* * *
всё было так нелепо и так глупо
краснел закат гитарой на стене
красивой женщиной входила в дом разлука
покамест ты жила со мной во сне
располагалась тут же у камина
была похожа чем-то на тебя
не помню имя – вера люда мила
я был ничтожен в ней тебя любя
нога бедро немыслимая стать
её хотелось завернуть в бумагу
вложить в коробку лентой повязать
и бросить прямо в огненную магму
я никогда тебе не изменял
и в снах моих всё так прекрасно было
в них рос наш сын – иосиф глеб иван
и ты в халате шёлковом ходила
по комнате из тысячи зеркал
где я чудак тебя одну искал
Зимнее…
покуда пишутся стихи
и жрут невинных минотавры
и не прощаются грехи
и сохнут времени литавры
в цейтноте в мифе в феврале
в простуде пахнущей ипритом
ты клинописью на скале
опять войдешь в мой мозг открытый
не постучавшись не спросив
не попросив вина и хлеба
как будто из последних сил
или в огонь и на потребу
недолюбив недосмотрев
недотерпев недоработав
ни на воде ни на земле
во сне в бесправии субботы
я вырезаю из глазниц
твоё немое отраженье
им наряжая серых птиц
словно прошу себе прощенья
ты улетишь ты улетишь
едва грачи исчезнут с улиц
туда где нега и камыш
и есть лишь путь и нет распутиц
Вода
Убей скорей в себе меня,
придумай обо мне ужастик,
где я всю жизнь тебе пенял,
где я зануда и ушастик,
где скряга, битник и не трезв
бываю часто и подолгу,
где лишь на обещанья резв,
где, подлый, ни добру, ни долгу
давно на свете не служу...
Придумай, я тебя прошу!
А я в ответ тебе верну
последние остатки долга:
ту запоздалую весну,
что длилась солнечно и долго,
и Волгу, что впадала в нас,
забыв про берега и русла,
и тот смешной ковчег-баркас,
в котором плыли мы, и грустно
речные нимфы из глубин
смотрели на земных кретинов,
и берег вслед за нами плыл,
а вместе с ним – вода и тина…
Куда? Зачем? Ведь наш ковчег
не предназначен был причалу,
мы плыли просто – ни за чем
(друг к другу, от себя?), к началу,
того, что после не сбылось...
Толпились тучи, как бараны,
кувшинки тлели, зрел навоз,
и дождь гасил бычки в стакане.
Рыбье
не нужен нам берег турецкий
в италии мы не нужны
на шхунах рыболовецких
лососи немы и нежны
не мы попадем в эти сети
дрожа плавниками не мы
и солнце несносное светит
не в наши погасшие сны
а выбор да есть ли он выбор
опять это быть или нет
быть слабой чешуйчатой рыбой
иль тем кто расставил ей сеть
и я выбираю второе
как самая сильная тварь
зато у них нет геморроя
зато им друг друга не жаль
они наслаждаются морем
любви предпочтя лишь игру
и мечут икру на просторе
и секс их красив и не груб
а я выбираю второе
как самый последний дебил
но пусть меня с рыбой зароют
в прохладный и бархатный ил
* * *
за сквозняковое окно уходит небо
там высоко и далеко и я там не был
ступить туда как за порог на тонкий воздух
нет это будет не полёт всего лишь роздых
всего лишь речка подо мной а дальше море
и я ещё такой смешной не знаю горя
и горе словно с той горы и нету мамы
и я лечу взбивая сны подушкой магмы
в руке свеча лечу в ночи моргаю звёздам
и облаками облачать себя уж поздно
о если б знать ещё тогда перед окошком
о том умею ли летать спросив у кошки
Белое
бог засыпает эту тишину
послушным снегом
засыпает город
я в жизни женщину любил одну
возможно двух хотя уже не молод
на снежно-белом белым рисовал
подростком смуглым
пытаясь с кругом совместить овал
его окрУглив
так снежный весь исследуя архив
едва касаясь
Её из снега я себе лепил
к весне прощаясь
она была холодной и смешной
с морковкой вместо носа в мокром крапе
с огромной несуразно головой
и в из ведра неэлегантной шляпе
я образ милый вечером с собой
возил на лифте в свой удел убогий
её же на ночь запирал с зимой
поскольку так за нас решили боги
и понимал безумец наперёд
что белый сон рассеется и снова
придет пора нам жить наоборот
как травы вещи люди и коровы
что краски пошло смешаны давно
и только ждут чтоб выплеснуться в небо
что нам другого в жизни не дано
как раствориться вместе с тёплым снегом
что быть нам вместе только до весны
а после всюду
затопчут всё весенние слоны
с глазами будды
Поэть
В твои раскрашенные сны
я вторгся серым человеком,
чьи аргументы не ясны –
ни менеджером, ни поэтом…
Спасти тебя от злых идей,
дурных людей и алогизмов.
