Из Книги судеб. Вологодская земля. И сразу в памяти возникают имена Константина Батюшкова, Александра Яшина, Николая Рубцова, Алексея Васильева… Стоп! Алексей Васильев. Кто такой? Почему не знаем? Поэт. Большой поэт земли русской. А почему не знаем? Да всё по очень простой причине: лень-матушка, великая расейская лень. Однако каждый, кто хоть однажды слушал его выступления, прочитал подборку или книжку его стихов, никогда не забудет это имя. Васильевские сочные, колоритные строчки читают в компаниях, цитируют любимым, они и афоризмами стали: «В России, как и прежде, две напасти: внизу – власть тьмы, а наверху – тьма власти»; «Завязал. По восьмое мая. Но девятого – развяжу»; «Я новую рифму в постели нашёл! И ей хорошо, и мне хорошо!»…
А биография? Банально, но она вся в стихах. Отобью основные вехи: родился АВ в Москве 10 марта 1933 года. Служил в Советской Армии. В звании старшего лейтенанта уволен в запас. Тамбов, Архангельск, Ковдор, алмазный Мирный. Последние 20 лет жизни обитал в доме матери на Вологодчине, в городе Устюжна. Умер 21 октября 2002 года…
Зёрнышко к зёрнышку, песчинка к песчинке, буковка к буковке. Возникают слова. Из слов появляются образы. Так рождаются стихи. У одних хорошие, у других… разные. Хлеб насущный и хлеб духовный. Писать пытались все. Поэтами становятся избранные. Попробуйте назвать хотя бы десять. Отлично. Почти все они оказались в школьных учебниках. А современники? Мы их просто не знаем. Или не замечаем?.. Вот если кого-то объявят великим, то… А так… Кого-то искать, тратиться на поэтические сборники, в которых можно обнаружить зарифмованные ни уму, ни сердцу строки, терять время непонятно на кого и на что. Ведь сказано: Пушкин – великий русский поэт! Когда объявят ещё кого-нибудь, то его и будем читать. Ну да, конечно! Но и Васильева – тоже. С его ироничным вопросом:
Облака – изменчивые страны,
Птицы, тени, лёгкость бытия…
Всё прекрасно,
Лишь одно мне странно:
Почему был Пушкиным не я?
В России – оспорьте! – многие и многие замечательные поэты ждут своего часа – часа всеобщего признания. Ведь, пожалуй, любой из них мечтает, чтобы его строки услышали не десятки, а сотни, тысячи людей. Поэты – они и философы, и властители дум. Поделиться своим состоянием души, вплоть до самобичевания, со всеми на свете, быть понятыми и поднятыми – вот их зачастую безудержное, но тайное желание. Они по-царски щедры и добры в своих чувствах, и, как правило, по-детски наивны.
В каждой области, в каждом регионе есть авторы, перешагнувшие границы вотчины и вырвавшиеся на орбиту. Они с нами говорят из Космоса. Их очень и очень немного, но они есть…
Я познакомился с Васильевым в сентябре 1974 года – в суровом северном Мирном. В те годы мне пришлось работать в геофизической экспедиции. Общение с природой наводит на философские размышления. Тогда я и попытался складывать слова в стихи. Кое-что, вроде, стало получаться. Однажды в руки попала городская газета, где вся последняя полоса была отдана поэзии. Над строчками висела шапка: «Литературное объединение «Кимберлит». Председатель Алексей Васильев». «Какое удачное название придумали, – подумалось. – «Кимберлит». Ведь это – алмазосодержащая порода. И если на тонну руды приходится восемь-десять карат алмазов, то такое месторождение считается уже промышленным». Вспомнились, конечно, известные строки Маяковского:
Поэзия –
та же добыча радия.
В грамм добыча,
в год труды.
Изводишь
единого слова ради
Тысячи тонн
словесной руды.
«…А почему бы и нет, – решил я. – Может, это как раз то, что мне нужно». И я отправился на встречу. (А вам, читатели, дарю коротенькую справку: литературное объединение «Кимберлит» создано в 1963 году. Из его недр вышло пять членов Союза писателей, а количество поэтических сборников и книг прозы не поддаются подсчёту).
