Иван Макаров

Иван Макаров

Все стихи Ивана Макарова

* * *

 

...Будет ночь обезумевших самок,

Праздник, шум, а когда надоест,

Уж нигде не найдёшь этих самых

Глупых, верных и толстых невест,

 

Что стояли у самого входа,

В самый тёмный спускались подвал...

(Каждый раз, выбирая свободу,

Не решался и не успевал).

 

А теперь никого. И как будто

Ходит спьяну весь свет ходуном,

И скрипит деревянная будка,

Из которой торгуют вином.

 

...Одиноко. Гуляют солдаты.

Ждут команды и скалят клыки...

Разве в чём-то они виноваты –

С эфиопских полей мужики...

 

Где-нибудь под державной стеною,

Где сойдёмся для будущих драк,

Встанет весело передо мною

Мой последний, единственный враг.

 

...Я давно эти мысли лелею,

Эти мысли прозрачно легки...

Ничего уж я не пожалею

Для его восходящей тоски!

 

Может быть, он ещё не обучен,

Не испытан в огне и в дыму,

Дедовщиной проклятой замучен,

И не знает, что делать ему?

 

Что ж... Преступно бледнея от страха,

(Страшно всё ж, дурака не валяй!)

На груди разорву я рубаху,

Подскажу ему тихо: Стреляй.

 

*

То ли радуга, то ли дуга,

То ли выпрямлен путь поколенья:

Поиск лучшего в мире врага

В равнодушном строю оцепленья.

 

Он стоит за высоким щитом,

На щите его тёмные пятна...

Краткий миг, яркий свет, а потом

Всё забудешь, и это понятно...

 

Не вполне ещё светлый рассвет.

Крик души, празднозвучный отныне.

В идиотском дыму сигарет

Дрожь в руках, и на веточках иней.

 

17 (Years old)

 

Заблужусь в себе, утону в росе.

Обо всём спрошу, не дождусь ответа…

Меня снова вылепят, такого, как все

Ни на что не похожего, из грязи и света.

 

Нетерпенье вечности. Река времён 

В суматохе осени посильное потепленье…

Я едва ли горним огнём опалён,

Но и мне знакомо бедной души томленье.

 

Я не только червь, я ещё и грех.

Узник общей истории, из которой знаю:

«Самый древний грек канул в русский снег

И совсем замёрз». И я замерзаю.

 

Я один такой, невежда и паразит,

Глух и нем, как все, как чурбан берёзовый…

Я в татарском ватнике пройду по Руси,

От монастыря к могиле Морозовой.

 

…Никого здесь нет. Мне 17 лет –

Неужели, правда, такое было?

 

В нехорошей тьме осторожный свет…

Протопоп. Морозова. И её могила.

 

 

19 50

 

Пирог болтается в утробе,

И жизнь пока ещё легка.

Сидит ребёнок на сугробе.

А звёзд не видно – облака.

 

Луна. Забытая деревня.

Сидит ребёнок на снегу.

Не прекращается кочевье

По кругу. В области. В кругу.

 

Гуляйте, милые, гуляйте.

Весна близка, и жизнь нежна.

И на снегу, и на асфальте

Напишут наши имена. 

 

Весна. Природа. Биомасса.

Непроизвольный непокой.

Луна. Столица. Теплотрасса.

И только звёзды далеко.

 

Happy new year!

 

В новогодние дни и ночи самое главное,

разумеется, мандарины.

 

Не смущают мою душу

Ёлки, полные игрушек.

 

Повзрослели, заскучали?..

 

– Нет. И в детстве не смущали…

 

Даже в детстве возмущали

Велегласные придурки,

Воплощенье грязной прозы –

Надувные Дед-Морозы,

Престарелые Снегурки…

 

Волшебство дурного рода:

По паркетам и ухабам

Разукрашенные бабы

Нас водили хороводом.

 

Ёлка… Палки… По детсаду

Нас водили грустным стадом…

 

Суетились, как могли…

Далеко не увели.

 

В новогодние метели

Дни и годы улетели…

 

Новый век – лиха пора,

Та же самая игра.

 

И опять над Третьим Римом

Ёлки, палки, мандарины…

 

Но от спирта горяча

Не о том моя печаль…

 

… Не смущаюсь… Только слёзы

Утираю виновато…

 

Друг мой Миша Дед-Морозом

Подрабатывал когда-то…

 

Он теперь в другом краю…

Нужно верить, что в раю…

 

Iron

 

...Неостановимо, весело и смело –

Кому ему бояться? Его это век! –

Перебинтовав заржавленное тело,

Дальше шёл на подвиги железный человек.

 

 У другого судьба: худоба и беда.

 Огорчает железного только вода.

 

Через все границы, города и страны,

Ко всему готовый, ко всему привык,

Презирая трудности, не считая раны,

Не склонял железной гордой головы.

 

 У другого, как свечки, сгорают года,

 Угрожает железному только вода.

 

Нравится – не нравится: стальная воля.

Хочется – не хочется: идёт и звенит.

Заведённый что ли? Сумасшедший что ли?

Просто звал и вёл его большой Магнит.

 

Стали наши сердца твёрже камня и льда,

А его погубила простая вода.

Был и честен и смел, заржавел, как сгорел.

 

Хорошо, хоть на мир по пути посмотрел!

 

* * *

 

А ночами здесь тёмный лес…

Каждый сам себе тать и вор…

В темноте череда чудес…

Серый волк, Серебряный бор…

 

Было дело: свет и огонь –

За Жар-птицей в дальнюю даль…

Добрый был у меня конь –

Только кости остались. Жаль.

 

Трудный возраст, самообман.

Тихих дудок ночной хор…

…Это я, царевич Иван,

И на волке еду верхом.

 

Волк, скотина, слопал коня,

Сам теперь стал незаменим:

Вот сейчас зарежут меня,

Волк отыщет и оживит.

 

В темноте у Москвы-реки

Травы, шлюзы и муть воды…

Верный серый скалит клыки:

Знает зверь: не избыть беды…

 

Неоконченный разговор,

Недосказанная тоска…

Серый волк, Серебряный бор…

Ёлки, пальмы… Река Москва.

 

Алма-Ата

 

В небе осень стоит золотая.

Это листья над нами летят,

И дрожат на лету, и, летая,

Улетать никуда не хотят.

 

Где-то там, где белеют вершины,

Где осенний кончается сад,

Остановятся наши машины

Или даже поедут назад.

 

Там другие печальные были.

Там и время иначе течёт.

Там дорога засыпана или

До конца не пробита ещё.

 

Где-то там, где граница Китая,

Где-то там, где другие миры...

В небе осень стоит золотая

И касается белой горы.

 

Аэропорт

 

Из какого сектора

Улетаешь ты?

Над башкой прожектора

Шапка темноты.

 

Наше расставание

На исходе дня –

Это угасание

Тайного огня.

 

Воздух нагнетается,

Хрупкий, как керамика.

Это называется

Аэродинамика.

 

Небо разделяется

В крайностях пугающих:

Небо улетающих,

Небо прилетающих.

 

* * *

 

Беда дурацкая, трусливая

Высовывается из-за забора.

Проблема выбора: ослиная,

Четвероногая забота.

 

Опять то чёрное, то белое.

Опять то да, но нет, то может быть…

Душа, как ветка обгорелая

Над брошенным костром, над прожитым

 

Непоправимо и неправильно…

Душа больна необратимостью,

Стерильной, банной, мыльной, кафельной

Клинической необходимостью.

 

Беда – как гидра многоглавая.

Вседневный выбор всё кошмарнее:

Опять то левое, то правое –

То поворот, то полушарие…

 

Былое выглядит всё жалобней…

Но – воссмеются все печальные!..

И батюшка стоит под яблоней

И утешает нас отчаянных:

 

Нелепо выбирать нам ныне

Между ромашками и розами.

Ждут впереди сады иные

С вечнозелёными берёзами…

 

 

* * *

 

Без тебя столько лет я прожил

В нежилом непроглядном быте…

Вылезал из собственной кожи

От сгущенья чужих событий.

 

Реки времени, знаки места…

Жизнь бежит, чудеса творятся…

 

Вот и встретились наконец-то…

Неужели, чтоб потеряться

 

Снег упал и почти растаял,

Мимолётность изображая…

Ты такая, совсем простая,

И почти совсем не чужая…

 

Для тебя я ожил и выжил

В неживой густоте бессонниц…

Где я снова тебя увижу?

 

– Там, на улице Женщин работниц.

 

* * *

 

Бесконечность в квадрате,

И на лёгкой волне

В медицинском халате

Ты приходишь ко мне.

 

Как малина в сметане,

В плеске ангельских крыл…

Ира ты или Таня? –

Имена позабыл.

 

Сладость лёгкой печали…

Не сестра – медсестра…

Ты приходишь из дальних,

Из неведомых стран

 

Как в спасительной сказке,

Я иду по лучу…

 

Сумасшедшие ласки,

Восхищение чувств.

 

Сны, улыбки, уколы.

Приближенье высот.

И весенний, весёлый

Нежный ветер в лицо.

 

* * *

 

В ласковой дымке слабоосенней,

Как остывающий кипяток,

Марьина Роща смотрит на Север

(Хоть иногда и она – на Восток).

 

Слишком уж проще от жизни тощей

Кажется жизнь... И беда бедней…

Майская роза – Марьина Роща

К осени стала чуть-чуть грустней.

 

Север для избранных, Юг для многих.

Наши забавы не для детей:

Сладкие слёзы большой дороги

И остальных окольных путей.

 

Нам, непрощающим, нет прощенья…

Так неужели и никому?..

Марьина Роща в красном смещенье,

Красная площадь в сером дыму.

 

Марьина Роща – некуда проще.

Крутится-вертится общий сон:

Ходит по кругу слепая лошадь,

Вертит гранитное колесо.

 

* * *

 

В пустынях песочниц

Чего только нет:

И ужас бессонниц,

И тихий рассвет.

 

И старая книга,

И новая боль,

И лёгкое иго,

И сладкая соль.

 

И тонкие сети,

И утренний сон.

И северный ветер,

И жаркий песок.

 

И липы над нами,

И грохот цунами.

 

И жизнь скоротечна.

И дни сочтены…

И жизнь бесконечна

У края волны…

 

Вариации

 

1

 

Москва, Москва! Люблю тебя, как сын...

М. Лермонтов

 

А я иду, шагаю по Москве...

Г. Шпаликов

 

Народ сдурел: не хочет быть попроще.

