, не сомневаемся, вызовет огромный читательский интерес. В московском издательстве «Эксмо» вышла в свет книга Феликса Икшина «Лиля Брик. Жизнеописание великой любовницы». С любезного разрешения автора и при содействии известного поэта, прозаика, критика Евгения Перемышлева редакция предлагает друзьям альманаха совершить путешествие во времени, а многим из вас – и в пространстве…

Лиля Брик, вероятно, самая знаменитая женщина XX века, о ней сняты фильмы, написаны книги и статьи. Но одна из главных загадок этой женщины – как смогла она в течение десятков лет гипнотизировать тех, кто общался с ней или интересовался еёе жизнью и личностью? Ведь все без исключения книги, статьи или сценарии были написаны на основании только одного источника – воспоминаний самой Лили Брик.

В новом исследовании предпринята единственная в своём роде попытка – взглянуть на эту женщину непредвзято, не оправдывая её порой аморальные поступки и не порицая напрасно. В книге рассказывается об интимных подробностях жизни героини, её сексуальных пристрастиях и о мужчинах, в судьбе которых она сыграла роковую роль. Впервые портрет Лили Брик, рыжей бестии, всегда балансировавшей на грани добра и зла, нарисован столь ярко и выразительно.

Старательно придуманный миф

Маяковского не смущало, что он вторгается без приглашения в чужой дом. Не смущало и то, что происходит это вторжение в присутствии родственников той, за кем он ухаживал, а вернее – если уж точно подбирать слова – с кем его связывал мучительный для обоих роман.

Отношения, и те, что предшествовали вторжению, и те, что последовали затем, были настолько сложны, что в опубликованных фрагментах мемуаров Лиля Юрьевна опускает любые подробности. Словно речь идёт о чём-то само собой разумеющемся, хотя при тогдашних нравах, при царивших в доме установлениях и правилах, даже близкий знакомый вряд ли мог явиться как снег на голову, без предварительного приглашения. Его могли не принять, сказаться занятыми, отсутствующими, в конце концов. И прислуга – каковая имелась и в доме Бриков – не пустила бы незваного гостя дальше передней.

Тем не менее, он вошёл в комнату, выполнявшую роль гостиной, и заговорил. Сами слова его звучат в высшей степени неприлично. «Вы катастрофически похудели…», – говорит он замужней женщине, в её доме, в присутствии мужа.

Обычно, случайные знакомые так себя не ведут. Но рассуждать о степени знакомства Маяковского и Бриков в данный момент не стоит. Сведений на этот счёт пока не имеется. Можно лишь утверждать, что любовная связь между Маяковским и Лилей Юрьевной тогда отсутствовала.

И оттого ещё большим оскорблением, ежели не глухотой и безразличием, кажется его поведение в этот день. Явившись в чужой дом, где собрались люди, ещё не снявшие траур по близкому человеку, он начинает декламировать недавно законченную поэму, полную богохульства, скабрезностей, грубых выражений (это не оценка литературных достоинств либо недостатков «Облака в штанах», а лишь констатация). Если же вспомнить, что был Маяковский отнюдь не классиком, а русский футуризм ещё не приобрел респектабельность, не стал хорошим тоном и востребованной торговой маркой, под которой позднее и торговали и торгуют невесть чем, то и вовсе должно было шокировать его чтение, рвать уши, не приученные к подобной эстетике, вызывать раздражение и неприязнь.

Но, несмотря на протесты Лили Юрьевны, Эльза попросила его читать.

«Между двумя комнатами для экономии места была вынута дверь. Маяковский стоял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутреннего кармана пиджака он извлёк небольшую тетрадку, заглянул в неё и сунул в тот же карман. Он задумался. Потом обвёл глазами комнату, как огромную аудиторию, прочёл пролог и спросил – не стихами, прозой, негромким, с тех пор незабываемым голосом:

– Вы думаете, это бредит малярия? Это было. Было в Одессе.

Мы подняли головы и до конца не спускали глаз с невиданного чуда.

Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями.

Вот он уже сидит за столом и с деланной развязностью требует чаю. Я торопливо наливаю из самовара, я молчу, а Эльза торжествует – так и знала!»