Первое впечатление – зачастую самое верное. На Алексее Васильеве был тёмный костюм и белая, супермодная в те годы, водолазка. Седая борода, такого же цвета волосы, умный, всепроникающий взгляд. Внешним обликом он напоминал Хемингуэя. Ему шел сорок первый год. Васильев сидел за столом главного редактора газеты «Мирнинский рабочий» Владимира Выборнова и лицедействовал. Собралось человек тридцать, и все, разинув рты, слушали поэта…
Попозже и меня заметили. Спросили, кто таков? Я представился. Попросили что-нибудь прочитать. (Это традиция «Кимберлита»: давать новичкам первое слово.) Я отнекивался, присматриваясь к окружающим… Среди них были как школьники, так и ветераны, но, в основном, мои ровесники. В этой компании оказались не только литераторы, но и художники, музыканты. Когда началось свободное чтение стихов, я всё же осмелился прочитать одно таёжное. Васильеву понравилось. Он сказал, что к нам пришёл ещё один поэт и отобрал мой опус для публикации. Так я стал кимберлитовцем. Во многом это произошло благодаря обаянию Васильева, которого я считаю своим литературным учителем. Впрочем, таким он стал для десятков начинающих литераторов всей России…
Так уж получилось, что в те дни у меня не было жилья в Мирном, и приходилось ночевать в посёлке «13-й километр». Каждый день за нами приезжала машина и отвозила на работу в город. У Васильева начались нелады в семье, и он ушёл в общежитие. В его комнате оказалась свободная койка, и я стал частым гостем в этой обители. Пять месяцев я имел счастье наблюдать за скрытой от посторонних глаз жизнью мастера. А то, что Васильев был поэтом и поэтом от Бога, ни у кого не вызывало сомнения.
И если в первые дни я обращался к нему «Алексей Алексеевич» и на «Вы», то потом всё чаще звучало «Лексеич», «Алексей», и даже «Лёшка». Чему, собственно говоря, сам АВ и потворствовал. Все эти варианты имели право на жизнь, но многое зависело от того, в какой среде мы общались. Той памятной осенью Васильев и написал очень
трогательные, раскрывающие его сущность строки:
Здесь лунный свет перечеркнули тени,
Здесь, вжившись в холостяцкое житьё,
Лежит на койке, подогнув колени,
Большое одиночество моё…
Васильев был заряжен на поэзию. Он мог враз прервать любое дело, схватив записную книжку, чтобы материализовать свои мысли. Что «накатывало» на него в любой момент. Случалось, мы с ним играли в настольный теннис, гоняли шары по бильярдному столу или боксировали, как вдруг Алексей хватался за авторучку. Перед сном в изголовье, на стуле он оставлял бумагу. Бывало, Лексееич два-три раза просыпался за ночь, на несколько минут зажигал настольную лампу, курил, оставлял на листочке строчки и снова впадал в небытие.
Кстати, здесь уместно сказать, что Алексей был достаточно спортивен. В школьные годы он стоял в футбольных воротах, выступая за команду взрослых, боксировал, бегал, занимался лыжами. Хорошая физическая подготовка помогала ему выдерживать непомерные нагрузки, тот ритм жизни, который он себе задал. Ведь он ходил на службу, общался с народом, много выступал, правил свои и чужие рукописи, и, что греха таить, поддавал. Причём пил всё что можно и неможно. Причём в те годы он мог запивать вино водкой, а коньяк – спиртом. Да, а женщины! (Та ещё нагрузка, но о ней – дальше.) И вот в таком жизненном ритме-танце Алексею удавалось быть в форме и выдавать на-гора стихи.
О том, какой популярностью обладал АВ в северном краю, свидетельствует прелюбопытный факт. Выпускник Якутского университета защитил диплом на тему: «Поэзия Алексея Васильева». Учтите, что в те славные годы наш Лексееич не был членом Союза писателей, и у него ещё не вышло ни одной книжки! (Это вовсе не означает, что у Васильева не хватало строк на издание. Просто он так трепетно, так тщательно относился к своему творчеству, так бережно работал со словом, что, пожалуй, из десяти написанных стихотворений мог лишь одно, максимум два выставить на суд своих почитателей.)
Лексеич был щедрой натурой. Щедрой во всём. Так, более половины из опубликованного имеет посвящение разным людям, порой, на мой взгляд, даже недостойным такой чести. (Кстати, кто эти люди? Эта тема ждет своего исследователя.) Но Васильев – человек-миг, человек-настроение делал то, что в данный момент было угодно его душе. Часто, не имея лишней деньги, он мог отдать последний червонец полузнакомому человеку. Его порой обманывали, за глаза смеялись над его доверчивостью, но поэт поступал по-своему, ибо добрые дела диктовались православной сущностью этого неповторимого мастера.
