Алёна Бабанская

Алёна Бабанская

Все стихи Алены Бабанской

No pasaran!

 

 Холод стоит собачий.

 Ходим, поджав хвосты.

 Холод собачий, значит,

 No pasaran, коты!

 Где им, созданьям нежным

 Силы набраться, чтоб

 Через густой валежник,

 Через седой сугроб.

 Выжить – одна задача,

 Скалясь, вздымая шерсть.

 Холод ли, жизнь собачья –

 Только такая есть.

 

Гавот

 

Насмеши меня гавотом,

Спотыкнись на третьем такте.

Жизнь расписана по нотам

Для мужских и женских партий.

Опереткою беспечной,

Боевым ли маршем гордым:

Умирают все, конечно

Под последние аккорды.

 

 

Гнёзда

 

Апрель. Пернатых гнездованье,

Им голоса пораздавали,

Они галдят, они несут

В гнездо траву и всякий прут,

Со свистом разрезая воздух.

И меж ветвей папахи-гнёзда,

Как будто наперегонки

Бросали шапки казаки.

 

* * *

 

Дерево кажется зверем, а птица веткой.

Тени мелькают и облака поверху.

Ветер свистит,

Скрип деревянный, ветхий.

Солнце в глаза, ты прикрываешь веки.

Только кипят окрест запахи, блики, звуки,

Только жужжат шмели, старой травы шуршание.

Птичий гремит оркестр

Марши, сюиты, фуги.

Рыба снуёт в реке, маленькая и большая.

 

* * *

 

Как будто нарушена оптика,

И всюду мерещится мне

Деревьев весенняя готика.

И склоны в зелёном огне.

Там мечутся тени горгульями,

Звенит над цветами пчела.

Как будто бы сердце обуглено,

И дымка на небо легла.

 

Мир ловил меня

 

Мир ловил меня, но не поймал.

Гр. Сковорода

 

Мир ловил меня – не поймал,

эти патока и крахмал –

кружевных облаков оборки,

рек кисельные берега,

солнца блеск, карамель, нуга,

захолустье, Европ задворки.

 

Мир ловил меня – не поймал,

не таким он судьбу ломал,

не такие от боли выли.

Я ж, не пойманный певчий птах,

не отсиживался в кустах,

но зазря не подставил выи.

 

Мир ловил меня за рукав,

для чего искушал, лукав,

недопитым любовным мёдом?

Я прощаю, ведь он не злой,

неприметной лечу пчелой

к незаполненным Божьим сотам

 

* * *

 

Небо сегодня – точно пирог трёхслойный.

Ниже пространство, где ты живёшь условно.

Это пространство, где ты умрёшь когда-то.

Или же умер: не разбираю даты.

Впрочем, разница глазу заметна вряд ли.

Метаморфозы не различают рядом.

Даже на дачу ездишь дышать озоном

Среди таких же призраков, духов, зомби,

 

Никодим

 

Темнеет, и ты никуда не ходи.

Там нож на тебя наточил никодим.

Он спрятан в овине меж сваленных кож –

Ни в чём не повинный заточенный нож

Заблеяли овцы, от страха дрожа.

Уйдёшь со двора – не уйдёшь от ножа.

Ведь даже у тучи над нашим селом

Стальная заточка под левым ребром.

 

* * *

 

Пахнет густо и смолисто

Тополиная аллея.

Не стреляйте в пианиста:

Он играет, как болеет.

Между щебетом и свистом

У него в кустах рояли.

Не стреляйте в пианиста:

Вы с ним рядом не стояли.

 

 

Печаль-сестра

 

Течёт, течёт печаль-сестра

Помимо Волги и Днестра,

Помимо солнца и весны,

Помимо жителей лесных:

Проворных соек и куниц,

Земных не ведая границ.

 

Помимо вторника, среды,

Сметая шаткие мосты,

Подтопит берег до бровей,

Где басням верит соловей,

От ледяной её волны

Глаза и губы солоны.

 

И день, и ночь саднит река,

Как долгий кашель старика.

Горит печаль моя, светла,

Казалась выжженной дотла

И даже трещинки по дну.

Но всё равно я в ней тону…

 

По Блоку

 

Ай, какой холодный ветер,

Ай, какой апрель холодный,

Всё случается на свете,

Ради прихоти свободной.

Зябко ёжится на кочке

Мать-и-мачеха цыплячья,

Распушили вербы почки,

Я в карманы руки прячу.

