Before leaving
Гремит холодильник и капает кран.
Стихи сочиняются прозой.
Осталось четыре часа до утра.
Крепчают симптомы невроза.
Атака бессонницы, хаос вещей –
Сиди, от бессилия корчась.
Замёрзли подошвы – оконная щель
Неровно заклеена скотчем.
Но где-то в закормленной солнцем стране,
Высасывающей рассудок,
Вся эта убогость покажется мне
Родной до подкожного зуда.
Забывшись в безумном галопе толпы,
Забившись в гостиничный номер,
Такой неналаженный, бесящий быт
Припомню совсем по-иному.
И вспыхнет, как спичка, в чумной голове
Картинкой уютная кухня:
Извилины дыма, ползущие вверх,
Углы, накопившие рухлядь,
Хромой табурет, слеповатый торшер,
Горчичный оттенок обоев...
Так милым бывает банальный сюжет
На фото в семейном альбоме.
Кольнёт (как подушечку пальца – ланцет)
В груди – не воротишь момента.
Проявится сеткой морщин на лице
Всё то, что сейчас незаметно:
Нарушенный тенью покой потолка,
Мерцание в лампочке хрупкой,
Гранёный советскосоюзный стакан,
По-свойски дающийся в руки...
Жидка консистенция времени. Нет,
К часам не прикрутишь дозатор.
Момент, уценённый в сегодняшнем дне,
Бесценным покажется завтра.
Рассвет. Половина шестого утра.
Рябеют тяжёлые шторы.
Гремит холодильник и капает кран...
Но как-то... по-новому, что ли...
* * *
А ширмочку поэзии отдёрнешь –
Увидишь хвост крылатой электрички,
Чужих детей с бурячными щеками,
Полощущихся в ласковом снегу,
Твоё окно (кромешное, как дёготь),
Пустое время (чем его ни пичкай),
И будущего мутненькую кальку,
И... кажется, я больше не могу.
Рванёшься, как в объятия с вокзала,
Ворчливый пол задабривать мастикой,
Тревожить антресоль, утюжить фартук,
Как будто запоздалую фату…
И, может быть, состряпаешь лазанью,
И даже подпоёшь пластинке Стинга.
И рифмы, словно розы в целлофане,
Все ярче, все отчаянней цветут.
* * *
Вечность уместилось в самокрутку –
Старый азиат пускает дым.
Кожуру небесного грейпфрута
Задевает линия воды.
По горячим пазликам брусчатки
Юбкой разгулявшейся мету.
Кто-то наверху меня прощает...
Привкус невесомости во рту.
Чистит загорелыми руками
Продавец оплаченный кокос.
Ноздри поглощают запах карри,
Растрепались змейки афро-кос.
Что-то в этом воздухе родное.
Собираю память по куску...
Что-то в животе приятно ноет,
Гладит ветерок изгибы скул.
Что-то вне-словесное в пространстве.
Поступь непривычна и легка.
Девочка, завидев иностранку,
Дёргает мамашу за рукав...
Почему-то ласков карий космос
В любопытных щёлочках-глазах...
...кажется, и я была раскосой
Пару тысяч лет тому назад...
* * *
Всё чаще рифмы находишь в прозе
И слышишь Баха в случайном ветре...
Ко мне приходят с мешком вопросов,
Но – странно – им не нужны ответы.
Хотя браслетик из частных истин
Не всем по вкусу и по запястью.
Художник солнце предвидит в кисти,
А рукодельница – в круге пяльцев.
Пускай находят. Совет – не слово.
Отсыплю лета – подставь ладони!
Пиррихий станет ударным слогом,
Чужая кухня запахнет домом…
Смотри, закат – невозможно розов.
«Печаль» – созвучная с «опечаткой».
А все ответы на все вопросы –
На дне щербатой кофейной чашки.
* * *
Зародыш перрона растёт поминутно в груди,
Слова, замирая, не перерождаются в голос.
