45//001
Полдень
Полдень… Еще перевал далеко.
Дышится также… Светло и прекрасно…
Шаг только тверже, но также легко…
Все, что случилось, становится ясным…
Только бы зорче, наметанней взгляд,
Чтоб различались зерно и плевелы…
Чтобы никто нас не двинул в разряд,
И не смешал нас с листвой перепрелой…
Полдень…, и словно рассчитано все…
Хрупкая грань доброты и измены
Не пройдена, и нас держат еще
Старые стены, старые стены…
Полдень… И вещая птица летит,
Падает слепо в стекло спозаранку.
Словно бы в душу мне кто-то глядит, В ранку открытую, малую ранку…
|
45//002
Памяти Анатолия Кобенкова
Дышит Вселенная из тишины
В сторону жизни, что топчется в круге,
Где человечества божьи сыны
Любят и ненавидят друг друга.
Дышит Вселенная из пустоты
В сторону речки, цветка полевого,
Утренней птицы, вечерней звезды
К ясности нового вещего слова.
|
45//003
Я личной смерти не боюсь
Памяти И. М.
Я В МИР ИНОЙ НЕ ТОРОПЛЮСЬ,
КОНЦОМ ПУТИ НЕ СКОВАН.
Я ЛИЧНОЙ СМЕРТИ НЕ БОЮСЬ –
СТРАШИТ ЛИШЬ СМЕРТЬ ДРУГОГО:
ТОГО, КТО РЯДОМ ЖИЗНЬ ВЕДЕТ,
РОДНЯ РОДНЫЕ ЛИЦА,
КТО СМЕРТЬ СВОЮ БЕССТРАШНО ЖДЕТ,
И ЛИШЬ МОЕЙ – БОИТСЯ!
|
45//004
Впечатление от жизни
Под сорок пять смешно почти
Украсить жизнь любовной раной.
Тупят насмешливо романы:
« Возьми же, чёрт возьми, прочти,
Всё это есть на пыльной полке!»
… Но жизнь стремится на осколки.
В извечной упряжи Возничий
Шестёрку звёзд по кругу гонит.
Так запылили Млечный кони,
Что в мире нет уже различий
Меж ширью космоса и смертью,
А жизнь всё шлёт счета в конверте.
Красива и самодовольна.
Она, из хрупкого стекла
С небес по памяти стекла
На Землю. Кожей белоствольной
Срослась. Вошла в колокола,
И новым светом зеркала
Окутала. В ней есть кураж
Опять дожить до самой смерти.
Готовьте сковородку, черти.
Уж вам не знать ли: жизнь – мираж
Цветной меж истиной и ложью,
И жизнь без смерти невозможна.
То и другое – просто слизь.
Пусть смерть глупа, случайна, скверна,
А жизнь, как Бог, закономерна,
Но всё ж насильственна…
Акстись!
Живи пока и будь довольна,
И чувствуй, жизнь, как это больно.
И тянет жизнь своей уздой
Земля с отверстыми устами.
Вновь нашим прахом прирастает,
Чтоб стать когда-нибудь звездой.
И смысл всего не в этом ли? –
Растить, растить бока Земли.
Но Бог не я, а оптимист.
Он снова о любви талдычит.
Любить и мучиться – обычай
Есть на Земле. Как путь тернист
У Богастрастногомужчины:
Любовь и жизнь неизлечимы
Смертью.
|
45//005
Командорские жёнки
Вы пройдете с надменностью под пыльный кров
Балдахина пурпурного спелость,
Чтобы выдержать каменность ваших шагов
Не людская ей надобна смелость
Вновь пульсирует веной не кровь, а гроза,
Как желание мести извечной.
У свирепого волка добрее глаза,
И, простите, куда человечней
По веленью, сподволь, улыбнется жена,
Губы скривите – врет безупречно,
Что с утра весела, что по-детски мила,
Услаждая в постели и речью.
И оставшись одна, среди мраморных плит
Кружевной черной пойманной птицей
Станет биться по-вдовьи взахлеб и навзрыд,
Чтобы в память о Вас прислужиться
Будь-то невод Невы или берег чужой,
В аромате пионов тягучем.
На готовность стерпеть командоровых жен Гулким шагом ответствует случай.
|
45//006
* * *
С красной строки начни:
Осень осела наземь,
Птицы хватаются крыльями
Неба проталину за:
Щеголи-журавли,
Утки, чирки, свиязи –
Их растворит без остатка
Едкая бирюза.
С красной строки начни:
Осень – размен молодости
На просветленную мудрость,
Чувства предзимний хлад.
Осенью летуны
Целят в чужие волости,
Ты один остаешься,
Чтоб оглянуться назад.
С красной строки начни
В чистом пространстве белом,
Выстроив годы клином,
Выверив каждый взмах.
Осень – осадок памяти,
Чтобы сказать о целом,
Долго гудеть задумчиво На телеграфных столбах.
|
45//007
* * *
Под старость все впадают в детство,
Как реки все – впадают в море.
Таков закон, куда же деться…
Я следую ему, не споря.
Что делать, если безразличней
Я становлюсь к пустым приметам.
Мне все равно, как я одета,
Прилично или неприлично.
Мне все равно, но четче, ближе
И явственнее, и печальней
Мне шорох ветра, дождь по крыше И пенье птиц в долине дальней.
|
45//008
* * *
Мне черный юмор по душе
Вдруг стал с недавних пор.
Наш рай в непрочном шалаше,
Над головой топор.
«Дамоклов кукиш», как сказал
Любимый наш поэт.
Жизнь – переполненный вокзал,
В один конец билет.
Она бежит, а не идет,
Гримасами смешит,
Садистский старый анекдот… Посмейся от души!
|
45//009
* * *
Плывет и ныряет, еще не измерен,
едва прорисован,
предвестник тревоги по рекам артерий,
а также и сонной.
Бежит холодком. Инородным предметом
растерянно бьется
о тонкие стенки – и слышит при этом:
«Опять инородцы!»
Но доброе сердце ему открывает
одну из каморок,
и он поселяется там квартирантом.
Хозяйке под сорок.
Ей так не хватало к сердечным недугам
сердечной тревоги –
ну вот и явилась непрошеным другом,
уставшим с дороги.
И дрожь подступает при ветреном стуке
ветвей по окошку,
и чай проливают неверные руки
на хлебные крошки.
И вроде зима подсчитала потери –
уходит достойно,
но с воем вскрываются реки артерий, –
а также и сонной.
И сердце весну постигает бросками,
и мечутся пальцы…
Хозяйке под сорок – она и пускает к себе постояльцев.
|
45//010
* * *
Сорокапятилетним посвящаю...
Раздавленная стрекоза
застыла на окошке мутном.
Как страшно открывать глаза
холодным, хмурым зимним утром!
Плестись в потемках к плитке. (Газ
дадут сегодня?). Чиркнуть спичкой.
Встречать День Божий, не молясь,
давно вошло у нас в привычку.
И тормоша кастрюль покой,
как тишину с болотным ядом,
есть нечто с солью и мукой
и с мужем не встречаться взглядом.
Потом о зеркала пенал
размазывать рассвета сырость.
Сиянье пудры и румян
не скроет серость щек и стылость.
И в лисьем выцветшем пальто
да ботах, треснувших по борту,
спускаться в мертвое метро
на мертвую свою работу.
Умчаться в поезде глухом
туда, где черная разверзлась,
как рухнувший песчаный дом,
всепоглощающая бедность.
В кристально-правильных слезах
попутчиц вдруг увидеть старость.
Раздавленная стрекоза…
И это то, о чем мечталось?
С кривой улыбкой на губе
ловить намек нескромно-глупый
и знать, что это не тебе,
жалея этих юных кукол,
которые цветной гурьбой
смеются, вертятся, искрятся,
шагая следом за тобой,
как ты однажды потеснятся
под натиском новейших.
Здесь
все жертвы – нету виноватых.
Ты твердо знаешь: выход есть
(есть выход – только нет возврата).
Раздавленная стрекоза
застыла на худом окошке.
Как страшно открывать глаза!