И вообще ведёт себя не очень,

Но свежий ветер обнажает рощи,

И грустно, потому что это осень.

 

Народ сбесился и с цепи сорвался:

Он пуще осени боится террористов.

Народ был пьян, и фокус не удался.

И это осень. И летит со свистом.

 

Одна мечта: овечка на крылечко...

Одета просто... Хоть бы не собачка!

Куда теперь покатится колечко?

Нескорый поезд подан, как подачка.

 

Далёкий Крым. Там горы, как медведи...

Недальний Север. Хмурый, новогодний...

Мы опоздали, никуда не едем...

Волчица ты в овечкиных лохмотьях!

 

Народ, народ... Да что нам до народа!

Он в модных кепках ходит по вокзалу,

Загадочный, как дикая природа,

Чужой, как звон презренного металла...

 

Но ты боишься этого народа,

Который нас, как эхо, догоняет...

А я боюсь: холодная погода

Догонит нас, найдёт и доконает.

 

Куда ж теперь? На зимние квартиры?

Пойдём искать колодец побездонней?

Больные нервы, рваные мундиры...

И ты туда ж! – Сама себя бездомней!

 

Ну, не сердись! К чему нам эти ссоры?

Мы не народ, мы около народа.

Прохладный воздух, золотые горы,

И вообще – прекрасная природа.

 

Наш сон, как бред в нестиранной пижаме.

Мелькнула жизнь – отчётливо, как выстрел...

БОМЖ'ами жили, доживём БОМЖ'ами...

И вкривь и вкось летят с деревьев листья.

 

Живые кости скрипнули, как оси,

Поехали. Пока не всюду осень.

 

2

Ну, что ж? На зимние квартиры?

Погода портится. Пора.

Примерим новые мундиры:

Ботинки, шапки, свитера.

 

Досадно летние привычки

Оставить вместе с долгим днём.

Темнеет. Голос электрички.

Пора. Успеем и уснём.

 

Разломим хлеб. Лосьона запах

И вкус...

И сон, смешной такой:

С надменно бритою башкой

Идёт скинхед на мягких лапах.

 

Вперёд, вперёд! Привал отложен.

Нелёгок поиск лучших мест...

 

Илья Ильч Обломов тоже

Боялся слова «переезд».

 

* * *

 

Весна! Весна! Над первой травкой

Деревья тянутся в зенит.

 

Проходит слон посудной лавкой

И потихонечку звенит.

 

Нас жизнь, как свечи, задувает,

У нас мигрень и чехарда...

 

Слон ничего не задевает,

Но кто пустил его туда?

 

Кругом фарфор, тревожный, зимний...

А слон, печален и влюблён,

Качает мраморные бивни

Над идиотским хрусталём.

 

Дрожит окно, собака лает,

Гудит весна со всех сторон,

И всё звенит, пока гуляет

В посудной лавке добрый слон,

 

Пока не ищут и не судят,

Пока не ловят никого,

Пока живём, любой посуде

Не угрожает ничего.

 

Пока любовью мы объяты,

Слоны ни в чём не виноваты.

 

* * *

 

Ветер в лоб обдувает кабину

И поёт неизвестно кому.

Свет бежит, обгоняя машину,

И торопится спрятаться в тьму.

 

Мчатся мимо уснувшие хаты,

В полных лужах сверкает вода.

И поверить нельзя, что когда-то

Я не ехал ещё никуда.

 

Тихо ждать, наблюдая окрестность,

Утопать в пребывании здесь.

В неподвижности есть неизвестность,

И, быть может, движение есть.

 

Но пойми, разве мог я остаться? –

Это было бы хуже тоски.

Даже тени бесплотные мчатся,

Совершая смешные прыжки.

 

 

* * *

 

Вечер, сумерки, завод.

Мы выходим из ворот.

Проходная, поворот…

Дальше всё наоборот:

 

Утро, сумерки, завод.

Цех, труба и дым идёт.

Дым, похожий на змею,

На любимую мою.

 

* * *

 

Вечный страх опозданья...

Детство дикое, где ты?

Осень. Призрачность знанья.

Увяданье. Букеты.

 

В сердце чисто и остро.

Город, шаткий от пьяниц.

Робинзоновый остров,

Бабы с лицами Пятниц.

 

Неуверенность чуда.

Незнакомое место.

Хорошо, что покуда

Ничего не известно.

 

Алых стен сотрясенье.

Сон скрипит каруселью.

 

И незнанье – спасенье,

И забвенье – спасенье.

 

* * *

 

Видно, так и нужно это:

Птицы мимо, счастье – мимо...

Дым тяну из сигареты,

В сигарете много дыма.

 

В неизбежность запечатан:

Отвечает эхо шагу.

Дым летучий ловко спрятан,

Свернут в белую бумагу.

 

В дыме тайна, в жизни тайна,

Даже в бедной и невзрачной,

Даже в глупой и случайной,

Как в сухой трухе табачной.

 

* * *

 

Вокзал, разлука: гладь перрона,

Фонарь, забор, кусты акаций.

Мы все выходим из вагона,

И нам уж вместе не собраться.

 

Нам больше не собраться вместе.

Акаций веточки сухие.

Наш паровоз стоит на месте

И не поедет даже в Киев.

 

Сухая грусть дорожной пыли.

Все разошлись и не воротишь,

Но все равно мы вместе были,

И это со счетов не сбросишь.

 

* * *

 

Вроде мы ни в чем не виноваты,

Но опять вражда во все концы,

И горят больничные палаты,

И горят спортивные дворцы.

 

К нам спешат пожарные расчёты…

А куда спешить, когда уже

В небе пропадают самолёты,

И всегда тревожно на душе?

 

И неясно, где душа, где тело...

Нет порядка в данности смешной…

 

Машенька из винного отдела

Снова переходит в овощной.

 

* * *

 

Все хорошо, но холодно в Отчизне,

Зима растеньям расставляет сети…

Пусть поживут ещё, порадуются жизни,

Подумают и побоятся смерти…

 

Но это всё совсем не я решаю

И их погибели ничем не помешаю.

 

* * *

 

– Зеркало, скажи!

Зеркало молчит.

 

Всё вокруг – чемодан в чемодане,

И вокзал, и вагон – чемодан.

Поезд движется в плотном тумане,

Сам собой освещая туман.

 

…Мы оденемся в шапки и шубы

И на станции ночью сойдём,

И увидим фабричные трубы

И в огнях фонарей водоём...

 

Из плацкартных и даже купейных

Мы пришли. И останемся тут.

И в общаге для малосемейных

Всем по комнате нам отведут.

 

…Сдую с пива ненужную пену

В ожидании нового дня.

И тебя позову через стену,

Только ты не услышишь меня.

 

Ничего, я ещё не скучаю,

Здесь просторно, прозрачно, легко...

Мы ещё не проснулись, я знаю.

И ещё до утра далеко.

 

…Будет утро, и вывесят флаги...

Кто-то в дверь позвонил, и звонок

Заскулил, как у двери общаги

Позабытый на воле щенок.

 

Замолчит он и снова завоет,

Зарыдает, томясь и дрожа,

Но никто никому не откроет –

Многоликие спят сторожа.

 

В тесноте городского пейзажа

Среди всех своих сводов и плит

Пресноводная дикая стража

Беззаботно и весело спит...

 

Встать. С остатками мыслей собраться,

Наслаждаться жилищным теплом.

И себе самому улыбаться

Перед шкафом с зеркальным стеклом...

 

Наше зеркало нас отражает,

Ограждает от бед и забот.

Наше зеркало нас обижает,

Отражая нас наоборот...

 

Та и эта зеркальные рожи,

Та и эта чужда и близка...

На твоём отражении тоже

Сердце справа, и в сердце тоска.

 

И тоску ты из сердца не гонишь,

И не прячешь задумчивых глаз...

Помнишь в поезде ехали?

Помнишь

Шум и смех провожающих нас?

 

 

* * *

 

Всё здесь спутано – правда и ложь...

Двор, забор... Ничего не понятно.

Эти окна, стеклянные сплошь,

То светлы, то темны, то квадратны.

 

А под окнами ёлки торчат.

Среди них, ожидая ответа,

Люди ходят, стоят и кричат

В небо тёмное, в окна со светом.

 

Почему-то похожи они,

И как будто бы даже знакомы.

Ветер, снег. Минус двадцать в тени.

Габариты родильного дома.

 

Зимний путь, неподвижность минут,

Повторяющих раннее детство,

Где кого-то куда-то зовут,

А кого и куда – неизвестно.

 

* * *

 

Всё повторяется, как сказка,

Ползут туманы из оврагов.

Смывается чужая краска

С непоправимо белых флагов…

 

И снова огненные птицы,

Летят все ниже и страшнее…

Чужие сны, чужие лица

Проходят родиной моею...

 

Напрасно грешник уповает

На избавление заочное…

Такое время наступает:

Продай штаны, купи заточку.

 

Герасимиха

 

Дни пролетают, как выдох и вдох.

Перемежаются сном.

Хоть и чужой здесь, а всё-таки дом.

Лестница. Крыша с окном.

 

Осень кончается. Снег на траве.

Строятся в клин журавли …

В дальние страны, на Юг, как навек,

Дальше от нашей земли.

 

В странах полунощных доля моя.

Осень идёт по стране.

Стали чужими родные края.

Осень в тебе и во мне.

 

Дни исчезают, как взятые в долг.

Дым от пожаров и жертв…

 

Самое-самое низкое «До»:

Ниже не слышно уже.

 

* * *

 

Горе нищим и тощим,

Потому что, увы,

Всевозможная осень

Помрачила умы.

 

Горе тощим и нищим,

Потому что отсель

Наша главная пища –

Белгородский кисель.

 

Нам другой и не надо,

Потому что дожди,

Потому что осада,

И зима впереди.

 

В оборонном угаре,

И с надеждой в груди

Для врагов его варим,

Для врагов и едим.

 

* * *

 

Горе нищим и тощим,

Потому что, увы,

Всевозможная осень

Помрачила умы.

 

Горе тощим и нищим,

Потому что отсель

Наша главная пища –

Белгородский кисель.

 

Нам другой и не надо,

Потому что дожди,

Потому что осада,

И зима впереди.

 

В оборонном угаре,

И с надеждой в груди

Для врагов его варим,

Для врагов и едим.

 

Два четверостишья

 

Было поздно. Трамваи уже не ходили,

Ну а мы всё молчали и на лавке сидели.

