Дина
Лукоянова

De profundis

Из глубины, как глыбы льда,

Выходят тридцать три кита

И умирают на песке

Под вспышки камер.

Никто не сможет им помочь –

Над головой созрела ночь,

Отлив забрал последний шанс,

Уполз и замер.

Задавлен массой кислород,

Пересыхает мощный рот,

Непостижимостью финал

Очеловечен.

Смотреть на смерть со стороны

В гигантском приступе вины –

В других перемещённый смысл,

И этим вечен.

Остались туши без души,

Когда фотографы ушли,

Стыдясь отчаянных детей,

Носящих море.

Но эти слёзы из ведра –

Смешные капельки добра

На посиневших языках

Китова горя.

Гелиотроп

Когда ты рядом – я гелиотроп,

Подсолнух, поспевающий за солнцем.

Когда закат – я лоб кладу во гроб

Руки, другой рисуя на оконце

Экрана цифры... И, дойдя до «три»,

Последней в диспропорции симсима,

Приказываю сердцу: «Говори!» –

Я никого так в жизни не просила...

И телефон, устав от долгих ласк,

Предложит этот номер сделать срочным,

Соединяя разобщённых нас

Подсветкой слов над бесконечной ночью.

Дурачок

Трактор бесколёсый – пёс с поджатой лапой –

Осью оперся на кирпичи...

По тебе не плачут – ты рубаха-пахарь,

Прост, как три копейки, и нечист.

Вечно полувскрытый, с круглыми глазами,

Сельский неизменный дурачок...

Что пенять на сани, ты – какие сами:

Пуст багаж, да полон бардачок.

Ну, бывай здоровый. Он тебя починит,

Твой такой же пьющий поводырь.

И опять поедешь раздражать машины,

И работать до колёсных дыр.

Кольца

От гениального кольца

«Люблю» работы Маяковского

Приходит мысль, что нет конца

Двумя освоенному острову.

По кругу – плыть или ползти,

Принципиально, что – по этому.

Не думать, что в конце пути,

Забыть про ящик с пистолетами,

Нести терновый свой венец

И рамок жёсткую опалубку...

Чем больше на руке колец,

Тем крепче кто-то держит за руку.

Конь бледный

Мигнёт из-под сугроба бледный конь

И тихо скажет: «Вышел наконец-то!»

Открой его, согрей и успокой,

Лопатой нежно помоги раздеться.

Игрушечные дворники вжик-вжик,

Как два джамшута по незамерзайке.

На печку сядешь – чем тебе не жизнь,

И чем не смерть – привычно показалось.

Выруливай из своего двора,

Зауженного мастером парковки,

Смотри – стояла чудная пора,

И снеговик в засаде – нос морковкой –

Обиделся, что ты не превышал.

А ты бы рад, но долго запрягаешь,

Оттягивая паданье в педаль

И музыку рукой перебирая.

Поехали, теперь уже всерьёз,

По колее нечищенной, глубокой.

Мороз по коже – тот ещё мороз,

Когда ты гонишь сладко одиноким.

Готов ли ты отправиться в краш-тест,

Не спрашивает зимняя дорога.

Зато один другого краше текст

На треках, будто собранных у бога.

ЛиАЗ

Кивни в консьержкин перископ,

Скажи «да здравствует» народу,

Сними перчатки, ткни перстом

И в шкаф наверх.

Верни свободу,

Расстёгиваясь из нутра

Субвертикального скитальца,

И поумневшая нора

Тебя вберёт, узнав по пальцу.

Теперь снимай семь шкур, кота,

Ребёнка отвлекай на киндер,

Ты мать-и-матрица, среда

Для воспитательного быта.

Корми, люби, молись в окно,

Чтоб снова отпустили в ящик

Вглубь шахты – и пиши письмо,

Тревожаще и настояще.

А если станет так темно,

Что всё пропало – сделай фокус:

Закрыл глаза – открыл глаза,

И в пасть ко льву – в лиазавтобус,

Где навсегда глазок без льда –

Подарок вышедшей ладони,

И медленный маршрут туда,

Где нет падения бездонней.

Мажордом

Всё украдено до нас в этом доме.

Только письма на полу, да полпачки.

И хозяин мажордому подобен –

Недоверчивый старательный мальчик.

Расставляет поровнее обломки,

Свет включает вполовину накала,

Привечает разговором неловко,

И не верит ни в какое начало.

Сигареты отложив до природы,

Наливает кипяток неспокойно,

И безжалостный закон бутерброда

Иллюстрирует дрожащей рукою:

Потянусь, а там внизу чей-то листик.

Прочитаю, задохнусь, брошу на пол...

Он заметит, и из жалости к жизни

Посоветует крутой ингалятор.