Но ты жива – и все возможно…
|
«СОРОКАПЯТКА», ВТОРАЯ «СЕРИЯ»…
«Книгу Книг разломав в развороте…»
45//011
ДОН КИХОТ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
А я опять, забыв про совесть,
Строчу – блаженный рифмоплёт,
Своей судьбы шальную повесть
Читаю задом наперёд.
Перевожу в кафе салфетки
На никому не нужный бред
Гляжу, как нимфы и нимфетки
Дуреют в дымке сигарет…
Вот женщина. А с ней подружка.
Подружка – ради Бога, сгинь!
Но нет. Моя подружка – кружка.
И я не подойду. Аминь.
Ах, я не чёрт из табакерки,
Не бледный рыцарь Ланцелот…
Не Дон Жуан российской мерки, Я глупый русский Дон Кихот!..
|
45//012
ВАГОН
Мы живем в настоящем, набившись в него как в теплушку,
по щелям закатившись, зажав за щекою полушку.
Как в телячий вагон, – так, что даже дыхание спёрло,
огрызаясь сквозь сон, наступая друг другу на горло.
Рваный лепень латая, глотая паскудную пищу,
то о вечном вздыхая, то щупая нож в голенище,
кроя дамою треф, вдоль прохода развесив портянки,
от любви угорев, одурев от тоски и болтанки.
А за хлопьями сажи: пейзажи, пейзажи, пейзажи,
их не встретишь в продаже, таких не найдешь в Эрмитаже,
не своруешь, не срубишь, захочешь купить – и не купишь,
только руку протянешь, хлебало раззявишь, а – кукиш.
Не запрячешь под спудом, не сунешь поглубже, поближе…
«Я тебя не забуду, ни разу уже не увижу!..»
Плачешь, мордою к стенке, скукожившись знаком вопроса,
головою в коленки… И стучат, как стаканы, колеса.
Мы живем в настоящем, в другом – не могём, не умеем,
в нем – о прошлом судачим, в грядущее радостно верим,
тычем пальцами в даль, на расхристанный быт забивая,
забывая сдавать, забывая давать, забывая…
Разогнав паровоз, Книгу Книг разломав в развороте,
на обломках колес, на безумно крутом повороте,
от которого клацают зубы, как мелочь в кармане, на обрубке железного рельса, застрявшем в бурьяне.
|
45//013
СКОРОСТЬ ЗА СОРОК…
Не жизнь, а курьерский состав,
как только шагаешь за сорок.
И рельсы всё время под гору,
и скорость – «аллюр три креста».
В часах завелись кузнецы –
всё косы куют. И не спится.
В башке – академик Капица.
Не знаю – отец или сын?
Как пули недели свистят – в обойме квартальной им тесно!
Ау! Где межрёберный бес-то?
Мне бороду брить перестать?
Какого такого рожна
скострячить бы в полную силу,
покуда ещё не скосила
к чертям сифилитик-княжна?
Стартуешь за сорок когда -
летишь, как «Прогресс» с Байконура,
как будто приказ: «снип-снап-снурре»
Г.-Х. подзабытый отдал.
Успеть бы себя обрести
на скорости первой планетной!
Склероз?
Да пока ещё нет,
но...
...не знаю, о чём этот стих...
|
45//014
ЭЛЕГИЯ
Ласточки крыльями с кленов срезают листву,
ветер ее переулками пыльными носит.
Стаи колесных, коптя, потянулись в Москву,
будто их жалит за бамперы близкая осень.
Видишь, как лист, в паутину попавший, дрожит –
гладкий, живой еще, теплым дыханьем согретый?..
Вновь, промотав состояние на миражи,
в руки котомку берет насекомое лето.
Вот бы и мне оттолкнуться от бренной земли –
и, приблудившись к призывно курлычущей стае,
двинуть за ним, исчезающим в зыбкой дали, в Индию Духа крылатый маршрут открывая…
|
45//015
ДОЖДИК
Давно-давно никто меня не слышит,
Давно никто не говорит со мной.
Лишь только дождик по железной крыше,
Лишь только дождик, дождик проходной.
Дожди слезами улицу залили,
Блестит асфальт, как черное стекло,
Однажды ночью мы поговорили,
С тех воды немало утекло.
Выходит так, что мы сегодня квиты –
Я одинок, скучать тебе одной.
Пойду пройдусь по улице умытой Один квартал, как дождик проходной.
|
45//016
* * *
По пустырю в основе всех основ
пройду, текущей жизни не тревожа.
Тем, кто ложится спать, – счастливых снов;
тем, кто проснулся и встает, – того же;
тем, кто причислен к спящим, но не спит;
кто сотворен Всевышним, но в пробирке;
кто надевает по утрам носки
(один – махровый, а другой – без дырки)
и в зеркало глядится заодно
(в том плане, что слаба на лица память),
но там, где было зеркало, – окно,
в котором должен снег идти и падать;
в котором снег идет, вкрапляясь в фон
с часовней над доминиканским гетто,
и падает на колокол, но звон не слышится, душа моя, нигде-то...
|
45//017
ПРОСТО РОВЕСНИК
...номер гостиницы,.. заперта дверь...
письма разосланы – близким о главном...
две упаковки таблеток под лампой –
не помогали – помогут теперь.
...знал ли? да нет... пару раз за столом...
вроде, как все – не казался угрюмым,
несколько фраз, анекдотов и рюмок –
словом, никак... никуда...
ни о чём...
...номер гостиницы... там и нашли...
письма – дошли, но остались вопросы...
кроме вопросов – жена и подростки,
новенький домик и пара машин...
...знал ли? да нет... и, наверно, пройдёт...
снова, но мёртвым, уйдёт в неизвестность...
просто... жил рядом,
просто... ровесник:
в сорок последний -
критический год.
|
45//018
* * *
Попробуй в теплыни ладоней
Сберечь холодинку-звезду.
На гулком громоздком перроне,
На резком вокзальном ветру.
За стопором дальнего света
Крупица скупого «прости».
От жизни случайно пригретой
Попробуй плечо отвести.
Останься на свете украдкой,
Живи – повторяю – живи
Над клеточно-гладкой тетрадкой
В трансферте кромешной любви.
Чтоб после вернуться обратно
По голосу – на голоса.
Там память не сорокапятна И знаешь лишь «Мама, я сам!»
|
45//019
* * *
Идя вперед без видимых помех
Большою шумной торною дорогой,
Я тихий за спиной услышу смех
И догадаюсь, – это голос Бога.
Не знаю, с чем он связан, может быть,
Он в нас заметил что-нибудь смешное,
Во мне, или в других и пошутить
Решил, а может, что иное.
Но я его замечу не один,
А многие застынут в странных позах,
Услышав как без видимых причин До нас донесся тихий смех сквозь звезды.
|
45//020
О СПИЧКАХ И О СЕБЕ…
В потёмках чиркну спичкой о коробку,
Держать старался так, чтоб не задуть.
Зажглась бедово, а светила робко,
Да и горела-то всего чуть-чуть.
Всего чуть-чуть, а в сердце защемило,
Прокрался в душу грусти ручеёк.
На слабый огонёк глядел уныло,
Его конец воспринял как намёк.
Меж мной и вечностью не вижу грани я,
Своим раздумьям получил ответ:
Вся жизнь твоя в огромном мироздании,
Как эта спичка – вспыхнула и нет.
О прошлом не скорблю и не тоскую –
Почти пустопорожнее житьё:
Не опоздать бы в летопись людскую
Вписать хотя бы слово, но СВОЁ.
Последняя уходит электричка,
Шлагбаум видится невдалеке.
Твори добро! И ты не станешь спичкой, Зажатой между прочих в кулаке.
|
«СОРОКАПЯТКА», ТРЕТЬЯ «СЕРИЯ»…
«Счастья смертельные токи…»
45//021
МОЙ БАКУ
Память летит наугад...
Пропитанный сладостью нефти
дремлет над городом зной.
Рвется обрывками ветер
над разноязыкой толпой.
Родителям я не мешаю.
В панаме, у всех на виду,
чинно шагаю: «большая!», —
осенью в школу пойду!
«Смотрите, — кричу, — посмотрите!» —
мамину руку тяну.
Зайчонок глазеет с витрины.
«Живой! Посмотрите же! Ну!»
Отец улыбается. Мимо
неспешно сочится толпа,
а мы все стоим у витрины...