Только ветер леденючий,

Только тявкает собака.

Нами всеми правит случай,

Издевается, однако.

 

* * *

 

По клейким листочкам

Невнятный идёт шепоток,

Неверный, непрочный,

Небесный гуляет поток.

И ангельский почерк

Среди соловьев и синиц,

Такое напрочит,

То только и смотришь в зенит.

Там горние тайны,

Судьбы начертанья и рок.

Там в синьке бескрайней

Полощется облака клок.

 

* * *

 

Покажется небо с овечку,

Оно уже было с овчинку,

В него мы стреляли картечью.

Потом же отдали в починку,

Покраску, растяжку, обивку,

Чинильщикам Пете да Славе.

Все эти пружины, обрывки…

Не жмёт оно нынче, не давит.

Откинешься в облако плюша

Смотреть заводной самолётик.

А рядом Степашка и Хрюша,

И птицы, и дяди, и тёти.

 

* * *

 

Портится, портится яблочко наливное.

Хмурится, хмурится облако надо мною.

Долгое, как кошмар,

Плотное, как кошма.

Все поглощает тьма.

Ни единой звёздочки не видать,

Это ведь не беда.

Будем и со свечой.

Время пережидать,

Просо перебирать,

Жить, умирать,

Дням потеряем счёт.

 

* * *

 

Предки мои – казаки, сиречь хазары:

Странные существа с выпученными глазами,

С шашками наголо, с шапками набекрень,

Цепкие, как репей.

Так и остались в жаркой степной ладони.

Скачут и скачут за Золотой Ордою.

Переплывают Лету, не зная (б) рода.

Там, где земля сходится с небосводом.

 

* * *

 

Проснёшься – дождя бормотанье,

А всё остальное не в счёт.

Вот время, его коротали –

Оно всё течёт.

Считаешь спросонья, в ознобе,

Искомый ответ:

Его умноженья и дроби

На мокром окне.

Пеняешь московской погоде,

Подводишь итог.

А время выходит, выходит

Дождём в водосток.

 

 

Ретроград многоцветный

 

Сер небосклон,

мокрую вздыбил холку.

А Симеон

ну щебетать и щёлкать,

грудь раздувать,

лить золотые трели.

Что синева,

если её не спели?

Скрипнет перо,

Вздрогнет рука над ятем.

пишешь хитро,

коли умён и знатен.

Счастье ль, беда

или разверзлись хляби –

поступь тверда

трудных твоих силлабик.

Что Вертоград –

мир неказист и скучен.

Царственных чад

русским глаголом мучим.

Взялся – не плачь,

но ничего о личном.

Тёртый калач,

свитый ключом скрипичным.

 

Русская инородная

 

Как на яблочном ковре

Лето красное помре

В одиночку.

Раздобрели облака,

Даже вымокли слегка

Ангелочки.

 

Скучно в нашем городу,

Ум и сердце не в ладу,

А в разладе.

Касса справок не дает,

Каждый вовремя умрёт

И заплатит.

 

За осенний беспредел

Лес померк и поредел

Хохломою.

Чуя банковский обвал,

Наш Кащей затосковал

Над казною.

 

Даже леший морщит плешь,

Но туман густой, хоть режь

Втихомолку.

А царевич, не дурак,

Обернулся и в овраг

Серым волком.

 

За ворота нипочём

Не заманишь калачом

Сядем сиднем…

Коли выйдем за порог

Встретят Даждьбог и Сварог –

Оба злыдни.

 

В нашей сказочной дыре

Лето красное помре

В одиночку.

И под космами дождя

Как воробышки грустят

Ангелочки.

 

* * *

 

Сестра моя, проталина,

В снегу лучом продавлена

Легчайшим – до корней.

Как будто бы больней

И глубже ранит лёгкое.

И сразу сердце ёкает.

И млеет под лучом –

Травы живой пучок.

 

* * *

 

Сирень взрывается гранатой,

Сияет вспышкой грозовой.

Выплёскивается за ограду

Волною бело-розовой.

Пока трамвай ползёт, натужно,

Громя подковами асфальт,

Ты, сладким запахом контужен,

Стоишь, и скалишься, как скальд.

 

* * *

 

Шмели в полосатых матросках,

И клёш, и во рту папироска.

И «Яблочко» спляшут задаром,

К полудню гудя над садами.