Мы давно уже знали, чего мы хотели,

Но ещё ничего, ничего не умели...

 

…Не обучит нас враг, не разлучит усталость,

И ещё мы надеемся что-то успеть,

Но уже до утра нам недолго осталось

Только волосы гладить и на лавке сидеть...

 

* * *

 

День начинается рано,

День начинается ночью.

Жизнь, как открытая рана,

И остальное не очень.

 

Вечер, дорога, прохлада.

Хищники дремлют в засаде.

День это только ограда,

Ночь – это здесь, за оградой.

 

 

Депо

 

...И луна, что над нами плывёт,

И разлучи часы роковые...

И с тревогой в душе: «Кто идёт?»

Вопрошают в ночи часовые.

 

И в печальном мерцании льда,

И в сплошном ожидании чуда...

Вы откуда, зачем и куда?

Мы оттуда, оттуда, оттуда...

 

Мы из бездны сомненья и тьмы,

Из тоски беззаконных законов...

Это мы, это мы, это мы –

Мастера по ремонту вагонов.

 

Мы морями непролитых слёз

Среди сухости угля и мела

Омываем железо колёс,

Чтоб оно никогда не ржавело.

 

Деревянная лошадь в парке

 

…Деревянная лошадь не плачет –

Плачет дерево дрожью ветвей.

Деревянная лошадь не скачет –

Неподвижно увозит детей.

 

Это ваши ли, наши ли дети –

Оживленье счастливых картин?

Или мы существуем на свете,

Одинокие все как один?

 

Неживая природа мелькала,

Как живая, бежала с пути...

Вот и ты от меня ускакала,

И тебя никогда не найти.

 

Что-то дальше из этого выйдет?

Я от счастья отстал своего.

Деревянная лошадь не видит,

И не слышит почти ничего.

 

Голосам она нашим не внемлет,

Никого ей не жалко ничуть.

Деревянная лошадь не дремлет,

Или просто не может уснуть.

 

…Только самой ненастной порою

Оживёт она в новой судьбе

И возникнет под стенами Трои,

Укрывая героев в себе.

 

Это ветер, порушивший древо,

Обалдев от вражды и любви,

Растворил деревянное чрево

И наполнил своими людьми.

 

* * *

 

Дерзанье цветения, то есть –

Потребность свистеть и цвести,

Смешной мариупольский поезд

Идёт и цветёт на пути.

 

Он дальний, он шумный и ржавый,

Стремящийся в даль и в мечту.

Груженные всякой шалавой

Стальные вагоны в цвету.

 

Двусмысленный крик тепловоза,

Мигрень и листва бытия...

Там лица, как чайные розы

В плену своего забытья.

 

Плацкартный, купейный и спальный...

Почтовый... Сплошные цветы...

Как флоксов, гераней и мальвы

Проезжих смешные черты.

 

Всё вместе – восторг и смятенье,

Скрыванье нечаянных слёз.

Мерцанье, сверканье, цветенье

Под грохот железных колёс.

 

* * *

 

Десятый класс.

Весенние сады.

 

- Который час?

- Недолго до беды.

 

* * *

 

Дети растут и гуляют без спроса,

Вольнолюбивые, в общем, балбесы.

Велосипед на костлявых колёсах

Их довезёт до реки и до леса.

 

Там на реке и вдали за рекой

Ветер играет, цветы опыляет…

Воля, не воля… Покой, не покой…

Разве легко наши дети гуляют…

 

Крутится-вертится шар золотой,

Крутится-вертится шар расписной,

Он называется шар наш земной…

 

В воздухе ласточки, осы, стрекозы,

Сосны, ольха и простые берёзы,

Всяки слова и пустые угрозы…

 

Дети растут и гуляют, гуляют,

Сами не знают, чего вытворяют…

 

Выпит – не выпит любовный напиток?..

Сладкие драмы из школьной программы…

Вечером ждут и стоят у калиток

Чадолюбивые ихние мамы.

 

Неразрешимые наши задачи,

Вражеских происков частые сети…

Ходим опасно: не можем иначе…

Неудивительно – малые дети…

 

* * *

 

Дни скакали огненными львами,

Жёны ждали, дворники следили.

По ночам над всеми головами

Громкие будильники ходили.

 

Было время странного пространства –

Как живой, таился звон в металле.

И на всех комодах – знак мещанства –

Каменные слоники стояли.

 

Все клялись, казнились, торопились,

Шли в себя из общих коридоров.

Белые слоны не шевелились

И не заводили разговоров.

 

Было всё темно, как всё на свете.

Ветер выл, собаки подвывали.

После школы забегали дети

И за всё на свете задевали.

 

Дни – как войско, скомкав строй, с парада...

Детский, то ли пьяный хохот...

Крайний слон порою громко падал,

Отбивая ухо или хобот.

 

Остальные – разве волновались?

Полагали – так и полагалось –

Колесо истории вращалось,

Уходил, другие оставались.

 

Тесен мир грамматик-арифметик –

Свет вечерний, темнота ночная.

Обстановка: зеркальце, портретик.

Белый снег – салфетка кружевная...

 

Строго вертикальная прохлада,

Ты моя высокая свобода.

Я стою, последний слон из ряда,

На краю высокого комода.

 

* * *

 

Друг на друга мы смотрим растроганно:

Уж и так наши игры рискованны:

Беспокойные птицы распуганы,

На орала мечи перекованы.

 

Смех и грех: идеалы поруганы,

Незнакомое знамя приподнято.

Так мучительно всё перепутано:

Не понятно, не нужно, не понято.

 

Снежный путь от ромашки до клевера,

Эта даль до конца не измерена,

Это ветер откуда-то с Севера,

С неприлично далёкого берега.

 

 

* * *

 

Жизнь прекрасна! Обращаться бережней! –

Поломаешь, лучшую ища…

На дворе всё северней и северней,

Просит Юга бедная душа.

 

Сутки прочь! Чумные и весёлые,

Проживаем дорогие дни…

 

То ли дело, ласточки и голуби:

День и ночь не путают они.

 

Выпить с горя... А с какого именно?

Много горя было у меня.

 

Облака зовут людей по имени

По утрам и на закате дня.

 

Жизнь бежит почти без перерывов.

Мы за ней плетёмся кое-как…

 

В полдень облака молчат, как рыбы.

Ночью тоже тихо в облаках.

 

* * *

 

Жизнь – надежда, насмешка, игрушка...

Молода. холодна, зелена,

Лихо едет в коробке лягушка,

Потому что царевна она.

 

Беспокойное это животное –

Кровь прохладна, а сердце болит.

Тихо плещется тина болотная,

И звезда со звездой говорит.

 

Некрасивая, тайно влюблённая,

Глубока, как морская волна,

Как июньская роща – зелёная,

И как бронзовый бюст зелена.

 

Приоткрыта коробочка лакова...

Не судя, не казня, не дразня,

Как ты, милая, прыгаешь ласково

Надо мною и возле меня!

 

* * *

 

Жил да был усталый иероглиф,

Тесен был и мал его объём...

Посели меня в какой-нибудь апокориф,

Посети меня в апокрифе моём.

 

Бесполезный поиск лучшей доли

Сам себя бессмысленно казня,

Жил да был усталый алкоголик,

Если можешь, пожалей меня.

 

Пожалей меня, больного психа,

Мы же грустные животные, рабочие....

Дом Культуры. Улица Плющиха.

Дым отечества и все такое прочее.

 

Путь в Сокольники и ничего такого.

Свет сквозь сон. Мерцание мечты.

Божий храм постройки Казакова.

Клён, рябина, перекрёсток, ты.

 

Жёлтый корпус

 

Нам жёлтый дом как белый свет,

Нам белый свет как жёлтый дом…

Вагон, билет, посадки нет,

И в голове живёт дракон.

 

Как будто в каменной норе,

Он отдыхает в голове.

 

Нам жёлтый дом как дальний край

Нам дальний край как дом родной.

Вагон, билет… Дорога в рай…

Сквозь горький дым тоски земной…

 

Нам жёлтый дом как белый флаг,

Пощады просит подлый враг.

 

Нам жёлтый дом как жёлтый дом,

Как Дом культуры на горе…

На воле дышится с трудом

А наипаче в декабре…

 

Свободы нет. Покоя нет.

А в жёлтом доме тишь да гладь…

Далёких окон ясный свет,

И – благодать возблагодать

 

* * *

 

Завтра будет то же, что вчера.

А сегодня – будто всё в тумане,

Будто в этом сонном караване

Не хватает одного звена.

 

День приезда. Город ледяной.

Окна, толпы, милиционеры.

Из-за крыш выглядывает серо

Небо, неразлучное с душой.

 

Будто в первый и последний раз,

Голову закидывая, вижу,

Как оно всё холодней и ближе –

Шире всех других открытый глаз.

 

Завывал мотор: «Впусти-впусти...»

Кто отстанет – так ему и надо...

Звон трамвая. Лица на пути,

Как сухие листья листопада.

 

Будто и не слыша бег минут,

С мыслями, как грузчики с мешками,

Все идут. Скажи: Они идут...

Лестницами, тупиками.

 

День приезда выпит словно яд.

Сразу всё запуталось, смешалось.

Что-нибудь от прошлого осталось?

– Хлеб, что был в дорогу взят.

 

Вновь прибывший в суматохе дня –

Как один неспящий среди спящих.

В дом вхожу, там смотрят на меня,

Как на принесённый с почты ящик.

 

Заповедник

 

Сегодня на страже родимой страны

Нетрезвые люди стоят, как дымы.

 

Присягу хранят, но обиду таят,

Тихонько качаясь, столбами стоят.

 

Никто не отвергнут, никто не забыт,

Удержит свой щит и не будет убит.

 

Но ветер крепчает, родные молчат.

Над водохранилищем чайки кричат.

 

* * *

 

Заслон унынью и убытку!

Ещё мы жизнью не убиты!

 

Деревья, улица, калитка,

Окольный путь самозащиты.

 

Не время лгать, не надо плакать,

Весенний сад уймёт отчаянье,

Он лепестками будет плавать

В твоём окне, в моём стакане.

 

Всё будет честно, по порядку.

Наш долг преодолеть упадок.

 

Ты приведи себя в порядок,

И мы с тобой пойдём вприсядку.

 

 

* * *

 

Знакомства на почве прогулок

Людей, и детей, и собак.

А дальше пустой переулок,

Обещанный холод и мрак.

 

Лишь окон бледнеющих пятна.