Дальше не помню. Провал.
...А город играет огнями,
отец улыбается маме,
а мама смеется. Они
остались в забытом романе.
Медленно гаснут огни.
|
45//022
* * *
Испытала заграница –
Ширь и пустота...
Наболевшим поделиться
Дрогнули уста.
Да вокруг иные лица...
О родная грусть,
Проливайся на страницу,
Пойся наизусть.
Заполняя караоке
Время и эфир,
Я дарю свой одиноко
Странствующий мир.
На заре или на склоне,
В новизну ли, встарь,
Пребывай перо в ладони
И родной словарь.
Языкам чужим внимая,
На родной молюсь.
В нем душа моя живая
И права на грусть.
|
45//023
КРИЗИС
Вот и настал момент такой,
Когда тебе с ним стало скучно...
И ты взираешь равнодушно,
Как он любуется другой.
Да, это был нелегкий путь –
Сквозь тысячи ночей бок о бок,
Сквозь сотни мелочных размолвок.
Привычкой чувство не вернуть!
И вот ты смотришь на него –
На нелюбимого мужчину,
И видишь серую рутину
Существованья своего.
Пускай флиртует он с другой,
Пускай он ею очарован,
Но связан он, и даже скован,
Привычным бытом и семьей.
Такие цепи рвут с трудом –
Нужна особенная страсть.
Всегда рискуем потерять
Гораздо больше, чем найдем.
Но если он уже не в силах
Смотреть на мир ваш черно-белый,
Тогда и ты имей же смелость
Признать – ты это заслужила.
Давно самой пора решиться
Начать все вновь и по-другому.
Но мы так привыкаем к дому!
Так трудно взять и изменить все.
И если первым он уходит,
Пусть для тебя звучат фанфары – Вместо одной несчастной пары
Два человека на свободе!
Своей сопернице невольной
Ты можешь мило улыбаться.
И никому не признаваться,
Что потерять его так больно!
|
45//024
СОРОК ПЯТЬ
Сорок пять...Такой вот возраст.
Прямо скажем, непростой.
Тяжело быть теткой взрослой
С подростковою душой.
Как и в юности, метаться,
Ночи напролет не спать,
И дерзать, и ошибаться,
И от этого страдать!
То журавликом взмываться,
То синицей прозябать.
То отчаянно сражаться,
То подолгу выжидать.
А еще непросто очень
Оглянуться с полпути...
Но еще совсем не осень -
Бабье лето впереди!
|
45//025
* * *
Как будто в сумерках прорехи.
Ночь. Город. Полумесяц. Слышно:
От ветра падают орехи.
И мостовая так булыжна,
Что запоздалым пешеходам
Идти лишь с примесью чечётки.
Все люди в это время года Так призрачны и столь же чётки…
|
45//026
* * *
И сегодня, как некогда, хочется просто смотреть
На знакомые улицы, город, что нянчит окрестность.
Я прожил из того, что отмеряно, больше чем треть.
Жизнь, по сути, – смотрины. И мне иногда интересно
Чем закончится триптих, а, в общем-то, это не то,
Что меня беспокоит. Сентябрь, подводящий итоги,
Наступает на пятки. Душа, ты почти решето, Сквозь тебя пропускаются счастья смертельные токи.
|
45//027
* * *
Плетётся дед с гармоникой
С двухтысячной гулянки.
Выводит песню тоненько –
Аж душу наизнанку.
Глядит на пруд с осокою,
А песнь поёт другую:
Всё просит рожь высокую
Скрыть тайну вековую.
Гармонь трезва, хозяин пьян
Бредут ночным дозором.
И вдруг из-за угла баян
Хлестнул их перебором,
И чей-то голос молодой
Взлетел легко и лихо.
Гармонь вздохнула с хрипотой,
Притихла.
Старик сказал вполголоса:
– Вернуть бы нам немножко,
Чуб да рубаху с поясом,
Да сапоги в гармошку.
Да ту, что часто снится мне:
Любила без оглядки –
Берёзка в платье ситцевом…
Припомни-ка, двухрядка,
В цветах поляны, выгоны,
Что ночками погожими
Десятки раз обыграны
И сотни раз исхожены.
Споём, моя кудесница,
Подруженька до гроба!
…Рванул меха ровесницы, И зарыдали оба.
|
45//028
* * *
Прощай…
Нам слова не нужны, пусть упреки останутся в прошлом.
И следы на песке пусть размоют седые дожди.
И не хлопнет пусть дверь, когда на закате уйдешь ты.
И непрошенный ветер развеет сухие цветы…
Прощай…
Я не стану смотреть тебе вслед, и ты не обернешься.
Мы дошли до распутья и дальше нам не по пути.
И та нить, что связала нас прежде, навек оборвется.
Мы уйдем друг от друга, но нам от себя не уйти…
Прости…
Ведь я искренне верил, что эта любовь будет вечной.
Нашей нет здесь вины, просто время меняет людей.
Мы так счастливы были с тобой и по-детски беспечны,
Так не станем ругать за ошибки невинных детей!
Прости…
И больше не скажем друг другу мы ласковых снов,
И близость любви разорвут километры пространства…
Мы молча уходим под песни холодных ветров,
И листья кружатся под ритмы осеннего танца…
Прощай…
|
45//029
СТАРОСТЬ
В сорок пять Старость в дверь постучала,
Заглянув к нам намедни впервой.
Ниспослав седину для начала
И морщинки своею клюкой.
От отчаянья кто-то заплачет,
Кто-то зеркало в панике бьёт.
Кто-то встретит старушку иначе –
Кто-то встретит с улыбкой её.
Не страшна, как бы ей ни хотелось,
Старость тем, чей родимый порог
Навещают и Юность и Зрелость.
Тем, где счастья горит огонёк.
Пусть стучится в окно, всех пугая.
Перед ней у того страха нет,
У кого рядом Старость другая
Поправляет заботливо плед.
Не беда, если старится тело –
Старость делать велит всё спеша.
Страшно жить без любимого дела,
Если ваша стареет душа!
|
45//030
ПРИБЛИЖЕНИЕ К.
От 30-летнего –
сорокалетним и далее по тексту
Стихи мои, зализывайте раны:
там, где полнеба вьюги замели,
есть злое счастье – с равными на равных
бежать, не чуя под собой земли,
есть ремесло примеривать навырост
безбожную распахнутую даль,
остановиться; отдышаться; выгрызть
из лап кусочки розового льда,
есть в пораженье страшная победа
и в немоте – предчувствие строки,
оскаленное торжество побега –
порвать к чертям тугие постромки
и, опрокинув нарты с ездоками
(о чем ты думал, опытный вожак?)
на предпоследнем жгучем издыханье,
как в детстве, кувыркаясь и визжа,
бежать с единокровными бок о бок
по грудь в слоеном мартовском снегу,
смотреть на звезды гибельные в оба
и умереть от бега на бегу.
|
«СОРОКАПЯТКА», ЧЕТВЁРТАЯ «СЕРИЯ»…
«Грамота нотная снова и снова…»
45//031
* * *
Так меня осталось мало.
Томность где и тяжесть кос,
Водопады синим блеском
Ниспадающих волос?
Но зато стал шаг быстрее,
И просторно, как в мечтах,
И живу я, словно фея, Между строк в своих стихах.
|
45//032
* * *
Игорю Михалевичу-Каплану
От досадных ли историй уронил седой скрипач
свой смычок, когда цикорий звезд клевал полночный грач.
Или из высоких кресел, тот, кто песен запросил,
обреченностью возвысил одиночество ветрил,
или речь – как огуречной корки горечь поутру,
иль заглядывает вечность сквозь озонную дыру...
Просто мальчику погоны старый летчик подарил,
просто бьют крылами кони и несутся без удил.
просто над гречишным полем полюбил я синеву,
просто от случайной боли вашим небом проплыву.
|
45//033
* * *
Не думай о своих годах,
запутаешься как в ногах
сороконожка. Сорок пяток.
Сорокопятка, сорок пять.
Вино не пить, вдвоем не спать,
почаще измерять давленье,
и фиг тебе стихотворенье,
за ручкой с кресла надо встать,
тоска. Мочи сухой остаток,
не думай о своих годах.