Качается палуба суши,

Наш парус натянется туже:

Все мачты, канатов сплетенья –

Под валом девятым цветенья.

 

Эмалевое небо

 

В эмалевом небе тончайшие ветви, как трещины,

В эмалевом небе не чаще, чем в рае обещанном,

Кружат голубки, воцарились погоды погожие,

Скользит самолёт вдоль реки нержавеющим ножиком.

Шагают дымы без затей в направлении западном,

Светило блестит в высоте, пустотелая запонка,

Ее застегнёшь, бормоча словеса бесполезные.

Вот так и живёшь в леденеющем небе надрезанном.

 

* * *

 

Это просто живая вода невесомости.

У неё никакого стыда и ни совести.

Отхлебнёшь и помашешь рукой, и поехали.

Только космос такой – телевизор с помехами.

Стоп-сигналы комет не горят, а погашены.

На параде планет мы флажками помашем ли?

Это просто живая вода, это вакуум.

И плывёшь в никуда, объясняешься знаками.

 

 

алфавит

 

Я читаю по складам,

по складам, по проводам,

где, нахохлившись, сидит

разнопёрый алфавит.

Хоть куском его кори,

встрепенётся до зари,

недоверчив и горласт,

разлетаться он горазд.

неприрученный букварь:

галка, ворон да сизарь.

 

Я читаю по складам,

по складам, по неводам,

по дымящейся ухе,

по хвостам да шелухе.

Сколько спрятала река

краснопёрки, чебака,

у затопленных коряг

сом угрюмый, как варяг.

Только мимо проплыло

дармовое серебро.

 

Я читаю по складам,

По складам, по городам,

по собакам на селе,

мужикам навеселе,

по заборам, по крестам,

по заброшенным местам,

по рыжеющей стерне,

по редеющей родне,

отчего же так болит,

кровеносный алфавит?

 

баба

 

От каменной бабы степной начинается зной.

Глаза её – ястреб, лодыжки её – перегной.

Скудны ее груди, а в косах полова и сныть.

Обет её труден: рожать, подымать, хоронить.

Ах, сколько вас бродит, и каждый могуч и горазд

У каменных бёдер, вселяя вселенский оргазм,

Ах, сколько вас сгинет, батыров, народов, племён,

На плоской равнине. Ведь сердце её – скорпион.

Не ведай, что будет, кровавых даров не жалей,

Скудны её груди, дыханье её – суховей.

 

без боя

 

Придут весёлые паяцы

И сердце медное порвут

Играть на скрипице, бояться

Менять заученный маршрут

Судьбу разыгрывать по нотам

Свободы несколько октав

Хоть опостылела до рвоты

Решётка нотного листа

Сдавая города без боя,

войскам скрипичного ключа

Пока смеётся над тобою

Клубится музыка ничья

 

вдогонку за..

 

Ушёл Симеон, как уж.

Глаголили, неуклюж,

А он, погляди, проворен,

Сбежал, невредим, на волю.

Ни аза, ни буки-вед,

А только дымящий след,

Минута – и тот (пр)остынет,

Как тусклая медь латыни.

Ушёл Симеон, как уж,

А был благолепный муж,

Служил исправленью нравов,

И пастве своей лукавой.

Был вирши писать горазд,

не спился, не впал в маразм,

а стал, как песок текучий,

Ты, Боже, его не мучай…

 

драже

 

Я живу – неизвестно кому,

с головой, обращённой во тьму,

с головой, обращённой во вне,

к деревам на другой стороне.

 

Я не знаю, какие слова,

прорастают во мне в дерева,

в плеск воды, убегающий ниц,

с промелькнувшими бликами лиц.

 

Я смотрю от зари до темна,

как жируют в реке времена,

точно бродят пескарь и налим

в полнолуния белый налив.

 

Я не знаю, какого рожна,

никому ничего не должна,

но как будто стою на посту:

стерегу – красоту? пустоту?

 

Я живу в опоздавшей стране,

с головой, обращённой к войне,

с головой, обращённой к труду:

подудеть в мировую дуду,

 

и блистающих звуков драже

растворить в мировом мираже…

 

колки

 

Ты едва поверишь, что я жива.

У меня в кармане слова, слова,

У меня в кармане страна, страна:

Чуть левее Волга, правей Двина.

У меня в кармане земля, земля,

У меня под сердцем змея, змея.

Столько птиц натолкано в рукаве:

В каждой складке шёлковой – соловей.

