Алексей
Еленин

Абсурд

Абсурдом выпущен закон

и в Петербурге нарочитом,

где с проводов свисают чьи-то

кроссовки на соплях шнурков…

Детали, мелочи, штрихи

нас примиряют с энтропией.

Я – пыль и о межзвёздной пыли

пишу ненужные стихи.

Я позабыл в прекрасной лжи

домов и улиц Петербурга,

что жизнь безумна и абсурдна,

что куст рябиновый плешив.

Что он на холоде живёт

в кровоподтёках горьких ягод,

и не выдумывает выгод,

и смыслов никаких не ждёт.

Август

В духоте у августа под мышкой

жили мы не слышно и не слишком

выделялись из банальной лжи.

Не скажи, родная, не скажи…

В чернолесье августа, как пленный,

ехал за куском большой вселенной, –

оказалось: пошлый зведопад.

Если честно – я не очень рад…

Август, жаркий, то́ропкий, предсмертный,

выставляет смету, что несметный

он. В террариуме лжи

оказалась на исходе жизнь…

* * *

В посёлке городского типа

шарообразная луна

живёт у дедушки Антипа

(а раньше он держал слона).

И, словно мячик из Китая

или для кёрлинга снаряд,

он целый день её катает –

соседи снизу подтвердят.

А ночью к дедушке Антипу

приходят Кафка и Дали.

В посёлке городского типа –

на самом краешке Земли.

* * *

В саду арматурных конструкций

страшно проснуться

рано утром бетонным пластом.

(Все вместе – люди и вещи –

улыбчивы, стро́ги, зловещи, – какие угодно!) Потом

раскрыть две доверчивых лужи

(весь ты – снаружи):

красиво синеет газ,

бегут облака и цистерны…

«Да ты не проснулся, наверно!»

О, любит ли кто-нибудь нас?

В саду арматурных конструкций

В аду арматурных конструкций

В чаду арматурных конструкций

Воздух

В поле, засеянном снегом,

будущего ростки

некому выправить неким

образом, взмахом руки.

Как ампутант безобразный,

воздух на пашне лежит,

тихий, прозрачный, вчерашний:

зёрнышко, луковка, жизнь.

* * *

Воздух в Петербурге на дома расчерчен,

заштрихован вьюгой, вписан в окоём.

Рассуждай о жизни, размышляй о смерти,

о любви и ссорах и о днях вдвоём,

о ночах бессонных... В парковой аллее,

где корявый тополь снегом занесён,

ты уже не вспомнишь: это – в самом деле

или тополиной сердцевины сон?

* * *

Войны блуждающий осколок…

А вдруг мы не спасём

берёзовые альвеолы

и нежный чернозём?

Речная кожа вся в мурашках…

Мне кажется порой:

родился я  в живой рубашке

с озоновой дырой.

Дни победы или поражения

Триптих

1.

Жители моего города

проводят время всё так же

и, проводив,

умирают

всё так же.

В моём городе, по сути,

ничего не изменилось

с началом войны.

Только новости стали интереснее.

Всё это так далеко.

Третья Мировая

когда-нибудь закончится,

оставив после себя

нищету,

горе,

гнев,

смерть,

разруху,

богатство.

Где-то

новый день победы или

день скорби

отметят

в календаре.

Будет написано

много книг,

много статей,

много картин,

много фильмов снимут

талантливые люди.

И мы снова поймём,

что среди нас

есть герои и предатели.

Как будто мы не знаем об этом сейчас

в своём равнодушном городе.

Как будто это кого-то вернёт из мёртвых.

Как будто каждый из нас никогда не умрёт.

И будет смотреть,

и читать,

и слушать,

и плакать,

и радоваться,

так ничему и не научившись.

Если кто-то

ещё

вообще

будет.

2.

Ну, сколько можно хвастаться

пирогами с грибной начинкой

яростных атомов?!

Когда люди

из разбомбленных домов

стали кровавой кашей

для беззубо шамкающих ртов

мнимой свободы,

мнимой справедливости,

мнимой правды…

О, сэр-сударь-пан-месье-герр-

кто-там-еще-остался,

не хотите ли стаканчик власти?

3.

Спите, солдаты.

С открытыми ртами.

Сопите по-детски.

Не сегодня,

наверное,

не сегодня придёт

Ангел Смерти –

случайно

убитый ребёнок.