Я повторяюсь иногда,
не специально, я стараюсь
не думать. Честно. Я к чему?
Да, сорок пять, твою чуму.
Но избегающих морщин
печальных женщин и мужчин
и в пятьдесят я не пойму.
Не заглянув, идут по краю
склероза, помнят о годах,
от страха падают туда.
Мне сорок пять - какие сроки?
Творительные падежи.
Творить устанешь - полежи,
передохни, и снова молод.
Я не расстанусь с валидолом,
на табуретку положи.
И ручку. Знаешь, будут строки.
|
45//034
* * *
Слышишь, кореш, твоя что ль маруха?
По поцарапанной кромке слуха
Криво ползет заржавелый хрип.
Дышит в затылок урод в ушанке
Длинно скрипят питергофские санки
Прошлое рвется наружу как всхлип.
Помнишь, мы здесь бродили с тобою
Может быть летом, а может зимою
Волчий тулуп? Сарафан?
Крупные гроздья пожухлой сирени
Или на даче с чаями варенье,
Кленов кармин да шафран.
Нам не осталось от этой эпохи
Мизерной малости, крошечной крохи.
Память пуста как карман.
Взгляду блуждать по запасникам сухо:
Ты ли, он спятил, мерзавец, маруха?
Или то водки стакан?
Где на каком мы сошли полустанке
Валенки, варежки, шапки и санки –
Где на каком чердаке?
Эти глаза, что смеялись украдкой
Так и остались навеки загадкой
Как и звезда в черпаке…
|
45//035
* * *
Вот и приходит пора расставания –
Взгляд мимолетный и несколько слов…
И растворятся вдали очертания
Те, что сулили покой и любовь.
Вроде банально, но все уже пройдено,
Стала видней эта тонкая грань…
Здравствуй, прощай… моя милая родина,
На подоконнике белом герань…
Стены домов деревянные, вросшие
В черную землю когда-то давно…
Так и остались в душе моей раною,
И залечить ее нам не дано…
Нет, не дано, хоть давно уже порвана
Эта нетленная, тонкая нить.
В мире моторов, дрожанием надорванным,
Нечем ее заменить…
Нечем, не могут они ее вышибить,
Словно дождинку в грозу…
Нужно родиться живым, чтобы
выстрадать Чистую сердца слезу.
|
45//036
ЛЮБОВЬ В СТРАНЕ СОВЕТОВ
От исцарапанных подъездов
До боевых синцов и шишек
Сквозит запрятанная нежность
К девчонкам в грубости мальчишек.
Наш первый опыт был печальным.
Периферия – не столица.
Как не хотелось быть банальным,
В глазах девчонок – утвердиться.
Свой идеал боясь разрушить,
Сдавались мы, не протестуя.
Как таяли сердца и души
От первых страстных поцелуев!
В журналах фото обнажёнки
Переводили часто в шутку.
Любви учили нас не жены,
А грошевые проститутки.
Как правило, по книжным текстам
Пытались мы искать ответы…
Убийственно боялись секса, А секс ведь был в стране Советов!
|
45//037
* * *
Если смогу, друзей согрею,
Как только небо заалеет,
Как только синий,
синий вечер
Зажжет звезду.
Вспыхнут дрова
в печурке ало,
Много ли это, или мало?
Хочешь,
давай начнем сначала,
Я помогу.
В треске огня зимой
холодной
Сыплются звезды
осторожно,
Вот и одна спустилась
ниже,
Глядит в окно.
Пока мы здесь,
то все возможно,
Как в нашей юности
тревожной.
Горит звезда
в ночи морозной,
Искоркой на снегу.
|
45//038
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Ничего написать не может
Дождь – на стёклах
косые строчки…
Вот ещё один праздник прожит.
Не пора ли поставить точку?
Мысли сонно в клубок свернулись.
Остывает на кухне ужин.
Два крыла надо мной сомкнулись –
Серый день тонет в серых лужах...
Щедро ласков слуга порока.
Мудро грозен – посланец света.
Под подушкою томик Блока...
Где ты бродишь, душа поэта?
|
45//039
ВОСПОМИНАНИЕ О ТАБАКЕ
Борису Фарафонову
Трубочный легкий, с горячею слюнкой, табак,
Все я забыл, а его не забуду никак,
Куришь себе, а в глазах у тебя Слынчев Бряг
Или, что лучше еще, Златы Пяски.
Праздник «Нептуна» весь год и часов с девяти,
Пачка в кармане, и ты уже счастлив почти
После кантовки, трамбовки, утряски.
Или сигара – в округлом плену жестяном,
Лучше в картонном, с шершавым таинственным дном,
Чтобы, узрев этот рай, вожделеть об одном
Острове с гаванью в море Карибском.
Легкие в норме, и, гром тебя тут разрази,
С первой затяжкой на все ты посмотришь вблизи,
Словно уже за бугром, а не в этой грязи,
В городе диком, казенном и склизком.
Нет, не сигара, но «Мальборо» или же «Кент»,
Лакомство это идет по разряду легенд,
Будто блеснувший в сознанье, неведомый цент,
Знаешь, втридорога стоит легенда.
Харьковский «Космос» закурим взамен за труды,
И – по стакану с клубничным сиропом воды,
И – по нулям, ни копейки, ни цента.
Вот эта улица, вот этот дом, вместо дома – зеро,
Храм вожделений снесен, собирай-ка в охапку добро,
Помни – кирпич, да труха, да сорочье перо,
Черное эхо от следа взрывного.
Кончено, кончено, только шумит за стеной,
В зале концертном, под черной взрывною волной,
Словно из вырытой наспех дыры земляной,
Грамота нотная снова и снова.
Это начало скитаний, дружок, потому что у нас,
Кажется, праздник давно отшумел и погас,
В легких – аншлаг, и какой тут еще «Партагас»,
Сорри, простите, пардон… да чего там!
Есть только слух, обратившийся в связную речь,
Чтобы по нотам сыграть, да цигарку зажечь,
Выход «на бис» разыграв, как по нотам.
|
45//040
* * *
День зреет во дворе, как помидор на грядке, –
обыденно, до слёз, до сенной лихорадки.
А мне б на волосок тех сумерек усталость,
когда полёта дня на взмах ресниц осталось,
когда вбегут слова и, захмелев от ночи,
начнут игру теней, бумаги и отточий…
|
«СОРОКАПЯТКА», ПЯТАЯ «СЕРИЯ»…
Горлинка из бунинской прозы
45#041
СЕКСТИНА. ОТРЕЧЕНИЕ
Дрожит рука в морщинах, ногти черны,
Рубец на пальце безымянном грубый,
В платке сырая горсть земли Печоры,
Далекий путь домой к столичным грудам
Тончайших талий. Купол золоченый
Подмигивает мне, туристов группе.
Кочевник-мясоед по крови группе,
В журнале писано. Да, буквы черны
Разбросаны судьбою. Золоченый
Футляр для ручки в холст завернут грубый.
Стезя пера ведет к бумажным грудам,
Топить бы ими печки всей Печоры.
Приветы передать сынам Печоры
Наказано. Товарища по группе
Студенческой найти бы. Мыслей грудам
Не растолкаться. Память списки черны
Врагов отбеливать велит, и грубый
Простужен голос, сидром золоченный.
Веницианский волос золоченый
Синьор и русый девушек Печоры
Воспеть. Сказать нежней сапожник грубый
Талантом наделен. Ударной группе
Красивых слов расставить сети черны
Нетрудно. Красных роз ложиться грудам.
Когда-то здесь дивился шелка грудам
Народ. Халат парчовый, золоченый
Носил купец. И берегам Печоры
Дарили тайно перлы воды черны.
Певали молодцы в эстрадной группе,
Малиновки заслышав окрик грубый.
Из плоти-крови ризы, посох грубый
Отесанный едва. К столетий грудам
Приблизившись, примкну ль к ученой группе?
Атласный, солнца взглядом золоченный
Каркас души моей ломать Печоры
Вольны. Светлы глаза, одежды черны.
|
45#042
* * *
Замечаю, очень повзрослели
Девочки из нашего двора,
Только были куклы и качели,
А уже и замуж им пора.