От борта пальто отрываются пальцы: «Иди!»,
Но цепкая память лишает картинку глаголов.
Краснеющим яблоком наискось катится день,
Предчувствие завтра дрожит силуэтом неточным.
Песочные мандалы тихо плывут по воде...
И снятся грядущие буквы расставленным точкам…
* * *
Вот тогда с тобой рядом садится Егорка Летов,
Обнимает тебя и курит. «Ну вот, и ты…»
В. Ковальчук
И когда все точки выстроятся в линию,
Породив струну, что тонко зазвучит,
И когда вода реки продлится в лилии,
Чьё цветение – несчётные лучи,
И когда неважным станет имя станции
За вагонной шторой – ибо всюду дом,
Осознаешь: быль, казавшаяся стансами, –
Отпевание заглавной ноты до.
Если правильно прочесть «держаться за руки» –
Семантически незрим глагол «держать».
Если правильно смотреть – увидишь зарево
(Хоть кому-то померещился пожар).
И неважно будет что в рюкзак не сложено –
Лоскут космоса вмещается в карман.
Ощутишь: прозрачный кто-то кормит с ложечки
Невесомым джемом из тибетских мантр.
Оглянёшься: океан, поверхность – шёлкова.
Задремало утомлённое весло…
И единственное слово выйдет шёпотом
(Потому что не осталось громких слов),
Потому что «воду» в тексте кто-то вычеркнул.
Бирюза вокруг поёт забытый блюз...
И редакция заканчивает вычитку,
Оставляя только тихое «люблю»...
* * *
И когда не останется честных слов,
Узколобой силлабике вопреки,
Развернёшься – и выйдешь в свободный слог,
Распоясав рифму в конце строки.
Зашагаешь без права на карандаш,
Ощущая во рту, как глагол печёт,
Покидая бумажные города –
Неземной фонетикой увлечён.
Перетерпишь ангину, уймёшь бронхит.
Через горло – бордовое, как закат –
Истерической пеной пойдут стихи,
Не вмещаясь в синтаксис языка.
А с прозрачного неба струится звук,
Алфавит закручивая в кольцо.
И на стыке последней и первой букв
Ты внезапно видишь своё лицо.
* * *
Искусственность гвоздями проступила сквозь искусство.
Опилки философии. Медвежья голова.
Кому какая разница, о чём зимует кустик?
Расти, малыш, когда-нибудь сгодишься на дрова.
Страна сплела гирляндами засаленные косы.
Какие все нарядные! – обняться и рыдать.
В глубоких антресолях – неопознанные кости.
Припудренные мысли. Бытовая благодать.
Судьбу свою за ниточку, внимая чувству долга,
Девчонка тащит варежкой, вздыхает в кулачок.
И моет мама раму так отчаянно и долго,
Что пена стала розовой, что рама – ни при чём.
Безвыходно-весёлое дыханье паровоза.
Взаимозаменяемость причин и величин.
Ещё чуть-чуть покурим – фейерверком треснет воздух,
Отчаянной молитвой атеиста закричит.
* * *
Купила серьги. Выучилась петь.
Надумала морей в пустом корыте.
Безумная, не мучь велосипед –
Отпарывай брезентовые крылья.
Предавших – сколько? Пухлое число.
Хватило плясок – век не отоспаться.
(Носи медалькой выверенный слог).
Подставивших плечо – считать на пальцах
Одной руки. Спасибо и на том.
Ах, память – накрошили мармеладом...
Тик-так. Ассоциация с фатой –
Всё меньше – поцелуй, всё больше – ладан.
Потребность верить. Выпишите чек!
(Закрой глаза – оплачивай в рассрочку).
Вода, вода. Кого позвать в ковчег?
Потребность рук – отглаживать сорочки,
Сметать пылинки. Чёрная вода…
Усталость пробирается по-ужьи.
Я знаю, завтра ты меня предашь.
Молчи. Во сколько ждать тебя на ужин?
* * *
Листы изломаны – сложилось оригами.