За подкладкой свежие козыря,

За калиткой нежные егеря,

Самодуры, бражники, игроки…

И душа намотана на колки,

Ведь, покуда тонко звенит струна,

Будут слева Волга, правей Двина.

 

листопад

 

Я смотрю на кроны кленов просветлённых,

Между прошлым и грядущим разветвлённых.

Там завелся золотистый шелкопряд:

Листовертень, листоедень, листопад.

 

Мы, похоже, скоро станем мудрецами,

Рассмеемся, побежим за леденцами.

Колыхнёся под ногами звукоряд:

Листовертень, листоедень, листопад.

 

В расписной небесной печке изразцовой,

До сих пор сияет солнце образцово.

У берёз на платьях множество заплат –

Листовертень, листоедень, листопад…

 

 

мнимому больному

 

Скажись простуженным и хилым,

Пока гроза втыкает вилы,

Ерошит сено над Москвой,

И пахнет свежестью морской.

Гроза сойдёт волною мутной,

Ты будешь слабостью минутной.

Покашляй для отвода глаз.

Дорога высохнет за час.

Любезный друг, меня не слушай,

Бей драгоценные баклуши,

Глотай у подмосковных дач

Жасмина огненный первач.

На речке с удочкой зависни,

вон отогнав пустые мысли,

Лови шершавую плотву.

А я тебя не позову.

 

на уровне ласточек

 

На уровне ласточек – щебет и свист –

Висит небосклон, беззаботен и чист,

Висит небосклон, благосклонен,

Светило катая в ладони,

Как будто по блюдцу с лазурной каймой,

А мы, позабыв о юдоли земной,

Лежим на российской равнине,

Вплетённые в запах полыни.

Лежим и глядим в голубой небосвод,

Как в нём невесомое время плывёт.

А, ежели будем, как дети,

То, может, оно не заметит

В цветочном ковре – свысока? с высоты?

Подумает, может, мы тоже – цветы

С обычной цветочной судьбой:

Стеречь небосвод голубой.

 

не заметишь

 

Не заметишь ни сыра, ни бора,

ни листвы, облетающей споро,

ни ковра из мерцающих яблок,

ни тепла, прикорнувшего на бок.

 

Там, в пространстве, отпущенном зренью,

неприметные дни и селенья

застилает туман до полудня.

А услышишь, то скрипку, то лютню

 

птиц, летящих в далёкие страны.

Запах тленья, и горький и пряный.

Обвернёшься платком шерстяным,

И подумаешь: дни сочтены… 

 

обещание

 

Мы и тебя подучим

столбняк пережить осенний.

Своим словесам паучьим,

дремучим, как сок растений,

 

который течёт в гортани,

горчит безо всякой скорби.

А если горчить не станет,

то просто – засохли корни.

 

Вот видишь, уже морочим,

играем со смыслом в прятки.

Сочится туман молочный,

из каждой небесной складки.

 

Мы и тебя подучим:

размякший, как воск в ладони,

пойдёшь за звездой падучей,

да кто же ее уронит…

 

пастораль

 

небесный свод стремится вниз

как будто перезревший плод

проистекая тучи из

а ты стоишь намокший под.

 

ты состоящий счастья из

иль может горя на краю

по коже луж проходит бриз

ероша рыбью чешую

 

воды в траве снуют скворцы

каких незнамо ищут блох

а сад цветущий под уздцы

выводит крепкорогий бог

 

ты даже слышишь стук подков

звенящий в паузах строки

и сад со взмыленных боков

роняет пены лепестки

 

пока Вивальди…

 

Пока Вивальди скрипки точит,

Пока Вивальди сердце пилит –

Субтильный снег летит, где хочет,

Вздыхает ветер – аки спирит,

 

Пока Вивальди сыплет стружкой,

Пока колдует над пассажем,

Влюбились мы – дурак с дурнушкой,

Но никому о нас не скажем.

 

Пока маэстро строит козни,

Мешает звуки в хрупкой склянке.

Октябрьский воздух всё морозней:

Пора вострить коньки да санки!

 

Ты не находишь, стали зыбки

Как будто выцвели – пейзажи?

Ах, это, друг мой, скрипки, скрипки,

Мы никому о них не скажем.

 

поломка

 

любовь не заслужишь ни делом, ни словом,

прощай, человечек, твой двигатель сломан,

всегда не в себе, но сегодня притих:

на кнопочку жмёшь, а моторчик – пых-пых.

