Иван
Мишутин

* * *

Барометры показывали дождь,

и стрелки их покрылись облаками,

тая в себе предгрозовую дрожь.

Раскидывая ветер плавниками,

я жил в холодных пажитях дождя,

в аллеях водяного вертограда:

движенье жабр, десятиногость краба,

изломанное в кровь крыло зонта,

ладони – перепончатые брызги.

Из почвы выползали обелиски,

проулки заросли речной травой...

В тот год я начинал дожди сначала,

нырял в ночную впадину вокзала –

счастливый и влюблённый в никого.

Деревья

Мы увидимся снова в той осени, где

города необжиты, пусты, непогожи,

где деревья, стремясь превратиться в людей,

красят листья в цвета человеческой кожи,

где забытые рынки – осенняя гарь –

помнят запахи рыбы, ботинок и клёна.

Мы увидимся снова. Пустой календарь –

в каждой клетке октябрь и гудки телефона.

Это время «нигде», это город вериг,

золотой пустоцвет лесопарковых зон,

мы увидимся там, возле зимних преддверий,

где мосты, повернув, замыкались в тупик,

где трамвайные рельсы кричат в унисон

человекоподобным деревьям.

Дон Кихоту Ламанчскому

Ночные книги – белые крыланы.

Ты знаешь всё об этих существах:

распаханные в полустишья страны,

темницы в пятистопных городах,

и звук дорог – катренный, жёлтый, пыльный,

с потертой, зарифмованной тоской,

где мельница распахивает крылья

и машет неоконченной строкой.

И вот теперь ты слышишь этот запах

прожженных слов. Дымит библиотека.

И ты стоишь на титульном листе

с копьём бумажным и в бумажных латах,

сгоревший до кофейного оттенка,

и пепел шелестит из-под ногтей.

Земледелие

День 1

Корабельные мачты уже выпускали присоски,

и корма изогнулась под воду в китовый плавник;

наш корабль не желал подчинятся ни ветру, ни вёслам,

он питался планктоном, его окружали русалки,

но, когда он почувствовал землю, он выдохнул крик;

как больной кашалот, он зарылся в прибрежную гальку,

и теперь он лежит, неподвижен и большеголов.

По колено в траве, мы внимаем дыханью холмов.

День 2

В этих землях ни птиц, ни зверей; и шатровый навес

не спасёт от дождя, но зато плодородные почвы:

где вчера было поле, сегодня – тропический лес.

На моих сапогах распускаются белые почки.

День 3

На вершине холма мы пытаемся строить деревню,

и пытаемся вырастить злаки на склоне холма.

На востоке, в заливе, замечен гигантский кальмар,

а на севере видели стаю бродячих деревьев.

Все немного охрипли, и в воздухе вязнут слова,

и как будто в гортани густая густая трава.

День 4

Эта почва исполнена рек, и её семиречье

огибает холмы, как вьюнок человечьи предплечья.

Зерновые уже достигают размеров секвойи

(каждый колос покрыт частоколом желтеющей хвои).

Даже голуби в клетке срослись в семикрылое нечто.

День 5

Здесь озимые камни весной прорастут в города

здесь засеянный щебень к утру расцветает посёлком

(лепестковые крыши похожи на крылья подёнки),

а потерянный гвоздь превратится в опоры моста.

У матроса <такого-то> плющ появился на горле,

у <такого-то> хмель завивается возле колен.

Колонисты, оставив соху, поднимаются в гору

(если долго стоять, на подошвах появятся корни).

Корабельный геолог выносит диагноз земле:

Земледелие в этой местности невозможно: плуг врастает в почву и цветет.

День 6

Мы как будто с рожденья – трава, виноградник и лес,

мы с рождения – глина, кусочки засохшего лета;

словно кто-то прошел по пятнистой спине континента,

создавая людей и других глинобитных существ.

Мы стоим у предхолмий, по брови зарыты в потёмки,

выпуская листву; но пока невозможно забыть

трепетание крови, замешанной на чернозёме.

Мы закутаны в травы, лианы и нити грибов,

мы становимся глинистой плотью огромного Бога.