Цветы осыпались – побагровели вишни.
Очки раскрошены чужими сапогами,
Но, оказалось, и без них прекрасно вижу.
Упали стены – безугольное пространство,
Упали разом – стало быть, стояли косо.
Но ветер ласков со свечей (такая странность),
В когда-то тесную квартиру плещет космос.
Не стало почвы – кто-то выбил беспардонно.
Глаза по-девичьи испуганно закрыла…
Но небо бережно подставило ладони.
Аквамариновый покой. Раскрылись крылья.
* * *
Мерещишься всюду: в чьих-то изгибах шей,
В птичьих манерах, в детских ключичных ямках...
Опять пробуждаешь рифмы во мне, mon cher,
Присутствуя не-присутствием слишком ярко.
Опять замечаю: небо хмельней вина,
Слово под нёбом плавится, как ириска.
Опять ощущаю: невероятность «нас»
Имеет бодрящий, необъяснимый привкус.
Спасибо, поскольку учишь меня любить,
Не претендуя рвать на тебе футболки,
Моститься под боком спать, целовать «на бис» –
Любить как искусство, истину, частность Бога.
Ты есть у меня. Попытки сближений – блажь.
«Корень инстинкта – вырвать» (заданье на дом).
Останется свет, где кошка вчера скребла.
Ты есть, mon ami. А большего мне не надо.
* * *
Минутное лето – прозрачное, как органза.
Привычная выкройка дня – желтоватая калька.
Изнанка столицы. Не так удручает пейзаж,
Как беспрекословность, с которой к нему привыкаю.
Не жду новостей, не тревожу стихами блокнот.
Случайные чувства похожи на лёгкую дымку.
За тонкой стеной молодёжь распивает вино
(Так странно кого-то – не нас – называть молодыми).
Как ловко, как пакостно жизнь округляет углы.
Не вынесли крылья – отращивай когти и жабры.
Уснувшая память едва встрепенётся: «Курлык!» –
И станет пустынно и страшно, как после пожара.
А значит, пора каламбурить, куда-то бежать,
Закатывать сцены, глаза, стеклотару с аджикой.
И стыдно признаться, и чистосердечно не жаль
Бесчисленных нас, незаметно себя переживших.
Столица раскиснет по контурам, всхлипнут огни –
Спеши покупать свитера, опрокидывать шоты...
Лишь мелкой царапинкой еле заметно саднит
Желание искренне верить хотя бы во что-то.
Мы признавали друг друга Буддами.
Мы врачевали друг другу трещины.
Мы собирались на склонах будничных,
В хрущёвках салтовских и троещинских.
Намеревались вершить историю.
Из топора сочиняли праздники.
Одна идея. Четыре стороны.
Одна коробка. Начинки – разные.
Росли цыплята. Мелькали осени.
Бежало время шажками лисьими.
Переплетались дороги косами.
Мы не учли многогранность истины.
И кто-то вышел на площадь с прапором.
А кто-то вышел в окно февральское.
И каждый мерил своими правдами.
И каждый красил своими красками.
Кому-то крикнули: «Профанация!»
Кому-то кеды сменили берцами.
Вот так и жили в одной тональности
Секунды, кварты, октавы, терции…
Сойдутся в реку речушки-ужики.
Бутоны солнц зажелтеют пижмами.
Воскреснет Моцарт во всех наушниках...
Сансара крутится. Строки пишутся.
Закваска вскиснет. Взобьётся венчиком.
Возникнет привкус полёта птичьего...
Мы соберёмся молчать о вечности
В большой курилке межгалактической…
* * *
Не ожидаю бережной руки,
Не грежу платьем хитрого фасона.
Струятся дни – прозрачны и легки,
И я живу – неслышно, невесомо.
Как славно не порхать ночами в бар,
Не ждать шагов, заламывая пальцы,
Ни с чьими именам на губах
В лиловые часы не просыпаться,
Не льнуть к окну, не бредить новизной,
Вычитывая прошлое часами.
