Анастасия
Сумеди

Поэтика Григория Кружкова

Григорий Кружков уверенно разоблачает признанные стереотипы. На место обращённых в развалины образов он возводит новые, часто парадоксальные, но очень чёткие ассоциации. Стихотворение, название которого вынесено в заглавие целого сборника Кружкова, – «Двойная флейта», один из замковых камней в архитектуре его поэтической мысли. Поэт соединил в одном стихотворении культурные и литературные пласты двухтысячелетней истории, причём все они тесно сопряжены с действительностью. Отметим основные черты поэтики Кружкова, позволившие объединить эти пласты, на примере «Двойной флейты».

Основа системы образов стихотворения – сочетание двух идей: идеи музыки как поэтического, творческого дара и идеи раздвоения, двойственности. Эти идеи заданы начальными элементами паратекстуальной рамки, в первую очередь, названием. Флейта воссоздаёт образ музыки и вдохновения (согласно мифу этот музыкальный инструмент изобрела богиня мудрости Афина Паллада). То, что эта флейта двойная, говорит о появлении двух разных, но близких друг другу мелодий, звучащих одновременно. Голоса флейты вторят друг другу, и их сочетание создаёт обворожительную музыку.

Эти два голоса флейты зашифрованы в посвящении. С.А. (Сергей Аверинцев) и М.Г. (Михаил Гаспаров) – два филолога, труды которых и сейчас актуальны для литераторов. Однако ключевым в посвящении является слово «память». Особое значение паратекста состоит не только в обозначении им тем поэта и поэзии и двойственности, но и темы памяти. Кружков затрагивает эту философскую категорию – памяти о достижениях людей, памяти человечества и его опыта, накопленных знаний.

В начале стихотворения мы как со-лирические герои находимся в мельчайшей точке пространства – цитадели. Мы слышим неясные звуки, словно по В. Брюсову «звуки в звонко-звучной тишине».

Во второй строфе пространство уже шире: мы находимся на лугу, глядим на огромное звёздное небо. Заметим, что образ Диоскуров, сыновей Зевса, снова работает на создание того сочетания идей, которое мы обозначили выше (идея музыки-творения и раздвоения). Ведь братья Кастор и Полидевк – не только «основатели» созвездия Близнецов (звёзды и небо в «Двойной флейте» – нечто неземное, трансцендентальное), но и смелые юноши, совершившие геройские подвиги. Важен такой аспект: подвиги и достижения этих мифических людей не забыты, ведь каждый из нас может взглянуть ночью на небо и найти созвездие Близнецов. Их сила увековечена.

Путь читателя стихотворения Кружкова получается таким: от мельчайшей точки пространства (цитадели и неясных звуков) взгляд перемещается на открытое пространство луга, затем читатель «вглядывается» в небо, которое переносит его «в даль, недоступную для человечьего взгляда». Топос расширяется, и перед читателем словно открываются горизонты, и он воспаряет вверх, к небу. Это значит, что читатель вместе с лирическим героем от созерцания мира переходит к некому миру идей, к философским размышлениям, к поиску истины.

В третьей строфе мы наконец-то читаем разгадку всех «зашифрованных» символов первых двух строф. Эта разгадка у Кружкова строится на цепочке цитат и аллюзий.

Первое звено цепочки – прямая отсылка к «Стихам о неизвестном солдате» О. Мандельштама – развивает уже выделенный нами пучок смыслов. Шестая строфа «Стихов…» как раз говорит о «разрастании», причём не только черепа, но человеческого сознания, мысли, силы ума, интеллекта. Череп «понимающим куполом яснится, // Мыслью пенится». Создаётся ощущение, что сознание человека – это купол, звёздное небо, Вселенная. Эту мысль и развивает Кружков: «Или не вздрогнет вселенная вся от крушенья // малой вселенной, что эту, большую, вмещала – // даже с избытком?». Каждый человек, его мысли и сознание – это маленькая Вселенная, помещённая в ещё одну огромную Вселенную. Своеобразная матрёшка, каждый элемент которой одинаково важен. Главная же мысль, стержень стихотворения – упоминание о Платоне. Сразу вспоминается Платонова пещера и теория о двух мирах (снова раздвоение!): Эйдосе, «мире Идей», и «мире вещей». Платон считал, что существует небытие, трансцендентальный мир, в котором «хранятся» все идеи и идеалы красоты. Для человека этот мир недоступен, но он лишь может «заглядывать» в этот мир, «припоминать» существующие там идеи. Эйдос бесконечен, а все вещи, созданные человеком, – лишь попытка «вспомнить» истинный идеал. Существует четыре стадии «познания красоты», «приближения к миру Идей». Человек на протяжении своей жизни должен стремиться к достижению последней стадии – возможности «черпать» идеи из Эйдоса и воплощать их в мире вещей. Таким образом, только сознание человека способно стремиться к истине, а потому оно, соприкасаясь с миром идей, разрастается, словно Вселенная.