Я, макая в чернильницу вербы, пишу эти строки,

и смотрю, как вздыхают голодные ребра холмов.

День 7

<нрзб>

<нрзб>

(12-18 октября 1492 г.)

* * *

Поёт слепой Гомер в подземном переходе,

А мимо все бегут ахейские кроссовки.

Сбивается старик на каждой третьей ноте.

И тянутся к богам троянские высотки.

Пытается циклоп неловко влезть в автобус,

И мирно Одиссей стоит на остановке.

Парис, Приамов сын, побарывая робость

У волоокой мисс автограф просит снова.

И мир уже не тот, не тот что был когда-то,

И пение сирен никто не станет слушать,

И в списке кораблей не помнят капитанов,

И ахиллесов щит теперь уже не нужен.

Но будет Посейдон лететь на колеснице,

И будут хоры нимф взносить хвалы природе,

Пока есть день и ночь, пока планета мчится,

Пока поёт Гомер в подземном переходе.

* * *

(Неправильный сонет)

Преврати меня, Боже, в солёный гранит.

Для чего у пустыни кремнистые руки?

Для чего этот столп опускается с юга,

и сова, сквозь него пролетая, горит.

Преврати меня, Боже, в отару берез,

всё равно мое тело прошито насквозь

гнёздами ласточек-береговушек.

Всё равно из-под ребер не вынуть греха;

и на горле моем затянулась река,

по которой текут молоко и вино

(переполнены медом ракушки,

и к поверхности липнут пчелиные рты).

Преврати же меня в длиннотелую рыбу,

я зароюсь в речное творожное дно;

надо мной корабли, огибая кадык,

уплывают обратно в Египет.

  Сорок два

                                     4 Цар 2, 24. 

1)      Темнеет лес – лохматый, дождевой,

         смеются птицы, выгибая хорды,

         и дети отправляются войной

         под знаменем крестового похода

         туда, где плоть, накрытая травой,

         охватывает горные породы

         и выдыхает воздух луговой.

         И под конец 12-го года

         (тринадцатого века), семью шесть,

         они заходят по колено в шерсть,

         глотая духовитый, потный ветер,

         туда, где спит нерусский городок,

         привязанный звериной бородой

         под горлом двухголового медведя.

<ребёнок говорит:>

15)  – Плешивые поля вокруг путей,

         где я иду, переставляя лица.

         Зачем я сотворен из двух людей

         (родителей), хотящих поселиться

         в моём пустопорожнем животе?

         И человечек за моей ключицей,

         задохшийся от плоти и костей,

         не может и с синицей подружиться.

         Я – мальчик, рассечённый на отделы,

         я буду кочевать из тела в тело,

         разрезанный ударом решета,

         пока внутри крестового похода

         густой, горячий, землемерный <кто-то>

         пытается меня пересчитать.

<медведь говорит:>

29)  – животные похожи на подделки

         людей, ребёнков или нас самих:

         вот птицы спят в летающих постельках,

         а вот – собаки просят накормить

         их животы; вот городок нательный

         сожжен одноголовыми детьми,

         зашитыми в непрочный эпителий;

         и звери, преисполненные тьмы,

         и дети, не желавшие свободы,

         хотят зарыться в наши пищеводы

         (так в кожу зарывается лемех)

         и поселиться в комнатах глубоких,

         (так мы двукратно населяем Бога,

         и шелестит невыгоревший мех) –

Старик

У старика зашкаливает сердце,

он чувствует в крови куски железа

и думает о том, что после смерти

душа уходит в магазин за хлебом.

Однажды, оцарапавшись о гвоздь,

он заболел железом и тогда

стал чувствовать в груди земную ось,

а в линиях ладоней – поезда,

идущие на север от запястья.

На линии судьбы один из них

подходит к предпоследней остановке,

Там мальчик на платформе ждет своих

родителей; и на его ветровке –

две капли крови: ранка на мизинце.

Родители и старшая сестрёнка,

минуя станционные ларьки,

(в пакетах – тёплый хлеб из магазина)

выходят на платформу.

                                        Купол рынка

со скрипом распускает лепестки.