Рубли
не стали капиталом –
За честь
копить их не считал.
Считал,
когда их было мало,
А много было –
не считал.
Летом 1976 года, когда наконец-то вышел его первый многострадальный сборник «Кимберлит», Васильев, зная о моих проблемах, протянул мне с гонорара сотню. «Отдашь, когда сможешь», – сказал он. Я отдал… через десять лет. И хотя на Севере существует такая присказка: «Сто километров не крюк, сто граммов – не выпивка, сто рублей – не деньги», для меня это была значимая сумма.
Рядом со старым зданием редакции газеты «Мирнинский рабочий», на углу Комсомольской и Ленинградского проспекта, стояло деревянное сооружение «Худфонда». Этакое нечто во всех отношениях. Во-первых, никто не мог определить, сколько в нём этажей. Кто-то говорил полтора, кто-то – два, другие насчитывали два с половиной и даже три. Все зависело оттого, с какой стороны человек подходил к загадочному чуду деревянного зодчества. Во-вторых, вряд ли кто мог назвать, сколько человек в нём обитает, и сколько в нём имеется входов-выходов. Дело в том, что здесь происходила постоянная миграция, и каждый вновь прибывший считал своим долгом забить старый вход и прорубить новый! В-третьих, вряд ли даже сам архитектор сооружения знал, сколько тут комнат. В-четвёртых, здание, тем не менее, было достаточно компактно расположено и не напоминало медузу самостроя. В-пятых… в нём действительно находился «Худфонд», в котором местные художники по заказу городской администрации занимались оформительскими работами.
Широкая крутая скрипучая лестница вела на второй этаж. Там была мастерская. Рядом, справа, жилая комната, потом ещё одна, масса подсобных помещений, неработающий туалет… На первом – ещё один. И опять мастерская, и комнаты, комнаты, комнаты. Лестница была местной достопримечательностью: ни один человек не мог проникнуть в «Худфонд» незамеченным – его выдавал скрип ступеней. Однако замечу, что отдельные граждане спускались с неё и не по своей воле.
Здесь часто проходили и неофициальные заседания «Кимберлита». Залетали сюда и случайные люди, и сочувствующие, и просто любители трёпа. Например, мне не раз приходилось играть в шахматы с начальником медвытрезвителя – однажды, в растроганных чувствах, он привёз нам в два часа ночи ящик водки… и, изобразив из пустых бутылок ксилофон, играл на них до самого рассвета.
Так уж случилось, что в 1976 году, после выхода первого сборника, Васильев впал в депрессию. Было сорвано несколько заседаний «Кимберлита», не вышла литературная страница в газете, и Алексей объявил, что снимает с себя полномочия председателя – всё это могло привести к закрытию объединения. И тут же Васильев предложил мою кандидатуру на эту должность. Так я испробовал «вкус власти». Председатель – это обязывало. Ты и организатор, ты и творец. Я понимал, что мои вирши ой, как далеки от совершенства, но не мог себе позволить стать мишенью для критики, особенно на наших неофициальных собраниях, где любого могут протащить через мясорубку литературных разборок, – должность не позволяла. И в тоже время я не мог не писать. И тут мне помогла школа. Школа Васильева. Её традиции. Чтобы вести собрание, чтобы быть интересным, чтобы тебя слушали и верили тому, что говоришь, приходилось заниматься самообразованием: осваивать книги по теории литературы и стихосложению, шире интересоваться современной поэзией, по-новому перечитывать классиков, стараясь понять, почему они ими стали.
Методом проб и ошибок кое-что стало получаться. В январе 1977 года нас пригласили в Якутск на республиканское совещание молодых писателей. Поселили в гостинице «Тайга» всех в одном номере – 12 человек. И мужчин, и женщин. Неделя пребывания в столице слилась в один день. Были интересные семинары, перед нами выступали мэтры якутской литературы, да и нас возили читать стихи на различные предприятия. Каждый день заканчивался неформальным общением с достойными людьми в самых необычных уголках города: в мастерской фотографа или скульптора, на квартире местного поэта, в каком-нибудь кафе или в ЦК – центральной котельной.