Какая роскошь – сделаться сквозной,
Существовать, земли едва касаясь.
Какая трезвость – выдумки поправ,
Ужиться с неприглядными вещами…
Лишь изредка, на краешке утра,
В рассветные минуты ощущая,
Как что-то, не вместившееся в стих,
Как что-то, тоньше талии осиной,
Болит внутри. И август шелестит –
Пронзительно, светло, невыносимо.
* * *
Оставшейся веры не хватит мне
Отстраивать павший храм.
Мерещится звон тридцати монет
И зреет внутри дыра…
А, может, там варят стальной каркас?
Печёт и печёт в боку.
Так феникс горел миллионы раз,
И тем отличим от кур.
Струну не натянешь – не зазвучит,
А ей суждено звучать.
Румянится шар колобка в печи
(Минута идёт за час)...
Так, стало быть, нет никаких руин,
И ада – вне головы?
Под окнами топчется херувим,
Дорога стремится ввысь...
Ведь истинный храм не имеет стен,
Удушье – страшнее пуль.
Есть правда – вне статики, вне систем.
Её называют «путь».
* * *
Полтонны снега выдали за вредность,
Круглеет город – вылощен, пузат.
Листая календарь, споткнулось время,
И покатилось кубарем назад:
Опять шуршат предчувствия, как фантик,
Похрустывает счастье, как инжир,
И юность в разноцветном сарафане
По пляжу светлолицему бежит…
И детство босоного, тонкокрыло
Торопится подкармливать синиц.
Открытия, ракушками из Крыма,
Ажурно собираются на нить...
Но стрелки, встрепенувшись, оправдали
Бокал и пепел, постное жилье.
За пёстрой занавеской стала данность –
И больно проступила сквозь неё.
Лишь ручка кропотливо, постепенно
Красивые года взбивает в ямб.
Но дальше – только снег молочной пеной
Кипит, кипит по самые края.
* * *
Потому что строительство жизни – сплошной компромисс,
Потому что ведёт не дорога, но страх бездорожья,
Потому что полётом зовётся падением вниз,
Упаковки – начинок дороже,
Потому что размеры сердец – для брелков на ключи,
Потому что лишённые душ – заправляют парадом,
Потому что повсюду и всем раздают калачи
За отказ от невыгодной правды…
Близорукая Вера впотьмах забрела не туда,
Захворала Надежда, одетая не по погоде.
Потерялись очки. Посерела лиловая даль.
(Проштампован. Стандартен. Пригоден.)
Утомилась Любовь, задремала в прошедшей весне.
Не смогла дозвониться до неба наивная Юность.
Я лежу, ощущая, как хлопьями падает снег.
С потолка. Посредине июня.
* * *
Приручить тишину. Полюбить белизну листа.
Отпустить, как былую любовь, не рождённый стих.
Полежать на паркетном полу. Досчитать до ста.
Рассмотреть красоту вне её очевидности.
Осознать, что известность – изысканный вид ярма,
Что не возраст, но мысли о нём добавляют вес,
Что в навязанной правде обычно зарыт обман,
Что начало дороги – у путника в голове.
Если круг замыкается – близится новый круг,
Если нежностью полон – отыщется адресат…
Сделать вдох. Ощутить, как текут в колыбельки рук
Сквозь бетонную крышу прохладные небеса.
Навести чистоту. Завернуться до пят в махру.
Что-то тихо уходит – почудился скрип двери.
Потянуться. Почувствовать в теле приятный хруст.
Приручить тишину. Поселить у себя внутри.
* * *
Пшеничный пух растрёпанной косы.
Младенческие губы – контур алый.
Щегол чирикал в ранние часы –
Завешивали клетку покрывалом.
Субботы. Перламутрово спалось –
Картинки откровенны, возраст сочен.
Безумие окрашенных волос.
Будил щегол – порхала на носочках,
Завешивала клетку. Тишина.
Натикало – не вычерпать, не выжечь.