Но ты была, как Прометей,
горда, прекрасна и капризна.
Тебе не нра моя поэть
и не устра моя зарплата,
зато могла меня вертеть,
послушной стрелкой циферблата.
То выставляя цифру два,
то выводя назад на десять,
а мимоходом, как всегда
«собак всех на меня навесить»,
За наши «двадцать лет спустя»,
что мы друг другу не спустили,
что, обожая, мстя и льстя
мы так (любили – не любили?)
Но не скучали точно уж!
И, замолчав внезапно, вдруг ты,
сворачивалась, словно уж,
поцеловав меня под утро.
И понимал я в этот миг,
твою не сказанную фразу:
поэтом можешь ты не быть
и менеджером не обязан…
Элегия
стихи рождаются не вдруг
и из какого-либо сора
а из коварности подруг
и необъятности просторов
из неизбежности простить
и невозможности проститься
из улетанья в осень птиц
и горечи что ты не птица
из пней травы невнятных фраз
беды вины и без прикрас
того кто непрерывно рядом
не тронь не рви не перевесь
себя в себе каким ты есть
над тем каким бы было надо
влюбись
вонзись
испей
впитай
всю талость вод и прелость листьев
апрелость первого луча
слепую жажду не напиться
из пряного любви ручья
где дом есть печка и альков
но я ничей и ты ничья
и где уже кроме стихов
похоже ничему не сбыться
* * *
Еда и море. Море и еда.
Всё из воды и будет всё – вода...
Всё включено в бессменный рацион:
Пляж, кромка неба, море, секс и сон.
Всё включено. Турецкий гранд отель.
Несметность яств. Так каждый божий день.
Вино и крепче, виски, даже джин,
И в СПА – огромный и рукастый джинн.
Закаты, шторм, раcпахнутость одежд,
Солёность ласк и временность надежд,
Нырянья вглубь, прогулки вдоль, полёты над,
Тревожная в ночи назойливость цикад,
И запах роз, и головную боль –
Всё смоет безответственный прибой.
Джинн разомнёт, бармен нальёт, а смерть убьёт.
Давно и всё известно наперёд.
И снова звёзды могут всё сказать,
Кому-то – три, а для кого-то – пять…
* * *
закончен год
опять уже
а я ещё на вираже
ещё дрейфую на своей я льдине
ещё кочует мой верблюд в пустыне
который месяц без воды
и растекаются мечты
в морщинках льда волнах барханов
вот яма
вот – другая яма
и веришь в слово «никогда»
течёт песок бежит вода
играет на фано сосед
супруга ёлку наряжает
и я чего-то всё желаю
чтоб лось трубил струился свет
чтоб извергался Фудзияма
чтоб снова улыбалась мама
готовя вкусный винегрет
но лося нет и мамы нет
и ритмы странно величавы
а где-то в недрах океана
назначит жизнь нам новый бог
переписав который том
и в ней спасётся колобок
онегин влюбится в татьяну
и женится на ней потом
где всё лазурь да фиолет
и только нас с тобою нет
не вспомненных и неузнанных
о венике
нам оставалось только жить
лепить себя из гибкой глины
не быть а временами быть
казаться гордым и счастливым
не возлагать и не винить
кого-то кто тебя сильнее
забыть пожалуй что забыть
на кухне небо розовеет
и притворяется холстом
а мне на следующей неделе
опять тоску делить с котом
он всё равно меня умнее
не думая хвостом маня
о том куда девался веник
и о законах бытия
Кошачье
Чем жизнь становилась короче, тем больше в ней было кота:
он словно подслушивал ночи, в которых была маета,
как будто в них слышал такое, чего я не мог и не знал,
но таен тех был не достоин, хоть тоже не спал допоздна.
Я к пище его примерялся, прикидывал: так ли, не так,
как он языком умывался и пробовал влезть на чердак.
И днём, засыпая злорадно, всё делая вслед за котом,
вопил: «а оно тебе надо?!», срываясь со шкафа на стол.
То муху приметив, за нею бросался как малый пацан,
пусть зря, ни на что не надеясь, и ел умиляясь «кацан».
Кот молча следил и, порою, когда я, свернувшись, дремал,
делился бесстрастно водою и в миску мне корм подсыпал.