Интересно, что именно каждый человек с его чувствами и мыслями может приблизиться к трансцендентальному миру небытия, но при условии, о котором говорит рефрен «Двойной флейты» – «Утро настало». Только ночью духовный мир человека открыт для постижения тайн мира. Здесь и возникают аллюзии к Ф. Тютчеву (образ Филомелы, дочери афинского царя, которую лишили языка, то есть возможности говорить о своих мыслях вслух, вторит тютчевским строкам):

и к В. Брюсову:

Каждый раз, когда в стихотворении Кружкова «настаёт утро», что-то исчезает, меркнет. Пенье затихает у постели (1 строфа), угасают Диоскуры (2 строфа), умирает человек-Вселенная (3 строфа). Это что-то – способность к созерцанию небытия, обращению к чему-то неземному. Треть художественного времени «Двойной флейты» – ночь, созерцание прекрасного. В четвёртой строфе настаёт «серое утро». Утром лирический герой осознаёт «потери», чувствует, что множество Вселенных уже исчезло: исчезла Александрийская библиотека, обсерватория Улугбека…

Но именно здесь «включается» тема памяти, заданная в посвящении филологам. Со смертью человека не умирают достижения, которые он успел принести этому миру. Плоды разума этого человека остаются во Вселенной и передаются последующим поколениям. Поэтому первая обсерватория Улугбека, приводит в пример Кружков, дала начало тысячам последующих обсерваторий.

В тексте упоминается сниженный, как кажется, образ Греки, что едет через реку. Если перенести этот образ на канву только что «прочитанного» нами стихотворения, то это ещё раз доказывает, что любой человек, даже простой Грека, тоже человек-Вселенная, приносящий что-то этому миру. Память о каждом сохранится в вечности. Хочется добавить, что Кружков, скорее всего, не нарочно, упоминает в стихотворении ещё одну «формулу». «Двойная флейта» – стихотворение, написанное в «эпоху» постмодернизма, и потому оно не могло не испытать на себе влияние мощных поэтических «группировок» 1980-х – нулевых. Определение, сформулированное Константином Кедровым для термина «метабола» в 1980-е (художественного приёма, сходного одновременно и с метафорой, и метонимией), включает смыслы, выведенные нами ранее для «Двойной флейты»: «Такой метафоры раньше не было… Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метафора, где каждая вещь – вселенная. Это метаметафора».

Это доказывает, что образ Вселенной как чего-то трансцендентального, нечеловеческого, находящегося вне бытия был любопытен почти каждому поколению поэтов, не исключая и современную поэзию.

Таким образом, в «Двойной флейте» Кружков сквозь призму теории Платона о мире Идей обосновал истину: «Каждый человек есть Вселенная, вмещающая в себя весь мир и связанная с ним посредством Разума, причём эта Вселенная вечна, хотя сам человек, создавший её, бренен».

«Двойная флейта» не единственное философское стихотворение Кружкова. Во всех его стихотворениях такого рода сочетаются неожиданные образы. Дант, поднимающийся на эскалаторе метро в Рай, Платон, спорящий с Мандельштамом, Христос, созерцающий Диоскуров, или, наконец, Бог в обличье австралийского туземца, играющий с бумерангом, – в стихах все эти образы не только гармоничны: они являются ключами к пониманию текстов Кружкова как:

– иллюстрации пороков современности,

– совокупности опыта человечества,

– интерпретации главных философских категорий.

Так, в стихотворении «Месть слаще жизни» евангельские мотивы о первородном грехе спроецированы на современность. В этом тексте прочитывается презрение автора к войне и к любому пролитию крови, осуждение всех человеческих грехов. Автор превращается в своего рода пророчествующего праведника, проповедующего невозможность спасения и достижения истины. Кружков открывает нам глаза на тот мир, в котором мы сами же существуем, но в непривычном для нас ключе.

Кружков может уподобить человека вещи. В «Полуполоманной судьбе» метафора человек-техника (быстро меняющаяся и устаревающая) вводит в стихотворение философскую категорию – образ времени. Вместо пушкинской телеги жизни (которая везёт каждого из нас до смерти) у Кружкова человека по жизни ведёт страх. Он в стихах вытесняет даже «вечного проводника» мировой литературы – Вергилия. У Кружкова особая творческая манера, «чувство языка»: умение сочетать сниженное и возвышенное в лексике и в образной системе, использовать устоявшиеся литературные штампы для их же разоблачения.

Поэт продолжает и великую «линию памятников» в литературе, начатую ещё Горацием. В «Памятнике» Кружкова поэт как творец переосмысливается по-новому. Автор показывает нам поэта-создателя множества мыльных пузырей (пузырь – метафора внутреннего мира человека; вот оно, разоблачение стереотипа о хрупкости и недолговечности пузыря). При этом исчезает традиционная антитеза поэта и толпы. Это означает, что поэт нового века – такой же, «как все», он не оторван от мира. Поэзия, таким образом, источник, доступный каждому, открытый для всего мира.

Интересно, что Григорий Кружков – в первую очередь переводчик и детский поэт, а потому его философские стихи – большая редкость. Каждое такое его стихотворение – это кладезь потаённых мыслей, в которую нужно заглядывать довольно глубоко, чтобы уловить авторскую идею. Думаю, поэзия Кружкова может открыть новые горизонты каждому. Это я и испытала на себе.

© Анастасия Сумеди, 2019.

© 45-я параллель, 2019.