Смыкались пальцы в воздухе: «А нам?»
Сонливость бытия, репьях привычек…
Пол царства за бурбон и корвалол.
(Зачем затёртый образ «чёт и нечет»?)
Светает. Эй, с косичками, алло!
Ты где? Завесить нечего и нечем.
Отсель эпоха яблок не видна.
Лишь память – как назойливая нота.
Вино, вина, война и пелена.
Молчит под покрывалом кто-то, кто-то...
* * *
Собираем почести, деньги, сплетни,
Барахлом фаршируем ящики.
Избегаем мыслей о водах Леты –
Уворачиваемся ящеркой:
Сочиняем смыслы, слагаем тексты
(Пустоту заливаем в формочки).
Неподъёмны факты. Смешны протесты.
Двери заперты. Где же форточка?
Костенеют жесты, дряхлеет тело
(Время тычет в затылки дула нам).
Отвратительно не случиться теми,
Кем когда-то себя придумали.
Неужели мы, с рок-н-роллом в жилах,
Боевые, со лбами бычьими,
С лошадиной прытью, с руками Шивы
Оказались совсем обычными?
Это мы-то, россыпь небесной манны,
Золотая на чёрном вышивка!
Каждый первый – гений, герой романа,
Голос истины, сын Всевышнего…
А теперь, в цинизме узрев перила,
Осуждаем, плюёмся, скалимся.
Нам тогдашним, юным, не говорили
Про иллюзию уникальности,
Скоротечность лет, монотонность быта,
Деструктивное свойство времени,
С поводка сорвавшийся ход событий
И безвыходное смирение.
Недовольно морщимся от контраста
Ожидаемого и данного.
Тяжелеют мысли, редеют страсти,
Получаются оправдания.
Журавля не будет? Ну хоть синица
Одомашнена (это радует).
Госпожа наивность, пускай приснится
Вам несбывшийся бег по радуге.
Где мечта? – порублена на окрошку.
Оглянёшься – в песок бы голову.
И уже не будущим грезим – прошлым,
Содрогаясь, как будто голые.
* * *
Соври мне, соври о том, что скоро наступит оттепель,
Что проблески седины не стали видны отчётливей,
Что страхи, как мутный сон, к утру растворятся облаком,
Что ветер больших дорог опять заиграет чёлками…
Что длящаяся война – дурацкая чья-то выдумка,
Что сеющие – пожнут (по правде и справедливости),
Что годы не смогут нас до блеска в тарелке вылакать
(Сумеем из раза в раз весной воскресать под ливнями).
Соври о шальных друзьях, с кем юность хлебалась кружками,
Что если нагрянем вдруг без повода – будут рады нам,
Что жизнь не совьёт петлю – сплетётся ажурным кружевом,
Что кладбища нет в конце, но только трамплин и – радуга.
Такая святая ложь – уверую, да воздастся мне
(Незнание с неких пор считаю большим везением).
Где правда – спасаться лишь креплёным вином и танцами.
Придуманный новый мир в груди прорастает семенем...
Мы будем взахлёб молчать, насытившись тихим говором,
Лежать на полу, курить, прохладу вбирая спинами,
Улавливать сонный пульс большого больного города,
Пока не придёт рассвет с глазами до жути синими.
Облупленный потолок. Гардина лучами вышита.
Звенящая тишина с клубящимся дымом венчана.
Я верю в сплетенье рук. Любовники точно выживут.
Соври мне в последний раз. Соври мне, что счастье – вечное.
* * *
Созерцающий глаз придумывает цвет.
Сонористика слов внушает вещам суть.
Кто-то, глядя на ветку, скажет: «Сухой сук».
Кто-то в мёртвом обрубке возобновит ветвь.
Можно к слову «петля» дописывать взмах спиц,
Можно – шаткую ночь, хрупкость хрящей, стул.
Тот – услышал концерт в созвучии двух струн.
Этот – пьян от воды, поскольку искал спирт.