Озеро на дне реки
озеро на дне реки
над ним – домоуправа
(плеск воды, играет фортепьяно)
за столом сидит домоуправ – пьян
и рисует правде вопреки
озеро на дне реки
он когда-то быть хотел поэтом
и гуляя как-то вдоль Оки
наслаждаясь красок перецветом
вдруг придумал позабыв очки
озеро на дне реки.
он лежит в своей роскошной ванной
берег левый видит берег правый.
восседают в лодках рыбаки
в озере на дне реки
чистят пятки рыбки из Таиланда
жизнь сложилась вроде бы как надо
он уже давно домоуправ
потому что вор и пьян и прав
он заложит в смету шмайсер-нано
тот что чистит недра океана
и экспертов НАСА чтоб найти
озеро на дне реки
он построит виллу на Кайманах,
мастеров приставит лучших самых
серебром натянет потолки
озером на дне реки
но однажды замолив грехи
вглядываясь в земляную воду
в рябь и ряску сплетни и молву
вдруг, и впрямь увидит синеву
и поняв сакральный жест природы
сам себя утопит от тоски
в озере на дне реки
* * *
Последние любители фастфуда
Ещё живут, ещё бывает снег,
Осталось ровно тридцать пять французов,
Двенадцать русских и один узбек…
Евреям удалось уйти в пустыню,
Поэтому их трудно сосчитать,
Хотя – с учетом нано-скарлатины –
От силы – двадцать, или двадцать пять.
Ещё бывает солнце в день по часу
И шелест волн, и одинокие леса
Ещё желтеют по заросшим трассам,
В объятиях ржи, пшеницы и овса.
Ещё бывает дождь. Над дальней сопкой
Парит орел, хотя скорее – гриф,
И над бескрайней розовой Чукоткой
Сияние севера ещё горит,
И антрацит ещё синеет в недрах,
И город есть в Испании – Мадрид….
И дворник Чуча мёрзнет в старых кедах,
Но делать дело как-то не спешит.
Он чистит опустевшие высотки,
Не понимая, в чем их тайный смысл,
И гриф летает над испанской сопкой,
Под звон гитар и рев бегущих крыс,
И нет росы, давно уж нет росы
И пчел с муаровой и влажной попкой.
а пока…
и я спросил, а будет ли беда?
и мне сказали: будет лебеда
и я спросил, а будет ли народ?
и мне сказали: будет недород
и я спросил, а будет ли вода?
и мне сказали: больше никогда
и я спросил, а будет что-нибудь?
забудь
забудь
забудь
забудь
забудь
а суша будет суша ты скажи?
нет только твари мыши и ежи
а тварям разве не нужна вода?
среда
еда
беда
и
лебеда
и я спросил тогда, а как же быть?
не быть
не быть
не быть
не быть
не быть
Чёрный список
Внесем друг друга в чёрный список,
на чёрный взгромоздясь рояль,
чтоб медленно на нём напиться.
Не будем верой метить даль,
что за окном верстАми длится.
И будем пить. И чёрный шарф,
и чёрный кайф, и чёрный ворон,
что нам подбросит стылый март,
устроят нам переговоры…
Так с Ниццей говорит Монмартр,
когда меж ними километры,
так мужики идут «до ветру»,
сломав очередной гидрант,
когда огнём охвачен дом, и лес, и век, и поднебесье –
всё черное пространство бесье,
над коим повязали бант.
За малыша, который спит,
не видя глупой пьяной мамы,
за спичку, что уже горит
и поджигает одеяло.
За фальшь, за наши злые лица
и деловитость подлеца
внесём друг друга в чёрный список,
чтоб нам не уронить лица.
* * *
он вышел и сказал – говно
и сразу ясно стало прочим
поэту многое дано
и всё про жизнь он знает точно
он вышел и сказал – страна
и сразу ясно стало прочим
как много в ней ещё говна
и что её он любит очень
а где-то лопнула струна
(не ждите здесь всё той же рифмы)
страданья голод, мор, война
и остальные алгоритмы
простых законов бытия
опять придут говну на смену
как мерно вертится земля
как деловито и надменно
* * *
Когда я стану путать Пражскую с Варшавской*
и в слепоте не различать своих друзей,
израильское обрету себе гражданство,
я стану ближе родине моей…
Бюджет на мне не нужно экономить
и пенсию теперь мне повышать,
я ей не стану больше прекословить,
она меня не будет унижать.
Приеду в гости к ней, как к доброй тётке,
нам будет что за вечер обсудить,
мы выпьем с ней по-русски много водки,
и помолчим о том, где лучше жить….
---
*станции метро в Москве.
© Зиновий Антонов, 2004 – 2014.
© 45-я параллель, 2014.