Как школьники через музей,

Идут между ними обратно

Фигуры случайных друзей.

 

В разлуке обида и жалость.

Какой-то некрикнутый крик.

Все канули. Небо осталось.

Бульвара родной материк.

 

Смертельная верность до гроба.

И путает странно душа

Окно твоего небоскрёба

С окном моего шалаша.

 

* * *

 

Зоопарки не сдаются

И не закрываются.

 

Крокодилы не смеются,

Кротко улыбаются.

 

На ольхе сидит синица,

Птица незаметная.

У гостей столицы лица –

Как инопланетные.

 

Дикий Север ищет Юга,

Рвётся в страны дальние…

 

О весне поёт подруга

Песни беспечальные.

 

* * *

 

И враг у ворот,

И зима на носу,

И враг не пройдёт,

И нас не спасут.

 

* * *

 

…И ничего, ни тьмы, ни света.

Движенье общего потока.

Зелёный дым. Начало лета.

Неистребимая осока.

 

Как летний сон, неплотность плоти,

На дне, на воле и на лоне.

Мы на засыпанном болоте

Как у кого-то на ладони.

 

Ещё какие-то растенья

Ещё живые возникают,

И надболотные строенья

Над ними окнами сияют.

 

Мы только время зря теряем

В отпущенном круговороте,

Полувлюбленные гуляем

Среди живущих на болоте.

 

Жизнь коротка, как телеграмма.

Мы поколенье потепленья.

Как дочь несчастного Приама,

Пророчишь миру потопленье.

 

Нам больше нечего бояться.

Что есть неведомое что-то,

Где мы могли бы оказаться,

Засыпанные, как болото?

 

Всё то же там – тоска и сырость,

Песка и торфа озверелость…

Что там ещё? Скажи на милость,

Пока не самовозгорелось…

 

* * *

 

Из никуда в никуда перелёты,

Песенок глупых лихое звучанье...

Всё осыпается птичьим помётом,

Всё возвращается в ложь умолчанья.

 

Сухо и тихо. Не дивное ль диво?

Пар только выпущен первоначальный...

Всё начиналось смешно и красиво,

Всё оказалось темно и печально.

 

В воздухе праздном, покинутом всеми,

Птиц улетевших далёкое эхо...

Так и прошло деревянное время

Страшной дорогой железного века...

 

* * *

 

Кажется, пока тихо…

Сам уже себе не верю…

Кажется, кругом лихо:

Недруги, враги, звери…

 

И, как Робинзон – порох,

Прячу по щелям совесть…

Молнии боюсь… То есть,

Кажется, кругом воры…

 

Прошлое, как снег, тает.

Будущее всё ближе.

Даже в золотом тумане

Парус вдалеке вижу.

 

* * *

 

Как упрямо спит ребёнок,

Маленькой рукой отталкивая, отстраняя

Лампу, комнату, окно, деревья,

Мать, склонённую над ним –

Целый мир –

Не хочет просыпаться.

 

Как на деревянной полке

Стоит неосторожно чашка!

 

 

* * *

 

Как упрямо спит ребёнок,

Маленькой рукой отталкивая, отстраняя

Лампу, комнату, окно, деревья,

Мать, склонённую над ним –

Целый мир –

Не хочет просыпаться.

 

Как на деревянной полке

Стоит неосторожно чашка!

 

* * *

 

Когда над московской бестолочью кружит ничья зима,

И оков ледяных уже, кажется, не разбить,

Как теплы и уютны эти сталинские дома,

Даже в чужих подъездах хорошо в них тебя любить.

 

Свищет ночь, пустынная во все концы…

Не смущайся. Помни: она только краткий миг…

Как светлы и веселы в столице сталинские дворцы,

Только очень грустные зэки когда-то строили их.

 

Не молитвами ли убиенных и узников мы живем?

И горькую пьём, и песни поем?..

 

На скрижалях памяти стираются имена.

Широка история, и темным-темна…

 

Костёр

 

Всё, что хочешь: сердись, не сердись...

Как-нибудь проживу нелюбимым:

Угольком, уносящимся ввысь,

Высоко увлекаемый дымом.

 

Всё, что будет: успех, неуспех...

Как смогу, проживу одиноко:

Просто так подымаемый вверх

Восходящим воздушным потоком.

 

Успокойся, потерь не считай,

Страшно призрачна радость простая.

Сам себе говорю: – Улетай...

Сам себе говорю: – Улетаю...

 

* * *

 

Краткий миг – щелчок затвора.

Ничего уже не жалко –

Взгляд холодный репортёра

Погружается в зеркалку.

 

Шестерёнок тихий скрежет –

Неопасное увечье –

Фотография отрежет

Голову ему по плечи.

 

Хоть на стену, хоть в газету,

В рыжую обложку «Дела».

Побредёт лицо по свету,

Отлучённое от тела.

 

Осень. Дым. Листва танцует

Многогранными дворами

По плечам башка тоскует

Неподвижными шарами.

 

Все мы верим, как солдаты,

В вероятность возвращенья.

Всё, разъятое когда-то,

Жадно ждёт соединенья.

 

Где-то что-то есть такое –

Где рычат, как леопарды,

Груди, чрева, всё другое,

Не вместившееся в кадры.

 

* * *

 

Кто-то в поле блуждает и рыщет?

Просто ветер из дальних степей?

Словно тайного выхода ищет

Из любимых тяжёлых цепей.

 

Тихо смотрит в лицо небосвода

Первобытное наше житьё.

То ли нас изучает природа,

То ли мы изучаем её.

 

Тёмный воздух тревожно прохладен.

Снег летит или звёзды летят?

О, не будь же ты так беспощаден,

Чёрно-бело-берёзовый взгляд!

 

Я не прячусь от этого света,

Всё во мне отзовётся на свет.

Всё вокруг ожидает ответа

И внимательно ищет ответ.

 

Всё вокруг затаилось в печали,

И не знает откуда начать.

Звёзды тоже молчат. И устали

Так бессонно смотреть и молчать.

 

Курорт

 

Волки, овцы, белки, хрюшки –

Жертвы вечных покушений –

В тире падают зверушки,

Поражённые мишени.

 

Тир от края и до края:

Каберне – Кинзмараули…

Долбят, промаха не зная,

Пневматические пули.

 

Волки, овцы, всяки звери –

Даже трепетные лани –

Неизбежные потери

Пневматических стреляний.

 

Без пощады, без обиды,

Без разбора – будьте проще…

Это длится до обеда,

Иногда немного дольше.

 

А потом ветра гуляют,

Ясны очи увядают…

Все по-прежнему стреляют,

Но никто не попадает.

 

Безобразье в полной мере –

Добрела коса до камня…

И смеются злые звери

Над усталыми стрелками.

 

* * *

 

Летать осторожно и низко

Опаснее, чем высоко.

Деревья, стоящие близко,

Мешают смотреть далеко.

 

Свирели устали, умолкли,

Кузнечик тихонько звенит...

Пастух с театральным биноклем

На рыжем откосе сидит.

 

На роще осенние ризы...

Коров расходящийся ряд.

Стеклянные, жадные линзы

Утучнят его до трёх крат.

 

Гудок над Окой теплохода,

Прозрачная даль впереди…

Не смотрит пастух на природу,

В своё только сердце глядит.

 

Бинокль его театральный

Позволит в нём всё различить...

Пастух молодой и печальный

И нечем его излечить...

 

Как всё было просто в начале

Той жизни, которая есть!..

…Оркестры умолкли, устали,

В остатке досада и лесть…

……………………………

Подвыпивший шум вернисажа…

«Арбат» и продажа картин...

…В остатке белила и сажа,

Осенний полёт паутин...

 

И как он этого дожил?

Какой посетил его дух?

Вчера был свободный художник,

Сегодня монах и пастух…

 

Забыто заветное слово...

Осенних полей неуют...

В прицеле бинокля коровы

Неслышно идут и жуют.

 

 

Март

 

«Чего ты хочешь? Ну, чего ты хочешь?» –

Сама с собою говорит природа…

Просторней дни, но ночи всё короче.

Река темна, как перед ледоходом.

 

Большие ивы ветки разбросали,

По берегам тяжёлый серый снег,

А мы устали, верить перестали,

Но это всё осталось в зимнем сне.

 

Пора пришла, и сказка стала былью.

Весенний ветер разгоняет грусть,

Недоуменье расправляет крылья

И, щёлкнув клювом, трогается в путь. 

 

Март месяц имени языческого бога войны

 

Печальный снег к лопате вяло липнет,

Унылый дворник на снегу чернеет,

Карл Люксембург гуляет с Розой Либкхнет,

Но почему-то объясниться не умеет.

 

По краю дня прохладные берёзки,

И, сам не зная, что всё это значит,

Зелёный танк стоит на перекрёстке

И жерло пушечно в туманну даль таращит.

 

Идёт весна с заснеженных покосов

И наш покой преступный нарушает.

Голодный, но скучающий философ

И сам не верит, и другим мешает.

 

И жаль его: зачем он помешался?

И жаль его: он, как туман был розов.

И жаль его: свихнулся и вмешался

В решенье нерешаемых вопросов.

 

...Чужие дети летом на поляне

Немного пели. И туман сгущался.

Один из них уехал в грустном танке

И до сих пор назад не возвращался.

 

Во тьме побед мерцают пораженья,

Для малых сих лишенья и смущенье...

Знакомых слов случайное сложенье

На грустные наводит размышленья.

 

По склонам гор спешит жених к невесте.

И так уже немало задержался!

...Я ждал тебя на том же самом месте,

Но почему-то снова не дождался.

 

Не избежать ни времени, ни места.

Во всём, во всём мы виноваты сами...

Холодная, голодная невеста

Удивлена, и хлопает глазами.

 

А мы не знаем, где бы нам хотя бы...

Известный холод остро ощущаем.

Все уезжают, да и нам пора бы,

Да вот куда, мы всё ещё не знаем.

 

А снег уже давно тихонько тает,

И кажется, что стало меньше света...

Что здесь нас ждёт? Что там нас ожидает? –

Напрасный труд, вопросы без ответа.

 

И только сердце глупое смеётся...

Оно такой ещё не знало жажды!

Всё повторится, всё ещё вернётся,

С тобой мы снова встретимся однажды.

 

«Луна, собака, ночь, немного мыла...» –

Так пели ночью дети в интернате.

Всё это было, было, было, было...

И грустно липнет мокрый снег к лопате...