Знаю, даже в зеркало не глядя,
Сколь на голове седых волос,
– Вы меня сейчас назвали дядей? –
Я давно не задаю вопрос.
Нет, ну, он бывает, сил прилив-то,
И, соседок видя макияж,
Отпускаю я кабину лифта
И взбегаю на шестой этаж.
Отдышусь, не открывая двери,
/По ступенькам бег - ведь не игра!/
Как-то всё же быстро постарели
Мальчики из нашего двора.
|
45#043
* * *
Зачем ты тащишь за собой мой труп???
Здесь цветок не вырастет из зерна.
Она как всегда где-то там – наверху
Она – это ты, но ты – это не она.
Скоро смех мой камнем ляжет на дно,
И ты забудешь меня – как забывала всех своих сыновей
Все, что дала ты мне – черное полотно
И на сожженной бумаге нарисованная дверь.
Как я мечтаю забыть все лица и буквы –
Это, какой-то не интересный, драматический триллер
И я отдам тебе свой прах, отдам рано утром,
Только обещай мне, что я... больше никогда не появлюсь в этом мире.
И скоро смех мой камнем ляжет на дно, И ты забудешь меня – как забывала всех своих сыновей
Все, что дала ты мне – черное полотно
И на сожженной бумаге нарисованная дверь.
|
45#044
ЗАВТРА-45
Трагедийность – юности подруга,
Истовость романтики, влюбленность...
Мне друзей совсем иного круга
Спутницами дарит умудрённость.
С возрастом трагедии не ищут, –
Сердце от сукровицы в коросте,
Машинально плачу на кладбище, –
И скорее к свету от погоста!
Я минуты счастья нежно нянчу,
Берегу, как сломанную руку,
Беззащитна, словно одуванчик
С шариком младенческого пуха.
Дунет ветер, – полетят по ветру
Семена на парашютах ломких.
Тот в поэты вышел, этот – в мэтры, –
Ну а я по-прежнему – по кромке.
Кто талантливее, кто зубастей…
Мне от всех щедрот досталась крошка:
Счастье,– как отсуствие несчастья,
И в ладони детская ладошка.
|
45#045
БАЛЛАДА О НЕПРОЖИТЫХ ЖИЗНЯХ
…Как на заре соцреализма,
Вас в белых платьицах рисую,
Мои непрожитые жизни,
Мои несбывшиеся судьбы.
Мои Натальи и Татьяны,
И фараоновы гробницы,
И земляничные поляны,
И государевы границы.
Мои гусарские баллады,
Мои симфонии шестые,
Мои тюремные баланды,
И аравийские пустыни.
Мои «Светланы» и «Лолиты»,
Кариатиды и наяды,
Горите, пламенем облиты,
Красивы, ветрены, нарядны.
Мои несъеденные груши,
До корки высохшие дыни,
Мои непропитые души,
И неприступные твердыни.
Мои янтарные паланги,
Мои районные больницы,
И македонские фаланги,
И «Пионерские зарницы».
…………………………………
Но если заново начать всё,
Переиначить то, что было,
Нагрянут тридцать три несчастья,
Мои Ирины и Людмилы, –
Поскольку тридцать три сюжета
Всегда кончаются печалью,
И лучших тридцать три поэта
Одной отмечены печатью.
…………………………………
Вот почему – сейчас и присно! –
Вам говорю: не обессудьте,
Мои непрожитые жизни,
Мои несбывшиеся судьбы…
|
45#046
* * *
Это осень, мама! Видишь – листик желтый!
Лужа – море прямо!.. Ой, сапог тяжелый!
Так блестят на солнце новые каштаны, –
я насобирал их полные карманы!
Мама! Это осень – кроны облетают…
Вроде, мы не очень выросли летами?
На душе тревожно, ветер листья носит,
дружба ненадежна, словно шаткий мостик…
Мама, это осень: желтое с багряным,
по низинам росы съедены туманом,
облачко дыханья, солнца лучик зыбкий –
надо, чтобы кто-то согревал улыбкой.
Красными рябина гроздьями качает…
Если так красиво – почему печально?
Это осень, знаю… Золото и лужи…
Все в порядке с нами – кто-то близкий нужен…
Предисловьем стужи листья закружатся…
Кто-то близкий нужен! – зиму продержаться...
В этой круговерти, в горечи сожженья –
неизбежность смерти, жизни продолженье,
паутинки проседь, алых листьев знамя…
Мама! Это осень!
Знаю, дети, знаю...
|
45#047
* * *
Вспомню: некто с шестого, выгуливавший с утра
спаниеля Чарли и сигарету Винстон,
все сажавший белый налив и другие сорта
в задней части двора, где пустырь перегноем выстлан.
За три дня до инсульта посадит еще ранет,
соберет в школу дочь.
Бутерброд и мешок со сменкой –
за щекой у портфеля.
Времени больше нет.
Обведи Ф.И.О. аккуратной рамкой посмертной.
Просто память начнется с конца:
в больнице кровать
и каталка с едой, громыхающая угрюмо.
Непосредственный опыт, обязанный открывать
сходство, смежность, причинность.
Фигню, если верить Юму.
Просто органы чувств просигналят с привычных вахт,
и в мозгу, где хранится разрозненных фактов груда,
совпадут чей-то облик и смерти безличный факт –
два явления, непроницаемых друг для друга.
Совпадут кое-как, зарифмуются набекрень
в ощущеньях данная жизнь и ее концовка.
Чья-то нервность и частые жалобы на мигрень.
Потрошенье аптечки, камфора и марганцовка.
Спящий к стенке лицом и тень его, за матраc
завалившаяся.
Сущность, ищущая, где продлиться...
...Вспомню: отец вспоминает в тысячный раз,
как меня привезли из роддома.
Отцу под тридцать.
Он боится меня уронить, осторожно кладет,
сообщает маме «похож на тебя», уверен,
что – на него. Улыбается. Время идет.
В детской комнате плещет тюль, синевой проветрен.
|
45#048
* * *
От толчка просыпается дом,
Пароходик гудит струйкой пара,
Обрывается сон,
Расплываясь в цветное пятно,
Голубое пятно,
Отраженье воздушного шара,
Уплывает в окно.
Это было давно,
Это было давно…
Крылья-крылышки между лопаток,
Мама в ситцевом платье,
Крылечко,
И папа с ночной.
Я летаю, как стриж,
Только сон, к сожалению, краток,
Но цветной.
Черно-белые, белые, белые люди.
Оттиск крыльев невидим на карточке той
Канареечный свет пробивается в рамы,
И, верится, будет Жизнь цветной.
|
45#049
НА ГЛУХОЙ СКАМЬЕ
Георгию Чернобровкину
...Но всё ещё расправляют крылья
Над сонной водой заблудившиеся стрекозы,
И будто из узкого горлышка крынки
Воркует горлинка - как из бунинской прозы
По слогам читает, и в такт печали
Ударяется голыми перьями оземь...
На глухой скамье хорошо вечерами
Коротать свой век, погружаясь в осень.
|
45#050
* * *
Поседела трава.
Что я делаю, Господи правый!
Так желать этот мир,
А теперь – по листве – сапогом…
Я иду наугад.
Кто меня остановит, поправит?
Дай мне, Господи, сил
Возлюбить своих злейших врагов.
Дай себя возлюбить!
Я боюсь этой бешеной смуты.
Стынет кофе чужой,
И прошаркал какой-то чудак...
Кашель грудь разодрал.
Мне дождаться бы звёздной минуты,
Но заклеены окна,
И выход забит на чердак.
Промерзает земля.
Коркой льда покрываются раны.
Жёлтый выцветший глаз
Пялит небо в ноябрьскую грусть...
Я уже не сорвусь.
Я навеки прикована к рампе.
Я сегодня опять,
Как безногий калека, напьюсь.
Где нательный мой крест?
Я себя раздавала, как взятки,
Я хочу сохранить
Только эту саднящую боль.
Я оставлю твой дом,
Мне приснится нахмуренный Харьков
И седая трава на газоне
За третьим углом.
|
«СОРОКАПЯТКА», ШЕСТАЯ «СЕРИЯ»…
«Смутное время таинства»
45//051
СПАС
Ересь белого налива,
загорелые колени –
вот и лето: от разрыва
спелой тучи до Успенья.