Трудно предположить, какое в действительности произвели впечатление эти стихи, где упоминаются и женщины, истрёпанные как пословица, и голые проститутки, и публичный дом, равно как дома сумасшедшие. И ещё целый букет болезней – чахотка, безумие, лепра, а ведь к болезням в те времена относились иначе, нежели теперь. Болезни, в том числе, и сумасшествие, считались вещью постыдной, о них не говорили в обществе, их старались скрывать, и психически больной становился позором семьи. Иными словами, темы эти не только были запретными для искусства, они вытеснялись на задворки повседневной жизни, интерес к ним был верхом неприличия.

Точно так же как абсолютно непристойной была характеристика, которую давал себе стихотворец – «площадной сутенёр и карточный шулер». Шулеров били тяжёлыми предметами, ломали им пальцы, спускали с лестницы, сутенёра не пустили бы на порог люди, отличающиеся самым экстравагантным поведением.

А чтобы гость читал добропорядочным буржуа, собравшимся за семейным столом – взрослой незамужней девушке и замужней её сестре с супругом – стихи о любовнице, которую вылюбили, о земле, ёрзающей, желая отдаться, о том, что хочется ночью спрятать свое величие в мягкое и женское, и подумать нельзя.

И вряд ли кто-то из слушателей обратил внимание, что стихи эти написаны человеком, в любви плотской отнюдь не искушённым. Чуть позднее (так подсказывает ход событий) Корней Чуковский, слушая «Облако в штанах», заметил – ну кто говорит женщине «отдайся»? Говорят «дай». Автор с готовностью внёс в стихи надлежащую поправку.

Корней Иванович знал, о чём говорил. Требование это он многажды повторял сам. Ольга Грудцова, дочь знаменитого фотографа Наппельбаума, в мемуарах описывает молодого Чуковского, изводимого страстями, мучимого подозрением «вдруг я бездарен?», и от того почти терявшего рассудок, утрачивавшего литературные способности. Да ещё и вечная бессонница, от которой он пытался спастись снотворными, но разум затуманивался, а сон не приходил.

Барбитураты виноваты,

Что мы с тобой дегенераты, – констатировал он в грустном двустишии.

Наступало полное умоисступление. И тогда Чуковский начинал мстить удачливым, талантливым, богатым и респектабельным собратьям по перу, совращал их жён и дочерей. Они идут на литературные вечера, а я иду к ним домой, признавался он сам.

Маяковского с его жалким сексуальным опытом он презирал.

Однако рассказ не о Чуковском, а о тех, кто собрался в квартире Бриков в тот июльский день.

Лиля Юрьевна утверждает, что Осип Максимович буквально влюбился в Маяковского и даже – в высшей степени любопытно – начал ходить вразвалку, говорить басом. Такая уменьшенная копия, ведь Осип Максимович уступал Маяковскому и ростом, и сложением, должна была со стороны выглядеть очень смешно. Аккуратный, пропорционально сложенный, уже заметно лысеющий господин в пенсне вел себя как громила и хулиган (вернее, ощущал себя таковым, сам того и не сознавая).

Неожиданно стал он писать и стихи, на мой взгляд, достойные интереса (Брик был очень талантливым человеком).

Я сам умру, когда захочется,

и в список добровольных жертв

впишу фамилию, имя, отчество

и день, в который буду мертв.

Внесу долги во все магазины,

куплю последний альманах

и буду ждать свой гроб заказанный,

читая «Облако в штанах».

Царапающие ухо современному человеку слова «мертв» с буквой «е» и «магазины» с ударением на втором слоге вместо привычного третьего по тогдашним нормам русского языка допустимы. А потому ироничные эти строки, сложенные грамотно и ловко, почти безупречны. Кроме того, они оригинальны. 

Издательство «ОМБ»

Итак, неизвестно чем закончилось чтение Маяковского, кто что сказал и что затем последовало. А поэтому приходится довольствоваться версией событий, заимствованной из воспоминаний Лили Юрьевны и признанной в качестве официальной.

А она вспоминает: «Мы обалдели. Это было то, что мы так давно ждали. Последнее время ничего не могли читать. Вся поэзия казалась никчемной – писали не так и не про то, а тут вдруг и так и про то.