 

Москва

 

Сердца остыли, стали хрупкими.

Улыбки кончились гримасами…

Как мужики за всеми юбками,

Так женщины за всеми рясами

Бегут скорей, чем листья по ветру,

По тёмным улицам гонимые,

Бегут, родные и любимые,

Бегут, несчастные без повода,

Безумные, неутомимые…

 

Они волнуются, спешат,

И рясы празднично шуршат…

 

* * *

 

Мост. Перекрёсток. Собор...

Дни золотые мои…

Кажется, каждый забор

Что-то ночное таит…

 

За ожиданьями вслед

Время уходит в туман.

Там и ученье не свет,

И неученье не тьма.

 

* * *

 

Мчится тройка полями-лугами

С колокольчиком из-под дуги.

 

Письма ходят большими кругами,

Почтальоны гоняют круги.

 

Этих писем не ждут, не читают,

Все они никому не нужны.

Их пускают, и письма летают,

Легковесны, прозрачны, нежны.

 

Стайки слов наливаются светом,

Строки писем летят и горят...

 

Ничего почтальонам об этом,

Разумеется, не говорят.

 

* * *

 

Мы живём, как в пустыне морской острова,

Еле слышные звуки в ночной тишине.

У осеннего ветра дрожит голова,

И качается пена на дикой волне.

 

Облетает листва

С кинотеатра Литва,

И от ветра дрожит на газоне трава.

 

Всё уходит туда, неизвестно куда.

Облетают сады, улетают сады.

На щеках и плащах дождевая вода.

Это всё отражается в капле воды.

 

Это осень идёт из ухаба в ухаб,

И трамваи звенят тяжелее оков.

Подожди уходить – не сегодня хотя б!

Облетает листва с кучевых облаков.

 

Мы живём, как в раю, у зимы на краю.

Как в пустыне морской, в тесноте городской.

Обнажённые клёны застыли в строю.

Ты уходишь, и холодно с этой тоской.

 

И нигде никого. И не скажет никто,

Как деревья бездомны в своей высоте,

Как уходят минуты – водой в решето,

Нас уносят с собою – водой в решете.

 

* * *

 

Памяти А. К. Толстого

 

Мы одеты во что ни попало,

Неумны, безоружны почти…

Говорят, это только начало,

И поэтому, значит, прости.

 

И поэтому, значит, не стоит

Про хорошие дни вспоминать

Ветер вечером жалобно стонет,

Но не все его могут понять.

 

Мы одни защищаем свободу,

Строим ковы и топчем цветы.

Нас собрали из всякого сброда

И пустили во вражеский тыл.

 

Здесь, в тылу, мы, наверно, погибнем.

Нас поймают и разоблачат.

Нас не жалко ни нашим, ни ихним.

Ветер свищет. Овчарки рычат.

 

 

* * *

 

На горе деревья, под горой река.

Вроде гора и не велика,

Но – над деревьями облака

И под деревьями облака.

 

Жизнь закутывается в белый туман,

Карнавал выстраивается в караван…

 

По сельской местности, как по полям пустынь.

Коровник. Памятник. Закат. Монастырь.

 

Мы – не паломники. И не притворяемся.

В тумане идём и в тумане теряемся.

 

* * *

 

На дубах соловьями свистим,

Платим дань неизбежной природе:

То как будто куда-то летим,

То по кругу некруглому ходим.

 

Непонятного цвета весна,

Перепуганный рёв ледохода.

То ли наша природа бедна,

То ли это совсем не природа.

 

Безрассудная прелесть в очах

И совсем неподдельная боль...

Я люблю, чтоб немного очаг,

Я люблю, чтоб немного огонь...

 

На железной дороге

 

Храп и топот железных коней.

Их короткие дымные гривы.

Над землёю песка и камней

Встали тёмные локомотивы.

 

..Так и жил бы на самом краю.

И про жизнь говорил бы: жестянка...

Ты тогда посетила мою

Отдалённую жизнь полустанка.

 

Неужели как жертву несла

Ты ко мне своё лёгкое тело?

Ты, как птица, по краю прошла,

А взлететь ни за что не хотела.

 

...Будет станция. Серые сны.

Пыль веков на сгружаемом грузе.

Просто точка на карте страны

И большой сортировочный узел.

 

Чёрно-белое наше кино –

Сам в себе открывая резервы,

Паровоз, устаревший давно,

Тарахтя, совершает маневры.

 

Мы на станции будем сидеть,

Как язычески-местные боги,

И сухими глазами смотреть

На железо железной дороги.

 

А потом от свистка до свистка

Говорить горячо и неясно -

То о том, что она коротка,

То о том, что она не напрасна.

 

На железной дороге

 

Храп и топот железных коней.

Их короткие дымные гривы.

Над землёю песка и камней

Встали тёмные локомотивы.

 

…Так и жил бы на самом краю.

И про жизнь говорил бы: жестянка...

Ты тогда посетила мою

Отдалённую жизнь полустанка.

 

Неужели как жертву несла

Ты ко мне своё лёгкое тело?

Ты, как птица, по краю прошла,

А взлететь ни за что не хотела.

 

…Будет станция. Серые сны.

Пыль веков на сгружаемом грузе.

Просто точка на карте страны

И большой сортировочный узел.

 

Чёрно-белое наше кино –

Сам в себе открывая резервы,

Паровоз, устаревший давно,

Тарахтя совершает маневры.

 

Мы на станции будем сидеть,

Как язычески-местные боги,

И сухими глазами смотреть

На железо железной дороги.

 

А потом от свистка до свистка

Говорить горячо и неясно –

То о том, что она коротка,

То о том, что она не напрасна.

 

* * *

 

На наших маленьких привалах…

Чего там только ни бывало!

Чего там только ни случалось! –

Когда движенье прерывалось…

 

Кипенье чувств… И всё сначала

В припадках детства и весны!..

 

Но от привала до привала,

Как от Иркутска до Луны.

 

* * *

 

Над заметёнными кустами

Черны, как ночь, деревья сада,

А наши сани едут сами,

Но не туда, куда нам надо.

 

А мы хотим, куда нам надо.

Глубокий снег на скудной почве…

Предотвращение распада:

Переправление по почте.

 

Но наши сани едут сами!

Им всё равно, что будет с нами

Там, за полями и лесами,

В ночи под звёздными шарами…

 

Куда летим, куда несёмся?

Зачем навеки расстаёмся?  

 

Играй, гармонь, мои страданья,

Нам нет от снега оправданья.

 

* * *

 

Над крышами окрестных сёл

Всегда и все, опять и снова

Летят орлы, летит орёл,

Летит Орлов, летит Орлова.

 

Над суетою летних грёз,

Над головою птицелова

И над стадами диких коз

Летят и кружатся Орловы.

 

Забыв про сон, покинув кров,

Мыча единственное слово,

Летит орёл, летит Орлов,

Летят часы, летит Орлова.

 

Любя прекрасный чуждый пол,

Роняя тяжкие оковы,

Мы все летим, летит орёл,

Летят орлы, летят Орловы.

 

Сквозь стыд и срам, и боль голов

Над сетью общего улова

Сквозь облака летит Орлов,

Сквозь облака летит Орлова.

 

 

* * *

 

Над рекой ночная нетишина:

Над рекой то птичий, то пьяный крик.

Над водой луна, и в воде она:

Белым и холодным огнём горит.

 

Ни вверху, ни внизу не лови луну,

Ни в воде и нигде не поймать луны…

Крики ударяются в тишину,

Эхом отражаются от тишины.

 

В сердце каждой кошки живёт мышь,

От берега до берега кочевья звёзд –

От нашего до вашего – теченье лишь

Честно отражает мириады вёрст.

 

Сколько в наших странах протекает рек!

Сколько в наших реках гуляет лун!

Ночь. Трава у берега. Человек

С чувством одиночества и дурью дум.

 

В сердце каждой кошки птица живёт,

Лёгкая, не пойманная до сих пор…

Веточка по звёздам в реке плывёт

Под ночной нетихости нестройный хор.

 

Ночь почти прозрачная. Вода, река…

Только сокровенных не трогай струн!..

И не широка река, и не глубока,

Но на всякую воду хватает лун!

 

И вперёд не заглядывай, и назад не смотри:

Позади потоп, впереди обмеленье рек…

А если даже наоборот…

На весах качаемся…  Двадцать первый век.

 

* * *

 

Надувных резиновых игрушек

Мягкий и упругий соцкульт-арт...

Мир стал полон хлопаньем хлопушек,

Взрывами негромкими петард.

 

Автомат стреляет тоже тихо,

И не стоит страсти накалять

Оттого, что сдуру или с психу

Кто-то вдруг захочет пострелять.

 

«Не ходите. Кто-то там стреляет...»

Просто так, чтоб время скоротать.

Чья-то тень над городом летает:

Хорошо над городом летать!

 

Пламенеют красные гвоздики,

Рёв машин и ржавчина гвоздей.

Запах прошлогодней земляники.

Ясный день. Негромкий хруст костей.

 

И народ бунтует и гуляет,

Уж кому-то больше не гулять!

Ничего, что кто-то там стреляет,

Он уже не может не стрелять.

 

Ветра шум. Во тьме гудят берёзы.

Плеск вдали разбуженных ворон...

Всё, как было: пьяные угрозы,

И на жизнь обиженный ОМОН,

 

Сон и явь в едину жуть сплетая,

Не жалея бедных душ и тел,

На притихших улицах хватает

Тех, кто никуда не улетел.

 

Правит бред известной частью суши,

Ширь-простор клиническим мечтам...

Механизм налажен и запущен,

Густо смазан. И оставлен нам.

 

* * *

 

Нам остаётся только жить беспечно

(Пока ещё отбрасываем тени).

Мы кроткие и смелые мишени

И в нас летят совсем чужие вещи.

 

Беспечно мы шатаемся по свету…

(Уже не ясно – тот он или этот) …

И в нас летят крылатые ракеты,

Ненужные, досадные предметы.

 

Куда, скажите, спрятать Вас от них…

 

* * *

 

Нам снится общий сон,

Ненужно быстрый бег.

Стоит со всех сторон

Какой-то человек.

 

Он не смыкает глаз,

Не скрыться никуда,

Он понимает нас

Как плод его труда.

 

Огнеопасный бред,

Двусмысленность идей.

Горяч и ясен свет

Собравшихся людей.

 

Очнувшихся от сна,

Поднявшихся со дна.

 

На людях смерть красна.

Бела и зелена.