Село бабочкой на палец,
стало куколкой в ладони.
Ах, мин херц, ещё не аллес!
Сердце стынет, сердце стонет,
буря мглою небо... полно!
Это яблоко червиво.
Это дерево припомнит
руки Евы, стан Годивы,
речь назойливой Далилы,
скорбный очерк Магдалины...
Эта ветка тень продлила
на двойные крестовины
нашей детской. Нашей взрослой,
нашей жизни продолженье
так сомнительно и слёзно.
Так бесспорно. Так на клейких,
в паутинке, рыжих листьях
поджигают капли радуг – ради бога, без корысти, в потаённых дебрях сада.
|
45//052
* * *
Не ходите, за мной, дороги.
Не ищите в кофейном дыму.
Я надумал подумать о Боге.
Мне бы надо побыть одному.
Отпустите меня на субботу,
на Холодную Гору мою! –
где я бегал в трусах беззаботно,
где свистел на заре сизарю.
Где кидался с нее на санках!
Норовисто вставал со льда.
С корешком – Евдокименко Санькой –
шуровал по соседским садам.
На Еленинской, в зоне базара,
солинейно тюрьме и пивной,
под елейные зовы вокзала
о любви говорил с Тишиной.
И в сомнении неизлечимом,
заломав для подруги сирень,
под Горой становился мужчиной.
От нее на дорогу смотрел…
Как устал я от вас, дороги.
Как устал волочить целиной
свои длинные тощие ноги
коридорами – по сугробам,
за гробами друзей, весной.
Мне бы надо подумать… О многом.
Мне бы надо побыть с Тишиной...
|
45//053
* * *
Был у меня муж…
(Полпоговорки)
Ах, мотылёк!
Мое сердце сжимается болью:
любовь-бытовуха расставила сети паучьи
(такая, уж видно, тебе уготована участь),
недолго же ты наслаждался
свободной любовью!
О горних полётах расплещется щедрое море,
и – сквозь мимолётное горе –
мерещатся горы…
Но почему-то расплакалось летнее небо.
И недомечталось. Недолетелось…
Ах, вечное недо…
|
45//054
* * *
Чем ближе к восходам солнца, тем резче
континентальность,
И ближе поверхность суши к светилам и форме шара.
И новые главы соборов в дыму городском блистают,
Как новые каски пожарных на фото на фоне пожара.
Так долго не знали дома, что больше не важно, где мы –
Спросонок уже не спросим, куда и зачем нам дальше.
И даже уже приятно, что для воплощенья темы
Не лупишь клавиатуру, а давишь на карандашик;
И пишешь слова в блокнотик на память себе от себя же
О том, что только и было, что видом в окно вагона.
И новым флажком на карте, звездою на фюзеляже –
Мы входим во взятый город подобно Наполеону.
Россия, безродный хаос, театр для пилигримов,
Пустая одна шестая, сквозняк бесконечных станций!
И в каждой дыре мы ищем музей, телеграф и рынок, И всё серьёзнее шутим, где именно здесь остаться.
|
45//055
* * *
Уйти в леса. Улиткиной дорожкой
по листьям клёна медленно писать.
Колышутся верхушки – а меня
окутывают листьями кленята,
протягивают лапы друг за дружкой
и бережно касаются лица.
Бреду сюда – и маясь, и кляня,
а ухожу – не клятый и не мятый!
...Пить сок листа нагретого –
глазами,
чтоб лето пропитало мне глаза,
вином во мне сквозь зиму протекло
и кровью стало сыну или дочке.
Чтоб их глазёнки вам пересказали –
какого цвета светлые леса,
и глупое
зелёное тепло
наполнило
непомнящие
почки.
|
45//056
* * *
День дарит мне окно и снег в окне…
Шершавая стена, струенье снега
и сдвинутые шторы не помеха,
ведь главное свершается во мне.
Смотрю и не пытаюсь объяснить.
По мне, слова – лишь повод для объятий.
Завален стул: штаны, рубаха, платье
как слепок незатейливой возни.
Что прошлое? Стена. Одежный ком.
А счастье – вскрик, снежинки и мурашки,
скольженье вниз, танцульки голяком,
прыжок свечи, накрытой сквозняком…
И взгляд твой то серьёзен, то дурашлив.
Вновь тяжесть радует, и не пугает легкость,
сны раздвигает обнажённый локоть…
И чувствуешь, как летнее тепло
повеяло… Неужто повезло?!
И, разбежавшись, падая – летишь!
Плевать на все: на возраст и престиж, –
разбор полётов скулы нам не сводит.
И снова я пугающе свободен…
А прошлая любовь в окне напротив
в глубь комнат озабоченно уходит.
|
45//057
* * *
Бывает редкий час, когда на сердце ясно
и кажется: еще немного – и взлетит.
Любая из погод становится прекрасна:
и дождь не тяготит, и снег не тяготит.
То солнце вполнебес, то слякотно и мрачно –
ничто не укротит и не укоротит.
Но есть в июне ночь, спокойна и прозрачна:
и свет не тяготит, и тьма не тяготит.
Пусть маятник рукой бестрепетною машет
и двигаться ему никто не воспретит,
есть мимолетный миг в его пути и нашем: и жизнь не тяготит, и смерть не тяготит.
|
45//058
* * *
Эпоха закатного сурика
Волей небес завершается,
И наступают сумерки –
Смутное время таинства.
Вопреки всем досужим толкам,
Между неверьем и верой,
Между собакой и волком
Разыгрывается феерия.
Тут даже небесный художник,
Тончайший акварелист,
В припадке творческой мощи
Дрожит, как осиновый лист.
Небесному мастеру чудится,
Что держит он руку на пульсе
Сто двадцать седьмого чувства
Моря, эпохи, улицы.
Когда ж угасает зарево
И яркие краски меркнут,
Мы открываем заново
Закрытые вами америки.
…Сменяются вёсны и зимы,
Лето на осень кивает,
А сумерки невыразимы Ни жестами, ни словами…
|
45//059
* * *
Когда-то пил я красное вино,
и красна девка жизни моложаво
пила со мной охотно заодно
на фоне шахт заржавленной державы.
Империи раскольница-весна
железом по стеклу отскрежетала.
И стало враз понятней: жизнь – одна,
как каланча у Южного вокзала.
И стало ясно: бобику – хана
средь шлакоблоков и дорожных знаков,
когда волколюбивая страна
с цепи спустила свору вурдалаков.
Ограбили тебя, его, меня
и наших чад до нитки обобрали.
На фоне торга слякотного дня –
теплей пыхтит эпоха варки стали…
Как минимум, там молод на все сто
поэт Аркадий в кепке из ратина,
и Эд Лимон в бостоновом пальто
выходит из пустого магазина.
И сам я, птичьих пушек канонир,
в рубахе, рассупоненной на вые,
ещё не в курсе, что застал сей мир опять в его минуты роковые…
|
45//060
* * *
Дожди косые наследили,
Измазав летнюю красу,
И позолоту листьев смыли,
В окрестном сумрачном лесу.
И голый лес замерзший, синий,
Застыл в предчувствии зимы,
И первый нежный, робкий иней,
Накрыл пригорки и холмы.
Выл в проводах промозглый ветер,
И задувал со всех сторон.
И, забывая все на свете,
Земля клонится в зимний сон.
Ноябрь все жестче, холод хлынул,
Морозом свежим дышит он.
То дождь, то снег… Ноябрь – как символ
Соединения времен.
|
«СОРОКАПЯТКА», СЕДЬМАЯ «СЕРИЯ»…
«О совести, о Боге, о добре…»
45//061
* * *
Раскрошились облака на снежинки,
Тополя на ветки их нанизали.
То по осени справляет поминки
Зима-зимушка скупыми слезами.
В день девятый все рыдала, тужила
По подруге да готовила миру
Закрома безверья, злобы постылой,
Сундуки разлук готовила к пиру.
В день сороковой лить слезы устала,
Онемела и застыла в печали,
Вьюги кликала седыми ночами,
Замела дома – и все-то ей мало.
Сердце выстудила, запорошила,
В жилах кровь мою глотками измерив,
Нас рассорила – за нас все решила, Вымораживая все, во что верим.
|
45//062
* * *
Я во сне ещё летаю,
Пусть не часто – иногда,
Но всё чаще, просыпаясь,
Вспоминаю про года.