ты вовсе не лётчик, не Карлсон, поди же –

унылой фанерой паришь над Парижем,

то черта клянёшь, то помянешь святых.

на кнопочку жмёшь – а моторчик пых- пых.

любовь не заслужишь ни словом, ни делом,

любовь – это дар неспокойным и смелым,

прощай, человечек, в починку иди,

чтоб било в груди, чтоб болело в груди,

чтоб рядом с тобой обдавало горячим

чтоб солнечный диск из-под рёбер маячил.

 

 

пчёлы

 

Заправлены пчёлы неправильным мёдом:

декабрьскою стужей, полуночным бредом.

Во тьме притаились деревья-скелеты,

плечистые краны, бетонные соты.

 

Роятся, несутся земле параллельно,

понять мудрено ритуальные танцы,

мелькают в огнях запорошенных станций –

холодные жала зимы акварельной.

 

Неправильным звоном заправлены пчёлки:

железною хваткой, нордическим зудом.

А пасечник вышел. Проказа? Простуда?

А пасечник умер. Похоже, надолго.

 

руно

 

Давно ль? Не припомню,

Не сладко от вкуса халвы.

Квадратные корни

Из круглой растут головы.

Вплетаются в тучи

(Куда им прикажете лезть?),

В таинственный случай,

В небес многотонную жесть.

И тянут оттуда,

(Ведь корни повинны тянуть)

Не вешнее чудо –

А зимнюю жгучую муть.

Не спишь без причины,

Но лжёшь без вины и стыда,

А небо с овчину –

Руно из кромешного льда

 

сентябрь

 

Внутри темно. Снаружи зябко.

Спешит сентябрь на тонких лапках.

Я не пойму, что он за птица,

В тумане войлочном гнездится.

Везде сует свой нос досужий,

Без остановки мерит лужи,

И, вопреки дождливой хмари,

Взахлёб свое болото хвалит...

 

Внутри темно, и тьма такая,

Как будто исподволь толкает,

Спешит сентябрь на тонких ножках,

Спешит к подъезду неотложка,

к соседке. В цепких лапках птичьих

Не трепыхается добыча:

Ей опротивело до рвоты

Его болото.

 

снеговик

 

Паше Байкову

 

Небо сыплется на пятки

стоеросовых мужчин.

Вьются белые облатки

высших следствий и причин.

 

Над простором взбита пена

силою маховика.

Стало снега по колено:

я леплю снеговика.

 

С небывалою сноровкой,

под небесный стук колес,

всё, слепила. Нос – морковкой.

Тоже будет – стоерос.

 

тебе туда нельзя

 

чужая жизнь потёмки колыма

Александр Анашкин

 

Чужая жизнь разыграна по но-

там, звуки осыпаются с панно,

поскольку выводились впопыхах

скрипучими моторами в жуках,

жирующих в коричневых плащах

на ветреных берёзах и хвощах.

Там, кажется, сражение – зер гуд:

бумажные солдатики бегут.

там музыка батальная слышна,

там речь исповедальная смешна,

там пешки предприимчивей ферзя,

тебе нельзя, тебе туда нельзя.

Чужая жизнь пестра, как синема,

чужая жизнь потёмки колыма.

А ты стоишь, соломинка во рту,

глядишь заворожённо в пустоту.

извечно ни при ком и ни при чём –

скрипичным отмыкающим ключом.

 

тени

 

Что ж вы, тени, распустили языки,

Под берёзы разбросали армяки?

Ой, негоже, ой негоже:

На снегу лежать одёже!

 

Что ж вы, тени, разбежались по полям,

По синицам, по песцам, по соболям?

Возле солнечной поляны

Ваши сетки да капканы.

 

Что ж вы, тени, загустели киселём

Над оранжевым фонарным пузырём?

Он и так роняет слёзки

На летящие повозки.

 

Что ж вы, тени, поднебесная смола,

Чёрной стаей забираетесь в слова?

До утра молчит, как рыба,

Темноты речная глыба.

 

труба (2)

 

Проснёшься от мысли, что дело – труба,

И мокрую прядку откинешь со лба.

На столбике ртутном застывший январь,

Что жизнь промелькнула – поспоришь едва ль.

А всё ожидаешь внезапных чудес,

Глядишь в пустоту полинялых небес,

Где меткой прозрачною месяц с утра,

Где дремлют, обнявшись хвостами, ветра.