* * *

Думаешь прожить ещё лет сто,

но в одну из неизвестных дат

земляным укроешься пластом,

чтобы время смерти переждать.

Что потом? – рассудит страшный сдвиг

тектонических огромных плит:

так возникнет новый материк,

на поверхность выйдет новый вид.

Он тебя добудет как руду

и в печах заставит пламенеть;

в дар животворящему труду

трубы душу выкачают – нефть.

* * *

Земного шара обе половины

накроются озоновой дырой

когда-нибудь… О, человек повинный,

жующий лжи ментоловый дирол –

вот месяц из туманного кармана

тебе толкает речь, что негуманна

природа; для твоих желаний с крана

подъёмного не падает звезда,

а жёлтым фонарём горит и зреет

запретный плод, но от него мудрее

не стать, лишь одиночество острее…

И города в авоськах - проводах

выносят, кровью заплатив по прайсу

расчётливой и прибыльной войны.

Мы в катафалке да по адской трассе

несёмся, как несутся валуны

с хребтов безумия… Так в песнях пелось,

писалось в книгах, но уже приелось –

формату массовой культуры зрелость

не свойственна… Как ни кривись – нельзя

нам жизнью быть без следствий, без причины.

Земного шара череп на отчизны

я раскроил: и континент – морщина,

и океан – огромная слеза.

Имя

Твоего я имени не назову, как

будто мой рассудок вышел весь, –

хочется серебряного звука,

ясного, имеющего вес.

(Вот, пожалуйста, вся схема смеха,

одиночество и кодла, – вам:

прошлое – огромная прореха,

будущее – просто котлован.)

В звуках фальшь и в чертежах помарки

неизбежны... Неизбежны? Нет.

Слишком громкий звук и слишком яркий –

слышишь? – слишком яркий свет!

* * *

Июлем одухотворённый,

шумит лесной массив,

болтает языками клёнов,

дубов, берёз, осин.

И дышит маревом топлёным.

А мы на самом солнцепёке

в траве густой лежим

и чувствуем – неподалёку

совсем иная жизнь.

Под небом, жарким и высоким.

Всех нас объединяет случай,

поверхностная мысль

в животрепещущий, болючий,

непостижимый мир.

Прекрасный, одинокий, лучший…

Камешек вины

С камешка непрошеной вины

все приготовления видны

к будущему страшному провалу.

Яблоко качает головой.

Облако. Молчание. Живой.

Расскажи о чём-нибудь сначала.

С камешка непрошеной вины

спрашиваешь время у волны,

а она молчит, не отвечает.

Потому что это ты и есть –

времени болезненная весть

не известная тебе и адресату.

* * *

Керамический гранит да ламинат.

Ад условности загружен в банкомат.

Кто расплатится всей жизнью за кредит?

Ламинат да керамический гранит.

Хочешь, яблочко пластмассовое съешь.

Человек я или глиняная вещь –

я не знаю, как расплачиваться тут.

Нас с тобой за неуплату заберут.

Нас оценят, пересмотрят каталог,

нас измерят, словно пол и потолок.

Так что все заботы в жизни: ты да я,

да о чём-то сокровенном болтовня.

Коммуникативное

Как мало человеку человека.

Четвёртый день обрубленный калека,

которого я видел на Сенной,

о чём-то диком говорит со мной,

но мне ни слова не понять.

Я мучаюсь четвёртый день с калекой.

Как мало в человеке человека:

о, этот голос, грубый и земной,

среди толпы, в субботу, на Сенной, –

оставь меня, оставь меня!

Как человек находит человека?

Я сам уже четвёртый день – калека,

обрубленный, не нужный никому…

И я тебя пойму.

* * *

Лето, лето – выдох жаркий!

Что читали мы об этом? –

жизнь наматывают Парки

тонкой ниткой. Белым светом.

И, в клубок один запутан,

летний день летит без цели.

И несут нас по маршрутам

растолстевшие газели.

Лето, лето! Быстротечно.

Вдоль по ниточке мгновений

едем – вечность до конечной –

в переполненной вселенной.

Не про войну

Враки – сверху, шутки – снизу,

вести-жести, ну и ну!

Твердолобый телевизор

рассказал мне про войну.

Где-то люди, где-то звери,

где-то ангельский хорал…

Почему хочу я верить,

что никто не умирал?