И заснуть уже проблема –
Мысли мне мешают спать.
В голове моей дилемма,
И её пора решать –
То ли мне уже смириться,
То ли время бунтовать –
Взбелениться, измениться
И вокруг всё изменять.
Ведь когда-то надо вспомнить
О несбывшихся мечтах,
Поменять мирок удобный
На витанье в облаках,
И с горящими глазами
Устремиться в никуда
За своими миражами,
Забывая про года.
И достичь, чего хотела,
Обгоняя по пути
Всех, кого догнать не смела,
Но мечтала обойти!
И победно оглянуться
На отставших от меня,
И не вовремя проснуться Утром пасмурного дня.
|
45//063
* * *
Ищут дно корабли, сходят с рельсов скитальцы-трамваи,
Плачет мартовский снег, согреваясь в моей горсти.
Так срывается вниз самолет, отлученный от стаи,
Словно птица, уставшая небо на крыльях нести.
Сходит с крыши туман, донага раздевая землю,
Сходят тучи с небес, об асфальт расшибая лбы,
В скором поезде без тормозов, где уставшие дремлют,
Я хватаюсь за жизнь, верстовые считая столбы.
Кто-то сходит с ума, – ты сойдешь у чужого дома,
Чтоб, единственную потеряв, не сойти с ума.
Или просто уснешь, захмелев от тоски и рома.
Так проспишь целый век, – ты уверен: придет сама.
А она вдруг поймет, ждать, надеяться перестанет,
Прочно двери от ночи запрет, занавесится сном,
И, безумствуя, распахнет на рассвете ставни
И к тебе поспешит. Перепутав с дверью окно.
|
45//064
* * *
Говорят, наша жизнь состоит из отдельных полос,
чередуя то черный, то белый, и значит, не стоит
горевать и грустить, если вдруг невезенье всерьез –
перемелется все. Неудачи и беды – пустое!
…Ну, а если заело в «божественном» ритме «раздач»
и одна полоса, как дорога, ложится под ноги?
И дорога – конечна… Но ты не пеняй и не плач,
а котомку сложив, без оглядки иди по дороге.
Полоса неудач за спиной широка и длинна,
но она – позади, и поэтому радость резонна.
А вперед уходя, превращается в точку она,
где-то там – впереди – непременно сходясь к горизонту.
Что нам точка одна на большом полотне впереди?
Широка перспектива, и этой полосочкой тонкой
жизнь не перечеркнуть. Ты вперед по дороге иди –
чернота растворится разливистым смехом ребенка.
После зноя и жажды подарком покажется дождь.
И пройдя километры, развилки, мосты, перекрестки,
оглянись – и однажды дорога, которой идешь,
вся окажется белой, сверкающей светом полоской.
|
45//065
* * *
О письма васильковые мои!
Нетленные и пламенные листья…
Блокадною дорогою любви
Уйду в незабываемую высь я.
Домчится это лето к сентябрю
И станут сантименты неуместны.
О чистые, я вас благодарю
За то, что вы наивны, как невесты.
Грущу и увядаю во хмелю
В глуши земной и царствии небесном.
Жалеете? Но я вас отбелю
Судьбою, что верна вам безутешно.
|
45//066
* * *
Посреди капели
вдруг настала осень.
Только почему-то
не шуршат колосья,
не желтеют листья, –
их в помине нету.
Тянутся деревья
к голубому свету.
Две недели осень
дряхлой кошкой бродит,
облетает шерстью,
а дитят – не родит.
Этой бы блуднице
в королевы бала…
Где ж ее носило?
Что ж так опоздала?
Не случилось сбыться
вовремя и в меру.
Что мерила наши,
коль теряем веру?
Агнец или грешен –
грош цена любому.
Тянутся ручонки
к небу голубому.
|
45//067
Букет
При нашей серости – цветы…
В них детский страх, смятенье, жадность,
дрожат их радужные жабры,
изнемогая без воды.
В твоих глазищах тот же страх,
воды лишившись, пресмыкаться,
искать спасенье между строк
губами с привкусом лекарства.
Неужто слабость нам к лицу,
а тело – треснувший сосуд
с букетом страхов и болезней?
И нас одолевает зуд
восторгов чувственных: «А если…»
А если, если, если мы
в оцепенении зимы
замрем, чтоб счастье тихо длилось?..
Ведь каждый пережил разрыв,
в глазах аквариумных рыб
увидев жизни суетливость.
Все: лихорадку, слезы, пот
и тот восторженный полет,
что отзывается паденьем.
И пусть над нами свет погас, –
ну что нам до чужих богатств? –
мы свет свечи с тобой поделим.
Во мраке шепчутся цветы.
И, сняв одежды суеты,
ты вся – как свет воды проточной.
Ну расскажи скорей про то, что
мы так болезненно близки,
и кровь сжигает нам виски,
в зрачках все страхи отзеркалив,
теряют лица лепестки…
И обрастают пузырьками.
|
45//068
* * *
Все судят. А прощает только Бог,
Которого не ведаю, не помню.
Бог – это как усталым легким вдох
И выдох. Нет, как тень лесному полдню.
В любом из нас томится пустота
И требует, чтоб рот мы открывали,
И кровью заливает нам уста,
Когда мы травим наши трали-вали
О совести, о Боге, о добре...
О Господи, которого не помню!
Как женщина, живет в моем ребре
Сияющая тень лесного полдня.
Но кто меня, безбожника, простит,
Неверующего меня возлюбит
И братскою рукой перекрестит На этом черном, выжженном безлюдье?
|
45//069
* * *
Мозоль моя, о чем болишь ты?
Какого черта
не белохлебной ищешь пищи,
а смуты черной?
Что в ней тебе? Какое благо?!
Ведь утром – жутко.
Ведь нет у Времени ни страха,
ни язв в желудке,
ни бога, ни царя, ни смерти!..
Тебя – и той нет,
сидящей в полночи настольной
в трусах семейных.
О, чем отмыть тебя, невежда,
какою хлоркой,
чтоб не рыжел зверек твой между
луной и волком?
Заглянь в себя: в твоем колодце
воды осталось,
чтоб до утра не расколоться
жлобам на радость.
Не пей ее с досады залпом, –
пей по глоточку,
чтобы осталось хоть на завтра
глазам цветочным...
Куда же ты опять, несчастная,
ушла кругами?
Над чем смеешься плачем чаячьим,
как лес, нагая?
И эта Осень, изойдя
в тебе свечами,
всю муть твою, из забытья,
все не зовет с вещами.
|
45//070
* * *
На стремительном си –
Оборвалась мелодия встреч.
Мне тебя не до-ждаться...
Тебе до меня не до-йти.
Снова руки – как оползни – тянет от плеч
За тобой... По тебе... Путеводно цветы
Разбросавшей... Скрипит под ногой
«Есмь» вчерашнего снега. И дарственным «на!»
Снегу, как и тебе, дан отныне покой.
Вас в материю звезд пеленает луна.
Где ты? Как ты? Приснись! И расторгни союз
Скомороший когда-то... Терновый теперь...
Грез пустые бутылки... Я снова снопьюсь.
И снобыться уйду в ледяную постель.
Искурив пачку мыслей и дней не одну,
Я покрою обои бутонами дыма.
И на пяльцах зима окаймит в тишину
Твое имя...
|
«СОРОКАПЯТКА», ВОСЬМАЯ «СЕРИЯ»…
«Бумажный лист, таинственный и жуткий»
45//071
C'EST LA VIE *
В раковине спиральной
жив отголосок моря.
Звон поминальный бьётся
в раковине ушной.
Старость лихачит, сука,
идя на обгон по сплошной;
Молодость – кожа шагреневая –
сжалась, черна от горя…
Розу надежды упрямо
любимой с колен даря,
Из рыцаря постепенно
превращался во трубочиста.
Времени вихрь перемешал
эти грубо числа –
Неотрывного любовно –
игорианского календаря…
Азъ есмь червь.
И уже никогда не вспомню:
Кто из нас первым
кого тогда поцеловал.
Поле потерь
заступом гнева всхолмлю.