Метель

Петербург тебе не Коктебель,

Им не только лечат, но казнят.

На лицо обрушилась метель –

Поцелуй длиной в четыре дня.

Ветер – и растрёпанность волос.

Холод – и обветренность лица.

Здесь любой касательный вопрос

Снимется без помощи кольца.

Режем тонко – правду, судьбы, хлеб,

Топим так, что можно босиком.

Из царей незыблем только лев,

Потому что с кровью не знаком.

Накрывает гривой с головой,

Оставляя в памяти портрет...

Жизнь – над замерзающей Невой

Задыхаться от любви к тебе.

ПДР

«Будет мальчик», – нам сказали

На УЗИ. Точь-в-точь

В ПДР, в родильном зале

Коротаю ночь.

Вспоминаю все молитвы,

Почему-то мат.

Муж испуганный, небритый,

В общем, виноват.

Милый Праздник Дня Рожденья,

Дата Родов тож, –

Далеко до разрешенья,

Хочется под нож.

Не берут. Дышу по счёту,

Думаю – когда ж

Ты (не я, другое что-то)

Мне его отдашь?

...Первый крик – ну как расскажешь

Бурю, шквал, исход?

Даже акушер со стажем

Вытирает пот.

А когда, трясясь от счастья,

Муж пошёл рыдать,

Нам на новое запястье

Выдали

Медаль.

Переезд

Выкорчёвывали чёрную смородину.

Пахло ягодами скорбно, по инерции.

Не хотелось покидать ей свою родину,

Где от старых веток поросли шли детские.

Упиралась, вырывалась и царапалась,

Впившись длинными корнями в тверди ложные.

Но, поняв, что всё напрасно, вдруг расплакалась

Красным соком от раздавленного прошлого.

Рыбаки

Издалека смотрю на рыбака:

Пружинит удлинённая рука,

Фигура разделяет берега

На тот и этот.

Туман на кольца рвётся возле ног,

Моргана, эволюции виток –

Размаргивать морёное бревно

До сигареты.

Вот спиннингист рисует полукруг,

Заманивает в тёмную игру,

Воображая, что подводный друг

Не видит каверз.

И от удара снизу по блесне

Он берега теряет насовсем,

И я ему попалась, но извне –

Пустая завязь.

В запасе те же опыт, страсть и снасть,

Сорвать плакун-траву и рядом встать

Под зонт болиголова – святотать

На ваши пляжи!

И будет под водой качаться рдест,

Как волосы утопленных невест,

И руки холодеть, а щёки рдеть,

Но мы не скажем.

...Добыча замирающих минут

Стечёт сама по зонтикам цикут,

И на краю земли не обойдут

Кувшинки чашей.

Глаза её круглы и зелены,

А мы с избытком вооружены,

Когда и бессловесны, и юны

Уловы наши.

Снегири

1

Потянулась наивно и просто, как ребёнок за тенью мяча, и казалось, что движется воздух, и кривляется смайл, хохоча от моих безыскусных трагедий: ошибаться годами квартир (вот сюда б логотип википедий – недоделанный паззловый мир...) Ладно. Было, как водится, слово. Оказалось, что рядом и бог. Что скрывать: от такого улова у меня унесло потолок, и, конечно, я клюнула ссылку, было больно, потом вознеслась... Я кололась нептуновой вилкой, и зависимость эта росла очень быстро. По-моему, месяц, а, быть может, и меньше тому, – захотелось экстерновых сессий, полной сдачи домену тому, и на слово ответила просто – потянувшись за тенью мяча... и казалось, что движется воздух, и кривляется смайл, хохоча.

2

Что-то очень выходит печально. Извините, меняю перо. Я ни разу не дева с очами и ни разу не бедный Пьеро, я достаточно знаю о счастье, чтобы с чистой душой умереть хоть сейчас... но искомые части составляют как минимум треть

3

от меня, полноценного мира, где ребёнок и тени мяча, где печали сопутствует лира и взрывается в ночь, хохоча, где за слово жестокого бога отдаются как минимум три... и сидят на венозной дороге цвета крови своей снегири.

Собака в космосе

Угорелая. Маленькая. Помещается в спутник.

Молодая. Простецкая. Фото будет умильное.

Да, сгорит на работе. Меньше суток у суки.

Беспарти... Беспородная. Лайка – это фамилия.

Это страшное дело – орбиты навыкате

Горбуна седовласого, в небеса запустившего

Ананасоподобный толкающий двигатель,

Закосившего под властелина всевышнего.

Эта странная смерть – не собачья ни капельки.

Столько слёз по простой биокапсуле в космосе.

Поместилась, глупыха. На фига была маленькой?

Ван-вей тикет.

И ты

Пожалей её, Господи.