 

* * *

 

Наполнена странными снами,

Которых не вспомнить никак,

Природа рыдает ветрами,

И ей отвечает сквозняк.

 

В надежде, обиде, обмане,

Как птица, выходит тоска.

Два чайника бродят в тумане,

Как два отдалённых гудка.

 

Сквозь чащу, пустыню, болото,

В заблудшее эхо трубя,

Два голоса ищут кого-то,

А может быть, сами себя.

 

И все мы, как вихри ненастья,

Кричим, наполняя его,

Что все мы - важнейшие части,

Но только забыли, чего.

 

Что нас не зовут и не знают,

Что нас не найти, не сберечь,

Что нас то и дело снимают,

Как буйные головы с плеч.

 

Что нас истерзает, изгложет,

Что мы позабыли почти,

Что мы неразрывны, быть может,

Как две половины пути.

 

* * *

 

Не зовите друг друга на «вы»,

Наугад в темноте окликая.

Я от имени сорной травы

Бормочу и шепчу, затихая.

 

Всё равно, и внутри, и вовне

Мы живём в незнакомой стране.

 

Что за дивная участь и честь!

Неужели мы всё ещё здесь?

 

В ожиданье несказанных слов,

В атмосфере непуганых снов?

 

Всё проверено: небо в окне,

Всё измерено: окна в огне.

 

Но в дыму различимы едва

Личных судеб лихие изломы.

Голоса, и стихи, и слова:

Треск и шорох палимой соломы.

 

Не иметь, не уметь и не сметь...

Времена друг на друга похожи.

Нужно вовремя только успеть

Громко крикнуть: Спасайся кто может!

 

* * *

 

Не напрасно ли сердце тоскует? –

В нетерпении сердца тоска:

Никуда не спешат облака,

Пока ветер на них не подует.

 

 

* * *

 

Не понимая ни бельмеса,

Как навсегда, как в первый раз,

Она по лиственному лесу

Одна, не подымая глаз,

 

Идёт, красива и печальна,

Одна на всех, одна-одна,

Беременна, провинциальна,

Неосмотрительна, бедна.

 

Не знает зверь, не помнит птица

Прогулок близких лёгкий грех.

Одни кусты глядят, как лица:

Одна из всех, одна на всех.

 

Чужие дачи стали станом.

Сады в предчувствии зимы,

А ей не кажутся обманом

Костров сентябрьские дымы.

 

И воли нет в её покое:

Кто б ни позвал, она к нему:

Ей скучно знать, что он такое,

Ей чуждо слово «почему».

 

Нервные окончания

 

1

В осенние, больные дни:

Сны догоняют наяву...

Мне б жить под знаком «Не спугни!» –

Но я по-своему живу…

 

2

Трудней всего бывают трудности,

Происходящие от трусости.

 

3

Поднимайте заздравные чаши,

Но печальные помните вещи:

Много нищих на улицах наших,

Плохо нашим на улицах нищих.

 

4

Да, непросто, да неладно в мире...

Ранний вечер, бледные огни...

 

Самурай! Не делай харикири!

Самурай! Ещё повремени!

 

5

Разве так не бывает у нас на Руси:

Поднимается меч, опускается щит...

Камикадзе, взлетая, теряет шасси

И совсем улетает, и просто летит...

 

Каравай, каравай!

Кого любишь, выбирай!

Самурай, мой самурай,

Подожди, не умирай.

 

6

Я, глядя в зеркало, тоскую

Такой понятною тоской:

О, где бы мне найти такую,

Чтоб ей понравился такой.

 

7

Ура сумасшедшему дому!

Вперёд, сумасшедший народ!

То сила ломает солому,

То всё-таки наоборот.

 

8

Где-то там скрипка, а где-то шарманка...

Слышишь ли музыку сфер, грубиянка!..

 

9

Я живу среди врагов,

Поживу и был таков.

 

10

Сим-сим, отворись,

Ну хоть притворись!

 

11

Январский день отравлен ядом:

Противоядия не жди...

 

Москва. Россия где-то рядом.

Возможно даже – впереди.

 

12

Высох дождь, растаял снег,

Тёмной жаждой всё горит.

Наступает новый век,

Проступает изнутри.

 

13

В мире кладбищ и торжищ

Ничего не поймёшь:

И назад не положишь,

И с собой не возьмёшь.

 

14

...Гектор пошёл поболтать с Андромахой...

 

* * *

 

Неужели только и заботы

Нам осталось: ждать и вспоминать?..

Я не понимаю, отчего ты

Ничего не хочешь понимать!

 

Дни идут рассеянно и вяло,

Грустные, как мордочки макак...

Наконец, шуршащий шум вокзала.

Пыльно, пёстро, всё совсем не так.

 

Чужестранцев пламенные очи,

Оформленье проездных бумаг...

Длинный поезд, огненный, как осень,

И зелёный, как исламский флаг.

 

Стук колёс. Забвенье. Обезьянство.

Праздник жизни: праздные мечты.

Крайности любви и постоянства

В полусвете полутемноты.

 

Все мы едем, потому что бредим,

Всех качает общая волна.

Плоть и кровь предательств и трагедий,

Страшных снов с нестрашными война.

 

Пассажиры жадно спят на полках.

Кто не спит, запомнят ли они

В темноте мелькающих посёлков

Золотые, зыбкие огни?..

 

Ночь

 

Не просто бледной крови перегонка,

Не сумрак без конца и без начала,

Но нашей странной жизни перековка:

Мечи перекуём мы на орала.

 

Друзья, мы собрались,

Как кролики в удаве.

Пора ночная – перемена масок,

Завод по производству сказок

И сон по переделке яви.

 

Как эхо отзывается во мне

Ночных сердец тревожное биенье.

Я должен вырабатывать во тьме

Молекулы и атомы спасенья.

 

Осень

 

…Неумолимы и непогрешимы,

Мне разонравились пожарные машины.

Но всё равно: прекрасен белый свет!

 

Спаси нас, Господи, от бреда обнаженья,

И окруженья, и обнаруженья

Врагами на предмет уничтоженья,

Конечного сведения на нет.

 

Осень

 

Что тебе скажу? Задыхаюсь сам,

Сдавлен болью и немотой.

По Данае, как по лесам,

Пробегает дождь золотой.

 

Разве весть о гибели в этом огне?

Просто всё сгорающее сгорает в нём.

Ровными рядами, волна к волне,

Время пробегает этим путём.

 

Мы все выходим из этой беды,

Как трава из земли в начале весны.

Из тёмной земли, из тёмной воды,

Оставляя цветные и иные сны.

 

Не найти и не надо пути назад.

Сам Юпитер прошёл, звеня и шурша.

Разве только листья падают в листопад,

Разве только золотом обольщена душа...

 

* * *

 

Особь от особи недалеко падает.

На заборах пишутся счастливые имена.

 

От Варшавского вокзала мы уходили парами

Навстречу взрослому возрасту на Обводный канал.

 

Просим: дай нам, Господи, всё сначала!

И поздние ночи, и ранний свет…

 

Всё могло быть, и многое даже уже бывало.

Но Варшавского вокзала больше в городе нет.

 

От Ленинграда до Питера недолгая моногамия.

Через сердца влюблённые течёт электрический ток…

 

Но – Северная столица уже перестраивается, как армия…

Наша или вражеская? – Пока не знает никто.

 

 

* * *

 

Падают слова и умирают,

Скорбные, шевелятся едва.

Их потом, как мусор, убирают,

Если это лишние слова…

 

…Вроде даже и не вместе пили,

Не похожи и на идиотов…

Что ж это они не поделили

В наших среднесеверных широтах?

 

Бедные – ни воли, ни закона,

Дети нашей родины печальной,

Два сорокалетних охламона

Подрались на площади вокзальной.

 

Большей частью попусту кричали

И руками в воздухе махали…

Люди проходили и вздыхали,

Головами гордыми качали…

 

Всё пройдёт. Друг друга не убили.

Непонятно, стоило ли драться…

Я не знаю. И они забыли.

Может, вспомнят лет через пятнадцать.

 

И тогда им станет очень стыдно.

Вероятно, это даже больно –

Иногда почувствовать невольно,

Как вели себя грешно и несолидно.

 

* * *

 

Палая листва по реке плывёт,

На кусте, как висельник, чей-то рваный плащ…

 

Чисто только там, где никто не живёт.

Кроме фарисеев, блюдущих чистоту чаш.

 

Чисто только там, где никого никогда

Не ловили на слове, не ловили никак…

Тихая и мутная, движется речная вода.

Дракон поднимает голову, как поднимают флаг.

 

Чисто только там, где забыли совесть и стыд.

А у нас все просто и без прикрас.

По ночам от ветра волнуются и шумят кусты –

Как в первый раз и как в последний раз.

 

Памятник

 

Мысли туда и сюда.

Все врассыпную, навеки,

Тонкие, как провода,

Бедные, как человеки.

 

Мысли вперёд и назад

В поле, в лесу, на вокзале.

Главное, чтоб тормоза

Не до конца отказали.

 

Вскую шатает, несёт,

Вертит в просторах печальных?

Может быть, вместе спасёт

Самых на свете случайных

 

Нищих детей и старух…

Только бы не разлучило

Всех, кого видел вокруг

Камень над братской могилой.

 

Парк

 

Время грустно, погода уныла.

Мы страдаем у всех на виду:

Неизвестная тёмная сила

Фонари зажигает в саду.

 

Ощущенье кораблекрушенья

Под надзором внимательных глаз...

Электрический свет просвещенья

Освещает гуляющих нас.

 

Кто таков этот гнусный предатель?

На какой, непонятно, предмет

Он вращает во тьме выключатель,

Зажигает искусственный свет...

 

Он простой, он из тонкой фанеры,

Он усталый, квадратный, большой,

Одинокий, печальный и серый,

Красный, чёрный и очень живой.

 

* * *

 

Пасмурно. Оттепель. Над головой

Галок разбойные шайки.

Самое главное в этой пивной

Были неснятые шапки.

 

Всё остальное – наскучивший бред:

Мутные окна, салачьи скелеты,

Шарканье ног, голоса, сигареты,

К стенке приставленный велосипед.

 

Мы над квадратами серых столов

Шумные, злые, живые...

Шапки, не снятые с буйных голов,

Что там такое под ними?

 

Зимние сны ежедневных забот?

Лица друзей и любимых?

Две половины железных ворот?

Годы, мелькнувшие мимо?

 

Шапка, как кошка,

И шапка, как мышь,

Равные в самом начале...