Зеркала лютой нежности
пока ещё цел овал.
В окна твои запущу
со зла кирпичом;
Жизнь, как стекло, разлетится
на осколки и трещины…
Игорь и Нина зачем
и кем искусственно скрещены?
С вакханкой продажной
гостиничный кир почём?
Луна жёлтой змеёй
плещется в тихой реке.
У ревности пошлой глаза –
жёлтые, рысьи.
Птиц привечал я
не токмо ради корысти;
Журавль улетел,
а синица сдохла в руке…
День уплывает в прошлое.
Облака рваный парус.
Чернеют, вновь созревая,
ягоды на ирге.
Вымараю из памяти дни,
где Игорь на пару с
Ниной прогуливаются
по Ленинградской в Юрге.
Плод неземной любви –
пятнадцатилетний Феликс
Тщится зацементировать
семьи разбитый сосуд…
…Ночами Большую Медведицу
глаза-медвежата сосут;
И Бог возродиться пытается
из пепла любви, как Феникс…
* c'est la vie (фр.) – такова жизнь.
|
45//072
НЕЗАБУДКИ
Когда приложит старость лёд к вискам
и спросит про домашнее заданье –
найдусь ли я с ответом? Что искал,
зачем смотрел из окон мирозданья,
из комнаты на нижнем этаже,
на эту тьму, придумывая звёзды,
и для нездешних птиц сплетал в душе
из рифм и слов пустующие гнёзда?
С востока шар над головой летал
на запад, словно мячик волейбольный -
я счёт давно забыл. Ржавел металл.
Текла вода. Порою было больно.
Не это ли отвечу, пролистав
воспоминанья, въедливой вороне,
когда промчится время, как состав,
меня курить оставив на перроне?
Должно быть, это. Только вспомню сам
отца и маму; бабочку на шторе;
ночной костёр; по разным полюсам
разбросанных друзей; закат на море;
глоток вина; как мучил, краснощёк,
бумажный лист, таинственный и жуткий;
твои глаза, походку и ещё как в детстве рвал на поле незабудки.
|
45//073
* * *
Тебя другим поили молоком
Во времени запазушном, бесслёзном.
Цветущий луг, где бегал босиком,
Его шмели и бабочки – так просто
Могли восприниматься Божьим зна-…
И неба восставала прямизна.
Там пруд одолевался ивняком.
Там был стократно перечтён Печорин.
И таяла свеча под образком.
А пол дощатый влажен был и чёрен.
И мама в глубине верандной зги.
И музыки широкие мазки.
|
45//074
* * *
Ну что ж, седина – многим даже к лицу,
Как, впрочем, и славная опустошённость –
В них дым облаков, ледников завершённость,
В них времени знаки у трассы к концу.
Ну что ж, если бьётся всё чаще не в такт,
Да кто ж обещал – обойдётся без боли?
Тебе перейти пресловутое поле –
И то, оказалось, совсем не пустяк.
Ну что ж, что любовь, если даже была,
Совсем не всегда превращается в дружбу...
Не плакать навзрыд, не смеяться натужно,
Пришла и ушла, это – неба дела.
Ну что ж, сорок пять... Пусть не твой – тот же бал.
И выйдет опять срок лететь птицам вешним.
И важно, чтоб клювик желтел в той скворешне,
И дело десятое – кто прибивал.
|
45//075
* * *
В сорок пять, как из-под ножика,
дней бежит сороконожка.
Без оглядки чешет пятками,
как от стрельб сорокопятками,
сладка ягодка опять.
В сорок пять у каблуков –
сорок сороков стрелков.
Улетают Китайгородом,
пролетев над Чайна тауном,
из сорочек с душным воротом наши сорок пять, нокдауном.
|
45//076
* * *
дельфином
под скулы
бросался
по жизни
пронзая
по борту
древней
посудины
волны
с кормы на нос
штопором
глубину
во лимит
дыханья
вымерЯл
не боясь
веруя
что вернусь
вынырну
в буруны
где кипит
кислород
винты
обжигая
там я
в раскрытый рот
дерзостью
заряжал
себя
снова взлетать
в прыжках
над водою
курсом
вперёд под нос
древней
посудины
с облезшим
названьем
СУДЬБА
без приписки
а флага
на мачте
снизу
не разобрать
было мне в 45
|
45//077
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЗАРИСОВКА
вспоминать о грядущем забудь
и мечтать о прошедшем не надо
посидишь промолчишь что-нибудь
белым статуям Летнего сада
и пойдёшь
всем и каждому чужд
и поэтому трижды свободен
и бормочет прекрасную чушь
каждой аркой своих подворотен
петербург
ленинград
петроград
чёрный стражник
чугунные латы
и пойдешь
и сам демон не брат
зажигающий вечером лампы
знает ангел один
как остёр
наконечник игольный печали
да Исакий устало подпёр
небеса золотыми плечами
|
45//078
* * *
В смертельный провал, где чёрные единороги
Смеются и говорят человеческим языком,
Из тех, кто живёт, заглядывали немногие,
Но память их будет крепко спать под замком.
Мне довелось, в спутники взяв Морфея,
Пройти по глинистой осыпи над водой
Достаточно высоко, но ветер повеял
Озоном, жертвенной кровью, вечной бедой.
Они говорили о чём-то почти понятном,
Их речь не имела смысла, но чернота
Всходила из рыжей воды, как смертные пятна.
Морфей держал меня за руку и читал
Древнее заклинание тьмы и света,
Опору дающее в воздухе для стопы.
Потом он сказал: «Но лучше забыть об этом».
Потом он вернул меня в дом и прикрикнул: «Спи!»
В соседних домах ещё не светились окна.
Воскресное утро тянулось издалека
Медлительным караваном снегов. И только
Наивная память обратно меня влекла:
Так няньку за руку тянет дитя, не зная,
Что дымная прорубь из яви в бездонный сон –
Сквозная дыра во времени. Боль сквозная.
И кто забывает об этом – уже спасён.
|
45//079
Маячок
Похоже на лишайник тело,
Душа – как рваная тетрадь.
И жить давненько надоело,
Да вроде рано помирать...
Порой проснёшься, спросишь: «Где я?!»
И озираешься вокруг.
Ни эллина, ни иудея.
И кто здесь враг? И кто здесь друг?
На стенах пятна, пол весь грязный,
Болит рука, башка трещит,
А юмор... юмор хоть и разный,
Но плоский, как рекламный щит.
Невесть откуда льётся в уши
Мотив давно знакомых тем:
«Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем...»
А что затем, и так мы знаем,
Не нужно нам таких потех,
Раз до сих пор мы пожинаем
Плоды беспечных песен тех...
Потом лежишь и ищешь корень.
А может, смысл или суть.
Но твой запал иссякнет вскоре,
И детство вспомнится чуть-чуть.
Что, в сущности, оно дало нам?
Быть может, пару раз в пятак
(Тогда всё было по талонам,
Но что-то было и за так).
Но детство чисто и прозрачно,
Как этанола эталон.
А ныне тускло всё и мрачно –
На счастье негде взять талон.
Лежу, забыв про всё на свете,
Стишки слагаю, дурачок,
И счастье мне не больше светит,
Чем проблесковый маячок.
|
45//080
Разговор с подругой в день 45-летия
– Что-то случилось?
Да просто зима и холод.
Просто нет витаминов,
Счастья, света и мыслей.
Просто тучи повисли,
И руки тоже – повисли.
Просто редкие ветви
И еще реже – ресницы.
– Как ты?
Да как-то так.
Просто – бот стенки к стенке.
Мало нулей в зарплате,
Много в жизни нулей.
Вечером ноет шея,
Утром хрустит в коленке,
Бесят смешки коллег и болтовня детей.
– Что думаешь дальше?
– Может, сниму каблуки и в вечность.
Может, закину сети у берега ждать улов.
Может, пойду я прямо,
Может быть поперечно.
Может, поставлю на карту
И наломаю дров.
– Ты еще любишь?
– Разве?
Да нет, все прошло, и все же
Когда на проспекте ночью или в час пик в метро,
Я вдруг покрываюсь пеплом,
Я вдруг задыхаюсь кожей,
Пытаясь понять куда же, куда меня занесло...
|
|