В канун отъезда мы решили собраться в гостиничном номере. И здесь Васильев, что называется, перебрал. Он сидел за импровизированным столом в синих чесанных китайских кальсонах фабрики «Дружба», в галстуке, накинутом через голую шею на голое пузо, и читал стихи. Потом в таком виде вышел в коридор и начал заводить знакомства с постоялицами гостиницы. Те в ужасе прятались от назойливого кавалера в номера. Вмешалась дежурная, пообещав вызвать милицию. Тогда Васильев вернулся в наше общежитие и начал тут же вязать из простыней верёвочную лестницу, чтобы спастись от надвигающейся опасности. При этом он как-то забыл, что мы обитаем на первом этаже, а все окна были тщательно законопачены. Всё-таки Якутия, понимаешь. Минус 50...
Я старый бородатый
Добрый грешник,
И мне любви весна
Не принесёт.
Но сердце,
как пустующий скворечник,
На цыпочки пристав,
Чего-то ждёт…
Конечно, в те годы вода была холоднее, зима – серьёзнее, а водка – калорийнее…
Знаменательным событием стал для нас юбилей «Кимберлита», который мы праздновали осенью 1978 года. Нам предоставили большой зал недавно построенного Дома культуры «Алмаз», и 800 человек в течение четырех с половиной часов (без перерыва!) слушали стихи. Когда мы наконец вышли на улицу, нас встретили хрустальные россыпи стекла. Оказалось, что бесновавшаяся толпа поклонников, не сумевшая достать билеты, вышибла входные двери.
О Васильеве можно рассказывать часами… Как он мастерски читал стихи! Именно мастерски. Перед вами возникал образ человека непомерной физической силы, всё умеющего, всё знающего, прошедшего огонь, воду и медные трубы, романтика, патриота, гражданина, любимца женщин, где-то чудака, где-то пижона, где-то просто валяющего дурака больного, но не ангела. Ангелом Васильев никогда не был. Он был поэтом.
Однако буду откровенным. Надо различать грань между личностью поэта Алексея Васильева и его лирическим героем. Лирический герой – это тот идеал, на который хотел походить, к которому стремился Лексеич. И часто они не совпадали – ни по фазе, ни по форме.
На Севере Васильеву пришлось сменить множество профессий, и большинство из них упоминаются в стихах. Но свыше двух-трёх месяцев он нигде не задерживался: считал (что верно по сути!) своим главным предназначением стихи. А постоянная работа отнимала у него эту возможность. Когда командующий Северным военным округом дал лейтенанту Васильеву последнюю возможность остаться на службе, то он так ответил начальнику: «Генералов – тысячи, а настоящих поэтов – единицы. Я буду писать стихи». – «Зачем же вы заканчивали радиотехническое училище?» – «Это было моей ошибкой», – ответил Лёша.
Я обещал читателю вернуться к деликатной теме об отношении АВ к Женщине. Васильев любил и был любимым. Он мог быть обходительным, галантным, где-то даже рыцарем, читать и даже посвящать даме сердца свои стихи, а мог сорваться, накричать, обидеть её словом и тут же попросить прощения. Он был разным. Однако до конца дней Лексееич распутывал свои амурные приключения-похождения и вновь в них с головой погружался! Тот факт, что Васильев четыре раза был официально женат, говорит сам за себя.
Пусть я обвешан, чёрт возьми,
как штурмовой матрос, патронами,
Моими четырьмя детьми
и не моими, грешен, жёнами…
– так написал поэт ещё в 1974 году. А сколько с тех пор утекло воды?! Если бы Васильев сочинил подобные строки в последние годы, то они наверняка претерпели значительное информационное изменение.
Очень сложно приходилось жёнам Алексея. Неординарный, непредсказуемый поэт страстно хотел, чтобы его женщины соответствовали высокому интеллектуальному уровню, заданному стихами поэта. И даже если в его окружении появлялась творчески одарённая особа, то она, порой, не устраивала Васильева по каким-то другим качествам. Можно предположить, что Алексей всю жизнь искал свой идеал, свою Лауру, чем приносил немыслимые страдания себе и своим любимым. А может быть, он её проглядел? (Ведь даже мне, кое-что повидавшему в жизни, было довольно сложно жить с ним в общежитии, и я при первой же возможности сбежал из его кельи…)
Но Васильев всегда искренен в своих чувствах. А свои лирические переживания он превратил в прекрасные стихи, вознося до небес красоту женского тела.