Смотрят глаза, как дома из-под крыш

Окнами в синие дали.

 

Что там? Просторы? Поля и леса?

Мостик заснеженный шаток...

Звонкие кружки, глотки, голоса...

Марш под знамёнами шапок.

 

* * *

 

Пейзаж несжатой взлётной полосы.

День похорон, как кораблекрушенье.

Огонь пожара, муть огнетушенья.

Часы идут, заведены часы.

 

Военно-полевой аэродром

Отставлен на покой, разжалован в погост.

Среди венков, цветов, крестов и звёзд

Тарелок звон и барабана гром.

 

Ещё не всё, ещё не тишина.

Утихнет боль когда-нибудь, когда-то...

На памятниках имена и даты,

Глаза портретов, лица, имена.

 

Труба зовёт. Куда она зовёт?

Сужаются широкие просторы.

Неслышные заводятся моторы,

Невидимый взлетает самолёт.

 

* * *

 

Пейзажи: долины и горы.

По ним друг за другом солдаты:

Саперы уходят на сборы,

А с ними лопаты, лопаты…

 

Шумят сумасшедшие ветры,

Рыдают эоловы флейты,

Гремят полковые оркестры,

Гудят полевые буфеты…

 

Беспечно и шумно в природе

В парадном цветении мая…

Сапёры уходят, уходят,

Лопаты к груди прижимая.

 

Беспечной черемухи ветка…

Весна до скончания века…

 

В тылу интенданты и воры,

Сапёры уходят на сборы.

 

Куда? Не лопатами ж драться…

Усталые и многоликие,

Сапёры идут ошибаться

И – повторять ошибки.

 

 

Перерыв в опытах

 

Узнаванье знакомого знака.

В бочке мёда известная ложка...

Птица в клетке тоскует, как кошка,

И, тоскуя, скулит, как собака.

 

За решётку хватаются лапы.

Попугай испугался: Куда ты?..

Погасили сигнальные лампы

И ушли ледяные халаты.

 

И печальная ждёт обезьяна,

Повторяя смешную гримасу

Человека – лицо истукана,

Истукана с тоской обезьяны.

 

* * *

 

...по траве, по камням, по песку...

Сверху вниз и куда-нибудь в бок...

 

…Закатился в лесную тоску

Из последней муки колобок.

 

Я ж тебя белым тестом катал

Из последних оставшихся сил.

О тебе, как о хлебе мечтал,

Ты куда от меня укатил?

 

Кружит снегом пшеничная грусть,

Пламенеет румяная плоть...

Безнадёжно накатанный путь

До последней поляночки вплоть...

 

Волк, медведь и мегера-лиса:

Всякий зверь суесловье и ложь...

Страшно суетны наши леса:

От кого-нибудь да не уйдёшь...

 

От кого-нибудь уж никогда...

В дебрях хвойных и страшных скотин...

Потому что не три и не два.

Потому что один и один....

 

Повторение пройденного

 

Тяжела была жизнь, неумеренно детская,

Пел турецкий Жуковский под дудку немецкую.

Развернула туретчина жуть азиатскую:

Прусским строем шагнула на площадь Сенатскую.

И тогда тяжела вышла доля солдатская:

Ничего не слыхали про ценности вечные,

Просто так попадали под пули картечные.

 

* * *

 

Пойти, пройтись, пособирать окурков...

Несчастный раб забот, забав, затей,

В плену широких светлых переулков

Я маленький, я не люблю детей.

 

Выводит пса порядочная дама,

Шуршит, блестит, как суша и стекло,

Решительная, словно телеграмма.

И недобра. И смотрит тяжело.

 

Стоит авто. В авто сидит горилла.

Будь я судья, я б строго не судил...

Пора. Я помню, ты мне говорила,

Чтоб слишком далеко не уходил.

 

Природа разрывается на части...

Поднять ли, нет порожнюю бутыль?

Оставить бедным?.. Пагубные страсти.

Любимый город, улицы, утиль.

 

Цветущий тополь стар, пушист и светел,

Глаза домов испуганно грустны.

Чужие мне, загадочные дети,

Сбиваясь в стаи, спят и видят сны.

 

Полощущая бельё

 

Среди дрожания и хохота,

Под звон кастрюль, тазов, корыт

Она стоит, ужасно согнута,

Покачивается и летит.

 

Такая светлая и лёгкая...

Куда лететь, чего ловить?..

Куда ж несёт её нелёгкая!

Нельзя ли приостановить?

 

В раскрокодильском этом хохоте,

Совсем одна, бедна, бледна,

Она летит навстречу похоти,

И сразу изобличена.

 

Она летит навстречу гибели,

Туда, откуда не вернуть,

Она согнута в три погибели

И нам её не разогнуть.

 

Судьба лихая, участь дикая,

Когда б моих хватило сил,

Я б в сказку глупую и тихую

Её, такую, поместил.

 

Там не бельё её полощется,

Там море плещет, а над ним –

Как летний шёлк прозрачна рощица,

Восток и Юг, Кавказ и Крым.

 

Но стыд и срам, и тихо плещется

Стихия мыла, а над ней

Склонилась пламенная пленница

Преступной влажности своей.

 

* * *

 

– Послушай, уже рассветает,

Не время ли книги читать?

 

– Не стоит, листы разметает,

И будет уже не собрать.

 

– Послушай, то полдень, то полночь,

То тает, то падает снег…

Беспомощна первая помощь,

И бешено слаб человек.

 

На ветках висят обезьяны,

Грехам умножается счёт,

И снятся далёкие страны…

Родные…

– Какие ж ещё… 

 

* * *

 

Пространство общее, большое...

Мечтой и счастьем мир объят.

БОМЖи, одетые в чужое,

На пыльной улице стоят.

 

Они шумят и хрипло дышат,

В толпе друг друга узнают.

Им привезли машину пищи

И у вокзала раздают.

 

Процесс идёт без остановок

(Влиянье западных ветров) –

Стоят раздатчики листовок

На каждом выходе Метро.

 

Нас умывают океаны,

Пред солью их не устоять,

Но грязный БОМЖ, больной и пьяный,

Идёт Отечество спасать.

 

Он мало спал, он встал с полночи,

Он сдал бутылки и металл

И пред страны туманны очи

Неясным соколом предстал.

 

Живая плоть под бронзой кожи...

Смотри – не стоит унывать:

Пока он жив, мы можем тоже,

Хотя б в надежде пребывать.

---

Пройдёт весна, залечим раны...

Враждебный мир устал, уснул...

 

На чуждых стройках стали краны:

Стальной почётный караул.

 

 

* * *

 

Прохожий двор. Собачий хор.

Деревьев громкий разговор.

Вот вор, а вот и приговор,

Не приведённый до сих пор.

 

Не приведён, не применён,

Утрачен в шелесте времён.

 

Вот я, а вот и жизнь моя,

У ней неровные края.

 

Вот дождь, а там уже и снег.

И всуе всякий человек.

 

Репродукция

 

Тёмным воздухом тихо дышу.

Поздно вечером из дому вышел...

Как лягушачий хор опишу

Для того, кто ни разу не слышал?

 

Что-то там выкликают они?

Надувными щеками качают...

«Два – не два...» – начинают одни.

«Два! Два! Два!..» – дружный хор отвечает.

 

Водяное, болотное «Ква!»

Над забытой деревней Заречье.

Хор ночной – между «два» и «не два»

Нерешённое противоречье.

 

Или так создаются миры? –

В забытьи камыша и осоки –

«Два – не два...» – на соцветья икры

«Два! Два! Два!..» – выпадают молоки.

 

Романовка

 

Светлые внимательные дни.

Дни между ночами, как огни…

 

Кроткие осенние дворы,

Щедрые осенние дары…

 

Все здесь замечательно живут,

По арыку яблоки плывут.

 

Я всех замечательней живу…

По арыку яблоком плыву…

 

* * *

 

С чего начинается наша сказка

Без преувеличений и без прикрас –

 

Папуаска приподнимает маску

Нежно улыбается папуас.

 

Отчего нам так дороги Южные страны,

Всевозможно дикие острова?

В жарких Южных странах – прохладные страхи,

А у нас на Севере – не расти трава…

 

А ведь мы увлекательно и легко

Живём от столицы недалеко.

 

Мы живем от столицы не далее,

Чем Новая Гвинея от древней Австралии…

 

Новослободская.

Трамвай. Печаль…

Электроугли. Электросталь…

 

С чего начинается наша сказка

Папуаска приподнимает маску,

 

И жизнь прекрасна,

но ни на час

Не прекращается Север у нас.

 

Север в нас и Север у нас…

Но понять это может разве что папуас…

 

* * *

 

Самолёты летят и летят,

И, друг друга едва узнавая,

Города друг на друга глядят

Сквозь замёрзшие окна трамвая.

 

Самолёты летят и летят,

И, в чужих города пребывая,

Пассажиры беззвучно сидят

У заснеженных окон трамвая.

 

Сон и шорох двуногой травы...

Мимолётные, кто же мы сами? –

Во Владимире гости Тувы,

А в Калуге друзья из Рязани.

 

Что я видел в чужих городах? –

Забегаловок полные чаши?

Даже яблоки в ваших садах

Совершенно такие, как наши.

 

Всюду осень и всюду зима.

Всюду люди темны и усталы.

И повсюду чужие дома,

Одинаковые, как кристаллы...

 

Ночью всюду цветные огни...

Мы спешим, всё равно не успеем.

Мы в замёрзшем трамвае одни,

И быть может, друг друга согреем.

 

Час прощания. не забывай!

Что я именно не забываю?

Ничего. Только этот трамвай.

И замёрзшие окна трамвая.

 

Сварка

 

Совершенное это язычество:

Берегись, отвернись, не смотри! –

Здесь дуга, а в дуге электричество:

Ослепительно ярко горит.

 

Участь общая, может быть, лучшая,

Но понять не умеем того –

Чада всякого частного случая,

Чада всякого века сего.

 

И с любовью в душе несказанною

Друг на друга мы как на врага…

Здесь дуга, а в дуге это самое…

Ты да я… Между нами дуга…

 

Светлой памяти жёлтого дома

 

1

Прошлое, какое-никакое… –

Только тронешь, в сердце оживут

Тяготы родного непокоя,

Радости внимательных минут…

 

В суете условного астрала,

В сладком хоре умственных ветров

Вспомним подметание вокзала,

По ночам мытьё полов в метро…

 

Не поймут астролог и профессор

Нашей жизни сумерки и тень…

Сколько было у меня профессий! –

Иногда менялись через день…

 

На четыре бабы два мужчины…

Дрогнем на подземном ветерке…

Воет поломойная машина

На родном нерусском языке.