 

Горячую прядку откинешь со лба,

Сквозь пальцы и поры струится судьба,

Так с неба летит ледяная пыльца.

И кто-то глядит, но не видно лица,

(Поскольку морозный узор на стекле,

Поскольку ленивые мысли в тепле.)

Там, кажется, ангел расселся в тоске

С огромною дыркой на левом носке.

 

 

труба (новая версия)

 

наше дело труба играй

даже если трубач убит

захотели построить рай

развалили последний быт

 

виноватых ищи-свищи

в стоге сена блеснут иглой

а у следствия нет причин

утешайся трубач игрой

 

ясно дело табак кирдык

точно враг захватил в полон

но куда заведёт язык

если киев со всех сторон

 

фортепьяно

 

Звуки разгрызает фортепьяно,

Все орешки нынче без изъяна,

Так и сыплют – ядрышко к ядру

И ложатся бёдрышко к бедру.

Даром, что во фраке деревянном,

Но живых живее фортепьяно,

Молоточки стукают хитро

Забивают гвоздики в нутро.

Звуки разгрызает фортепьяно

Несмотря на место, несмотря на

Времена, не сыщешь подходящих,

Вновь оно играет в чёрный ящик:

Музыканта за руки схватив

Тонкокорый пробует мотив.

 

человек

 

Человек о двух ногах и голове

По блестящей проходился мураве.

Проходился, как родился, нагишом,

Мураве он приходился мурашом.

 

Человек о голове и двух ногах

Несвободный, точно речка в берегах,

Где пескарь сверкает боком слюдяным.

Пескарю он приходился водяным.

 

Человек о двух ногах и голове

Сокрушался о небесной синеве,

Да макушку частым дождиком чесал:

Отчего же не пускают в небеса?

 

Человек о двух ногах и голове

Не напрасно тосковал по синеве,

Не напрасно проходился босиком:

Синеве он приходился мотыльком...

 

чикаго-блюз

 

меняй, чикаго, плюс на минус,
торгуй, чикаго, блюз навынос,
стони, визжи, как баба в родах,
как демон в мичиганских водах,
хрипи в  метро лужёной глоткой,
искри оборванной проводкой,
чади, крути лассо тайфуна,
по сердцу ударяй, по струнам,
огни в ночи рассыпь попкорном
и захлебнись вокалом чёрным.

 

швея

 

Что нашепчешь в игольное ушко, швея,

Если жизнь не твоя, если смерть не твоя?

Заказали одежду – и платят,

А куда же сегодня без платья.

 

На себя примеряешь бескровный простор,

Километры, прошитые ниткой простой,

Мы видали и лучше батисты,

Под восторженным утром росистым.

 

Засмотревшись, роняешь иголку впотьмах

В облысевший ракитник на белых холмах,

Там, где ветер отчаянно плачет,

а всего-то – уколотый пальчик!

 

Отложи на минуту свое ремесло,

Как, скажи, уходить в мировое зеро?

Не случиться ль какого убытка,

Если просто – оборвана нитка?

 

шпионские страсти

 

Отстучала капель по балконам.

Позывные любви – вне закона.

Я с пристрастьем неделю, другую

Сообщенья твои пеленгую,

Не скуплюсь на шпионские штучки,

Стынет гель в симпатической ручке,

Мы ведь тоже – видавшие виды,

Ты пароли и явки мне выдай,

Ведь готовы уже к перехвату

Стаи певчих, клювастых, пернатых:

Стерегут непрестанно границу,

Где секретное сердце хранится.

 

эйфория

 

Не осталось ничего от эйфории,

Будто вовсе не летали, не парили,

Не барахтались на облаке румяном,

Ни жасмином не дышали, ни шафраном.

 

Не осталось ничего от эйфории,

Непонятно, что такое натворили.

Дули на воду, о будущем радели

Облака над горизонтом поредели…

 

Солнце медное вытягивало тени,

Незаметно холодело в средостенье.

Лес щетинился ветвями, воронёный -

частый гребень, Василисой обронённый.

 

Выдували стеклодувы лёд узорный,

одарили зеркалами люд озёрный –

Водяные щеголяли сединою,

Похвалялись чешуею слюдяною.

 

На карнизах нос повесили ледышки.

Снегопады разбазарили излишки.

Не осталось ничего от эйфории,

Точно в стужу наши души отворили...