О преимуществах электронной почты

Подготовят в голубом конверте

мне уведомление о смерти –

о моей! о чьей же, боже мой?! –

просто лист бумаги голубой;

но меня мой разум уверяет,

что письмо на почте потеряют…

Боже, почему над головой

выгнут лист бумаги голубой?

* * *

Пойдём на улицу, где утки с кряканьем

гуляют по замёрзшему пруду,

где самолёт не крестиком, а якорем

цепляется за высоту.

Не составляя руководств пошаговых,

печаль исходим вдоль и поперёк.

Мы оба чувствуем, как бьётся жаркого

живого сердца мягкий говорок!

Температурный маятник качается.

Что говорить? – болезненный комок…

Хотя дорога вовсе не кончается,

мы возвращаемся домой.

Домой? Куда? Опять в нутро квартирное,

где семьи переваривает быт?

Домой! туда, где всё-таки «прости меня»

живое сердце сердцу говорит.

Постмодернистский кунштюк

Никто мне не сказал, что я пропал

Д. Озерский

Ты стал совсем милицанер,

а был жиган –

так поджигай бикфордов нерв!

так поджигай!

Добавь зарубку на руле:

кого не спас

в разбитом белом шевроле

иконостас.

И что же ты арестовал:

провал? Промер?

Обязан длиться карнавал,

милицанер.

Пробуждение

С мёртвым телом, с душой говорил:

«Я тебя ещё не сотворил.

Так что спи, безымянен и тих,

словно в книге пропущенный стих».

Спит земля, спит небесная твердь.

«А теперь, безымянный, ответь,

для чего ты так хочешь вздохнуть

и не можешь, не можешь уснуть?»

* * *

С работы выходя в ночи,

не разглядишь ночей.

Я говорю себе – молчи,

не спрашивай, зачем

горит и плавится звезда

в морозной полумгле.

Везде найдёт нас красота

на маленькой Земле.

И ты внутри себя молчишь

и топаешь домой.

И ветром снег сдувает с крыш.

А знаешь, Боже мой,

ведь так легко, тепло храня

под шарфом, где-то здесь

найти и потерять меня:

в словах, в снегу, в звезде!

* * *

Синицы в стекловате белой

летят в боярышник, журча

о ягоде морозно-спелой

с простой бездумностью ручья.

И в общежитии трамвая,

заиндевевшем на ходу,

кондуктор счастье обрывает

кому-то в будничном бреду.

Метелью поднятое знамя –

январский холод ледяной!

А я по-прежнему не знаю,

что будет через миг со мной.

Сказуемое

Где травы бережные в тишине

живут ни о тебе, ни обо мне,

горячая тревога, на вине

настоянная, крепко свяжет

меня с тобой; мы будем так расти,

что кто-то скажет: «Господи, прости,

мы только зёрна у Тебя в горсти!» –

и этим ничего не скажет.

Сотворение мира

Нет обороны добру от добра.

Бог у земли даже боль отобрал

и, обозначив морщины борозд,

воздухом встал в атмосферный свой рост.

Вырастет небо, вырастет боль,

встанет на поле какой-нибудь Поль,

станет предметам давать имена:

Воздух, Планета, Ракета, Война...

Старатель

Об ошибках и ушибах,

о любви и красоте

и обидах жизни лживой… –

не избыть избитых тем,

где страдают и рыдают,

строят радость. Где строки

вспыхнет правда золотая,

как песок на дне реки –

быстротечной звонкой речи

вольно движется волна…

Если истину я встречу,

что откроет мне она?

Старение

Вопреки непробудному мнению

и законам иным вопреки,

бесхребетному поколению

век вправляет свои позвонки.

Но икается нам и не можется,

и ломается время в руках,

и всё кажется: тонкая кожица

порвётся на острых позвонках!

светлая

светлая как пепел или холод

брошью наподобие жука

небосвод агатовый приколот

к лацкану седого пиджака

у неё таких блестящих брошек

целый ящик в тумбочке ночной

и пиджак от кутюрье хороших

и зима от жизни сволочной

светлая как память об обмане

нет не трансвестит а травести

ничего в прокуренном кармане

что б она смогла перевести

на язык логичных и сурово

так она сжимает кулачок

и летит ругательное слово

светлая светлее светлячок