Зарождение мысли – слышишь? – почти звук.
Трепетание звука – видишь? – почти вещь.
Некто шёл по реке, ступнями творя твердь.
А кого-то распяли, не применив рук.
Между буквами – вечность, то есть один миг.
Пересмотришь предметы: каждый из них – ты.
Аккуратно коснёшься: форма, рельеф – дым.
Подберёшь имена. Озвучишь. Создашь мир.
* * *
Тепло улетучилось к октябрю,
Вздремнуть бы невольно – очнуться в мае.
Полгода старательно не курю,
Но зажигалка юлит в кармане
И ластится к пальцам. Опять стихи
Растут из глубин воспалённой глотки
Про странную встречу на Fortres Hill –
Поймала тебя у метро за локоть...
И прыснула память: прохладный чай,
Отметины рта на горячей шее…
Какая гармония в мелочах,
Как раздражающе-совершенен
Короткий сюжетец. И «Summer time»
Звучала в отеле, как будто спойлер.
Два дня перед рейсом Гонконг-Китай…
Никак не забуду (а ты – не вспомнишь).
И славно. Снаружи гремит вода.
Впечаталась в кресло, ссутулив хорду.
Плывут разноцветные города
По волнам прошлого. Безысходность
Повисла в пространстве, как белый шум,
Горча пережаренным кофе «Галка».
В бесчисленный раз о тебе пишу.
И нервно чиркаю зажигалкой.
* * *
Утихомирив бытовую круговерть,
Оставив горы покорителям вершин,
Ты объяснишь себе, что серый – тоже цвет,
Что чай без сахара полезен для души,
Что реки льются в океаны без труда,
Что неразгаданные истины – тихи,
Что, как ни вскармливай щекастый чемодан,
Тебе останутся лишь память и стихи.
Февральский город – оголтелый полигон.
Скулит автобус – растоптался и продрог…
Но, полюбив искусство маленьких шагов,
Ты жарко выдохнешь и выйдешь за порог:
Вот так – в поношенных ботинках с хрипотцой,
Вот так – забыв слова, наушники, ключи.
А у зимы такое светлое лицо…
Мерцает снег. И где-то музыка звучит.
* * *
Я выращиваю себя терпеливо, строго.
Я обтачиваю себя, как огранщик – камень.
Я вычитываю себя, удаляю строки,
Не тянусь головой к петле, и к огню – руками.
У меня есть я, остальное – поток картинок.
У меня есть боль – пригодится, сожгу бензином.
В голове километры слов (это просто титры).
Не сутулься, родная, ношу дают по силе.
Все привычно же: тишина полусонных комнат,
Если звук обронила – катится долго, гулко.
Укрощённая слабость. Пепел летит с балкона.
Ветер лезет под кофту, скупо целует в губы.
Это – жизнь. Читай, как газету (сухие факты),
Без истерик, стонов. Спокойствие и no comments.
Через несколько лет столкнётесь (циничный фатум)
В малолюдной кофейне…
– Здравствуйте. Мы знакомы?
* * *
Я знаю, что ношу без силы нести – не дают,
Способна из чая и слова состряпать уют,
Шагать, улыбаясь, по черным затянутым полосам.
Умею, кусая губу, не срываться на мат,
Менять неслучившийся крик на звучание мантр,
Подчёркивать талию линией узкого пояса.
Я верю, что долгий пробел предвещает абзац,
Что правду, губам неподвластную, шепчут глаза,
А видимость истины – есть показатель готовности.
Стараюсь на грубости не отвечать кулаком
(Я – девочка, хоть никогда не ношу каблуков),
И водку смогла заменить поэтическим томиком.
Усвоила: путь к Вандерленду – не мрамор – нора,
Закат – предисловие к зорьке (я помню, мой брат),
И «дом» – состояние, не узнаваемость города.
Я знаю... о карме, о дхарме. Да много о чем.
Но чем утоляема жажда склонить на плечо
(В минуту усталости) потяжелевшую голову?