Любовь, сперва она,
Как вспыхнувшая спичка,
Слепит зрачок, привыкший к темноте.
Потом она становится привычкой.
И губы те, уже совсем не те.
О женщина! Отбросив покрывало,
Таинственной останься до конца.
Когда души и тела вечно мало,
Тогда иконы пишутся с лица.
…Гроб с телом поэта был очень лёгким, как легка была его душа. Васильев умер 21 октября 2002 года на операционном столе. У него произошло прободение язвы и отказали почки.
Он уходил из жизни в Доме ветеранов, в своей творческой квартире, в полном одиночестве. Это был тот самый случай, когда в прямом и переносном смысле некому было подать стакана воды страждущему. Если бы в ту ночь рядом с ним находилась хоть одна живая душа и вызвала «скорую», то всё могло оказаться по-другому. Но, как известно, история не терпит сослагательных наклонений, и то, что было ему отпущено судьбой и Богом, он получил сполна. А то, что Васильев вошёл в историю русской литературы, – это, вне всякого сомнения.
Почему упали деревянные ворота в его доме, в день смерти поэта? Почему во время гражданской панихиды в помещение городской библиотеки залетели два голубя и сели ему на гроб? Почему его хоронили в день рождения его дочери Варвары – 25 октября? Почему его отпевали три священника и один из них его сын Федор? Не слишком ли много знаковых событий? У меня нет ответов на эти вопросы…
Васильев лежал в гробу красивым, нарядным, и, как мне показалось, с несколько удивлённым выражением лица. Он как бы спрашивал: «Почему в моем доме столько гостей? Зачем они пришли? А выпить будет?»
Траурную процессию сопровождали две милицейские машины с мигалками. В кузове грузовика лежал Васильев. Под ноги бросали ветки хвои. Устюжане провожали в последний путь Поэта. Многие стояли на обочине. Процессия остановилась возле Дома ветеранов. С Алексеем вышли проститься немощные старушки. В рядом стоящей школе были сорваны уроки – учителя читали юным оболтусам его стихи. На кладбище, когда гроб несли к Храму, к лицу Лексеича упало несколько ягод рябины… Горюй, Россия!
(Не было лишь братьев-писателей из Вологды, – они проводили более важные мероприятия).
Когда корабль
Устанет плавать,
Ударит случай по плечу –
И полетит Земля направо,
А я налево полечу.
А посредине неторопко
Листвой и звёздами шурша
Пойдёт невидимою тропкой
Моя весёлая душа…
Верю, что благодарные земляки когда-нибудь поставят в парке памятник своему «непутёвому» поэту. Возможно, в городе появится улица, названная в честь Алексея Васильева. Твердо уверен, что Россия обратит свой взор на одного из своих сыновей эпохи «шестидесятников», воспевавшему жизнь во всех её проявлениях.
Поэты уходят в вечность…
На снимках: Алексей Васильев – наш Хемингуэй (фото 2002 года); Устюжна, 9 мая 2001 года – «Под яблонькой», слева направо: Алексей Васильев, Вячеслав Лобачёв, Александр Никифоров, вверху – художник Владимир Беляков. (Все мы познакомились в сентябре 1974 года в Мирном. Беляков оформил в трёх номерах первые полосы ежемесячника «45-я параллель», опубликовал в ней и свою повесть «Бедный Сеня». Стихи поэта, члена Союза писателей России Александра Никифорова, живущего в городе Верхоленске Иркутской области, ждут своего часа в альманахе «45-япараллель». Все мы – кимберлитовцы. Наша дружба проверена временем. Это – навсегда); автограф АВ на странице сборника «Озоруи. Пипка взрыва». (Любой настоящий поэт – это личность. Алексей Васильев издал семь поэтических сборников. Горжусь, что я – единственный человек в мире, который имеет все семь автографов поэта. Мною движет не тщеславие, а радость от бесценного подарка!)
P.S. Если хотите больше узнать о творчестве поэта, наберите в поисковой системе «Яндекса» три слова: «поэт Алексей Васильев».
ВЛ
Ольга Фролова Алексею Васильеву 12 августа 2017 года
М.Д. к подборке «Когда выводят время на расстрел» Алексея Васильева 21 апреля 2010 года
Добавить комментарий