Первый пришёл в себя Осип Максимович. Он не представлял себе! Думать не мог! Это лучше всего, что он знает в поэзии!.. Маяковский – величайший поэт, даже если ничего больше не напишет.

Ося взял тетрадь с рукописью и не отдавал весь вечер – читал.

Маяковский сидел рядом с Эльзой и пил чай с вареньем. Он улыбался и смотрел большими детскими глазами. Я потеряла дар речи.

Маяковский взял тетрадь из рук О. М., положил её на стол, раскрыл на первой странице, спросил: "Можно посвятить вам?" – и старательно вывел над заглавием: "Лиле Юрьевне Брик"».

Не будем дотошно сравнивать разные редакции воспоминаний, хотя кое-какие детали и отличаются. Лучше попытаемся отделить правду от вымысла.

Осип Максимович, как утверждается в мемуарах, спросил, где увидит свет эта замечательная поэма, услышав в ответ, что журналы, среди них и «Новый Сатирикон», печатать её отказываются, бурно возмутился, послал Маяковского в ближайшую типографию узнать во сколько обойдётся издание, а потом, когда тот вернулся и сказал – требуются 150 рублей в рассрочку, вручил аванс, пообещав вскоре достать остальное.

Так Осип Максимович стал издателем. «Это было смело для человека, который жил без паспорта», – заметил на сей счет Виктор Шкловский.

Права солдат, а ведь Брик, не будем забывать, всё же был солдатом, резко ограничивались. Солдаты не могли присутствовать в публичных местах, например, в театрах и на концертах (Осип Максимович, как мы помним, запретом изредка пренебрегал), ходить по городу без соответствующих документов, заниматься коммерческой деятельностью.

Здесь-то, кажется, и спрятана разгадка. Если она верна, воспоминания предстают в новом свете, а отдельные несообразности легко объяснимы.

Жизненные обстоятельства Бриков за последнее время сильно изменились. Умер отец Лили Юрьевны, и поддержки от её семьи ждать более не приходилось. Елена Юльевна Каган и Эльза и сами оказались в непростой ситуации. Осип Максимович уже не мог работать в отцовской фирме, да и дела фирмы оказались под угрозой. Война за короткое время разладила хорошо поставленное дело. Что пути в средиземноморские страны отрезаны, ещё ничего не значит, Макс Павлович сырьё заготовил впрок – полные чемоданы камешков, называемых итальянцами маржани, обеспечили бы его производство на несколько лет. Но кому нужно само это производство? Рынок сбыта утерян – кто станет покупать украшения, пока страна воюет? Ведь кораллы не бриллианты либо изумруды, люди, которым они предназначались, уходили на фронт.

Значит, и суммы, высылаемые отцом на содержание Осипа Максимовича с женой, вскоре могли уменьшиться или денежные поступление могли прекратиться вовсе. И потому следовало думать о собственном будущем. Начать зарабатывать самостоятельно.

Удачная возможность подвернулась как нельзя кстати. Брик издаст эту скандальную, во многом неприличную поэму и, возможно, заработает. На футуристов имеется спрос. Они стали непременными участниками художественных выставок, выступали во многих городах со стихами и лекциями, о них регулярно рассказывает с эстрады Корней Чуковский, неплохо зарабатывая на чужом скандале. Наподобие того, как хозяин балагана с бородатыми женщинами и непременными сиамскими близнецами, возит их с ярмарки на ярмарку, удовлетворяя страсть любопытных, так и Чуковский кочует вместе с футуристами из аудитории в аудиторию. Критик высоким своим очень узнаваемым голосом произносит насмешливые слова, а потом в качестве живой иллюстрации на сцену выходят реальные футуристы. Довольна публика, довольны устроители лекций, довольны поэты и даже лектор, который то и дело впадает в раздраженное состояние от хронической своей, тянущейся десятилетиями бессонницы, доволен – он может содержать дом, обеспечивать жену и детей, показывая со сцены этих варваров и безумцев.

(В двадцатых годах, когда спрос на футуристов иссяк, Чуковский пытался создать новый аттракцион – предложил писателю Л. Пантелееву отправиться в турне по Америке, он, Чуковский, будет рассказывать публике, что молодой писатель – бывший бандит, уголовник, но одумался и стал порядочным гражданином, а самому Л. Пантелееву ничего и делать не надо, только сидеть за столиком на эстраде, да изредка вставать, чтобы раскланяться с присутствующими в зале. Уговоры были напрасными, Л. Пантелеев, вознегодовав, отказался).

Осип Максимович также хорошо понимал, что надо пользоваться благоприятной возможностью. И оказался прав: это было превосходное вложение денег, приносившее проценты в течение нескольких десятилетий. Промахнулся он в другом. Как человек от религии далёкий, при этом смотревший на текст с позиций иудаизма, а не христианства, Осип Максимович ошибся в оценке богоборческих мотивов. Цензура вымарала многие строки и целые фрагменты, в поэме появилось множество точек вместо слов. «Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек», – писал впоследствии Маяковский.

С точками этими, как, впрочем, и с другими знаками препинания, связана ещё одна прелюбопытная история, отчасти подтверждающая догадку, что Брик был очень ограничен в средствах.

Оплата типографского набора шла с количества знаков, куда входили и буквы, и точки, запятые, тире, двоеточия. А потому книгу не только решили издать предельно просто, без каких бы то ни было украшений, заставок, рисунков. Решили упразднить и знаки препинания, так выходило куда дешевле. Двоюродный брат Осипа Максимовича, известный филолог Исидор Румер пошутил: «Я сначала удивился, куда же девались знаки препинания, но потом понял – они, оказывается, все собраны в конце книги». Смысл шутки в том, что на вымаранных цензурой страницах (в основном, это последние части поэмы) вместо слов чернели сплошные точки. Точками, кстати, заменили и вымаранные слова на других страницах, отчего поэма, и без того вызывающе неприличная, получила дополнительную пикантность – на пустые места можно было домыслить совсем не то, что имел в виду автор.

Но история тут не кончается. Отсутствие знаков препинания зачастую понимали как особого рода новаторство. И ничего не изменилось после выхода в свет других изданий поэмы, где все знаки имелись. Много-много позже, незадолго до смерти, Осипу Максимовичу пришлось разъяснять студентам Литературного института, посещавшим творческий семинар, которым он руководил, что никакой революции формы в первом издании не было. Просто не хватало денег. Интересно представлять выражение лица Осипа Максимовича и ту интонацию, с которой он втолковывал недоумевающим студентам очевидное. Брик на такие вещи был большим мастером.

Кроме того, если уж рассуждать о новаторстве и приоритетах, в данном случае первенство надо отдать одесским маклерам, которые спокон века посылали телеграммы без всяких знаков препинания, от чего смысл написанного иногда искажался до неузнаваемости. Не ими ли послана и телеграмма с классической фразой «казнить нельзя помиловать»?

Так, по моему мнению, развивались события. Устный договор был заключён. Брик обязывался оплачивать расходы по изданию и выплачивать гонорар автору, а Маяковский, как бы скрепляя их договор, выставил на поэме посвящение Лиле Юрьевне. И недаром не вернулся Маяковский в тот вечер в Куоккалу, оставил там и даму сердца, и все вещи. Он снял номер в гостинице «Пале-Рояль», расположенной поблизости.

О каких бы то ни было чувствах, обращённых к ней, Лиля Юрьевна в мемуарах не упоминает. Возникли чисто деловые отношения, отчасти сразу омрачённые самим Маяковским. Он завысил сумму, требовавшуюся для издания поэмы, и разницу забрал себе, даже не задумываясь, что типография выставит счёт за проделанную работу, где будут указаны истинные цифры.

Лиля Юрьевна вспоминала – они с Осипом Максимовичем только посмеялись. Обиды не было. Обмануть меценатов считалась делом допустимым. Зато Маяковский через много лет узнавший, что им всё известно, впал в отчаяние.

Оставим это уточнение на совести мемуаристки. Мне-то представляется, что Брик, умевший считать деньги и собиравшийся заработать на издании, испытал чувства не очень приятные. Обманывать с самого начала и обманывать в таком святом деле, как коммерция, предосудительно.

Феликс Икшин

Две главы из книги «Лиля Брик. Жизнеописание великой любовницы».

Москва, «Эксмо», 2008.

Иллюстрации:

обложка бестселлера;

Лиля Брик и Владимир Маяковский, 1915.