 

Здесь, внутри, под этим пёстрым сводом,

Скрыты и закрыты до утра…

Что ни полночь, поиски свободы,

Забыванье страхов и утрат…

 

Ночь, метро и ничего такого…

Ничего крамольного пока…

Любочка со станции Хотьково…

Как душа её беспечно велика!

 

В глубине под Киевским вокзалом

Прикоснувшись к моему плечу,

Всё она так честно мне сказала,

Может быть, кокетливо чуть-чуть…

 

Ночь подземки. Время несогласья…

И не то бывало на веку…

Метрополитена полновластье,

Память об оставленных вверху…

 

Пляска рифм: веселье и похмелье.

Яркий блеск мозаик по стенам…

Царское убранство подземелья

Свод небесный заменяет нам.

 

Злой любви подземные страданья:

Труд неразделённости сплошной!

Мрамора ночное умыванье,

Грустное, как пламенный запой… 

 

Метрополитен-эксплуататор

Не уймёт стремленья наверх…

Утром нас подымет эскалатор…

Расстаёмся. Может быть, навек.

 

2

Одинокая нищета,

Как коломенская верста,

Как казанская сирота,

Посещает она нас неспроста…

С головы вагона и до хвоста…

 

Презираю всякую суету,

Но Казанский вокзал мету.

Кажется, уже улетаю…

Улетаю, но подметаю.

 

 

* * *

 

Свечи тают, оплывают,

Тёплый свет на лица льют.

Насекомые летают,

И танцуют, и поют.

 

И в порядке заблужденья,

Как снежинки на ладонь,

Как на странное растенье

Налетают на огонь.

 

Мы живём, забыв про это,

Обо всем забыв живём...

Мы идём навстречу свету,

Мы идём, идём, идём...

 

Сентябрь

 

Куда плывём?.. Какая разница…

Назло всеобщей попугайщине

Забор железный тихо красится

Эмалью чёрною по ржавчине.

 

Мазки неверные, неровные…

И, может быть, они поэтому –

Как расстояния огромные

Между мирами и планетами…

 

…Культурный слой, навоз и прочее –

Вся ноосфера с запчастями,

Наверно, созданы рабочими

И безземельными крестьянами…

 

…И листья, что с деревьев падают,

И травы, вянущие тихо,

И все грозящие нам пакости,

И годы, прожитые лихо,

 

И стены крепкие, кирпичные,

И жизнь, прошедшая так скоро,

И наши шутки неприличные,

И краска этого забора – 

 

Всё совмещается, мешается,

Зовёт, встречается, прощается,

Рассеивается и сгущается –

Но до конца не разрушается.

 

Итоги жития беспечного,

Существования беспутного:

Двусмысленная жажда вечного

Во оправдание минутного.

 

Недоумение ужасное.

Под липами и даже клёнами

Кричу печально: «Лето красное!

До следующего доживем ли мы?..»

 

* * *

 

Серп и молот, меч и щит.

Да и нет. Вокруг и около.

Нечто низкое лежит

В основании высокого.

 

Так построены дома,

Храм, больница и тюрьма.

 

Жаль, что ты до этой правды

Не додумалась сама.

 

* * *

 

Сквозняком и соблазном

Смущаются лучшие чувства…

Это письма о разном,

Но больше, конечно, о грустном.

 

В нетерпенье убогом

Мы слова выгружаем навалом.

Это письма о многом,

Но больше, конечно, о малом.

 

Дождь, играющий в крыши,

Крик души, помогающий выжить… -

Это то, что мы слышим.

Другое - боимся услышать.

 

* * *

 

Скучный сад. Островок

Вожделений и грёз.

Скоро август. Каток

Весь травою зарос.

 

Наш удел – сторона,

Вековая трава.

Недалёкий трамвай

Зазвенел, как струна.

 

В эти жаркие дни

Не неверных путях

Мы одни, как огни

В казахстанских степях.

 

Ни кола, ни двора,

Ни лица, ни венца.

Скоро август. Пора

Разбиваться сердцам.

 

Год глухой и немой...

...Всем снегам вопреки

В этой будке зимой

Выдавали коньки.

 

И представить нельзя,

Как у всех на виду

Мы промчались, скользя

По холодному льду...

 

Прохожу стороной.

Сладок сон наконец...

Не растопит ли зной

Льдины наших сердец?

 

Слишком солнечный час,

Ослепительный свет...

Всё растает, и в нас

Ничего уже нет?

 

Пламень внутренний жжёт:

Что, растаянных ждёт?

 

Жлобство маленьких жертв...

Все мозги набекрень...

Скоро осень. Уже

Уменьшается день.

 

* * *

 

Слова летят, как клочья плоти,

В полёте изменяя облик,

Чтоб в каждом встречном идиоте

Найти созвучие и отклик.

 

Им нелегко остановиться,

Они захвачены движеньем …

Слова летят, как чьи-то лица

С меняющимся выраженьем.

 

Освобождённые в полёте

Слова по-своему живут…

Мы их бросаем, не заботясь,

Что нас неправильно поймут…

 

Со всех сторон ветра бушуют…

Дожди, и кругом голова:

Как будто правда торжествует,

Изменчивая, как слова.

 

Снег

 

За стеной пожарно-красной

Поле белое лежит.

В поле белое бесстрастно

Из окна солдат глядит.

 

Он не русский и не здешний.

Не родные берега –

Тёмно-серые скворешни,

Ярко-белые снега.

 

Далеко ему до юга,

До заснеженных вершин...

У забора смех и ругань,

Крик людей и рёв машин.

 

Снег все валит, валит, валит,

Неизвестно для чего.

Неужели всё завалит,

Не оставит ничего?

 

Тёмной рыбой в ловчей сети

Отдалённое село.

Как на этом белом свете

Всё действительно бело.

 

Снег всё валит, всё заносит.

Через снег, на всех одна,

Почта ходит, письма носит,

Выкликает имена.

 

 

* * *

 

За городом Руза растет кукуруза

 

..сорока училась кричать по-китайски...

Уйдем ли на Запад от пастбищ народных?

 

На Запад! – На улицу в пыльном Можайске,

Где гонят на бойню домашних животных.

 

Урок геодезии: водка с гитарой.

Хожденье по улицам, вывесок чтенье:

«Приём живсырья» и «Приём стеклотары»...

Всё это мелькнуло, всё было мгновенье.

 

Мне дальше нельзя: там закат за Можаем,

Там солнце теряется снова и снова...

 

Живу, лихорадочно воображая

Заветные сказки Смоленска и Пскова.

 

В вечерних мечтаньях ни пользы, ни смысла.

Исхоженнный берег, осока и глина...

 

Но я же не видел ни Влтавы, ни Вислы,

Но я же не брал никакого Берлина.

 

* * *

 

Спина, плечо, две челюсти, затылок.

Рука, живот. И голова болит.

Нас, как шкафы, прессуют из опилок,

Но мы, как люди, держим монолит.

 

Нам чьи-то двери открывают пасти –

Идём искать себя среди своих –

Мы сами – наши собственные части

В соединенье и в разладе их.

 

Стеклянный шар катался снежным комом.

Скажите всем знакомым и родным:

Встаёт заря над сумасшедшим домом.

Над стройкой кран, над головою дым...

 

...И вдруг вода налево и направо.

Свет над водой, как чей-то яркий глаз.

Навстречу мне из глубины державы

Торжественно выходит водолаз.

 

На полпути ко мне он, было, замер

И, может быть, хотел идти ко дну,

Но я имею столько барокамер,

Что я, конечно, дам ему одну.

 

Уже неясно – кто кого спасает,

Но ясно видный всем издалека,

Там, впереди, горит, не угасает

Холодный свет родного маяка.

 

И всё идёт своим нормальным ходом.

Творя, как суд, безумие своё,

В нас столько лет входила непогода,

Мы выпустим, мы выплеснем её.

 

Мы выжили под небом раскалённым,

Мы никогда не повернём назад.

Мы пронесём, как пыльные знамёна,

Черёмуху, рябину, виноград.

 

Броня крепка, стихия увлекает.

Кричим «Ура!» Не помним ничего.

Играют волны, порох намокает.

Мы выстоим. Мы высушим его.

 

* * *

 

Среди всевозможных удач,

Глухой и немой, как крамола,

Катается кожаный мяч

По чистому полю футбола.

 

Бегущие, как на пожар,

По белому свету кругами,

Толкают испытанный шар

Ботинками и сапогами.

 

Скрывая ненужную дрожь,

Он смотрится в тёмные лужи,

Он знает, на что он похож,

Усталый и серый снаружи.

 

Большая чужая семья

Из кремния и углерода

Кругом холодна, как змея,

Живёт неживая природа.

 

Мелькают начала начал:

Милиция, баня, аптека.

Летает по свету кочан

С капустным лицом человека.

 

Он жив, он страдает, смотри –

Усталый, больной, одинокий.

И воздух ему изнутри

Надул сумасшедшие щёки.

 

И длинный, как путь на Восток,

Дрожащий, как хвост эшелона,

Гуляет судейский свисток

Над пыльной травой стадиона.

 

* * *

 

Среди людей водоворота,

За турникетной загородкой

Два дружных нежных идиота

В метро болтают с идиоткой.

 

Два идиота идиотку,

Зеленоглазую кретинку

Рассматривают, как картинку,

Как драгоценную находку.

 

Они пока ещё беспечны,

И ничего не понимают.

Они расстанутся, конечно,

Поскольку полночь наступает...

 

Другие всякие субъекты,

Скитаясь в метрополитене,

Скользят неслышные, как тени,

Как существа с другой планеты.

 

Им тоже не хватает света,

Им даже не нужна награда.

Они качаются от ветра,

Они научатся, как надо,

 

Вольнолюбивые по сути

В пределах наших эфиопий,

Недооттаявших от жути

Коммунистических утопий...

 

Так жизнь идёт в подземном своде,

Она проходит и уходит,

Хотя, возможно, что в природе

Чего-нибудь да происходит.

 

И где-то есть другие страны,

И в них другие идиоты,

Необоснованно и странно

Укрывшиеся от учёта...

 

Два идиота субъективны,

Они в метро, как в чистом поле,

Они надеются наивно

На вероятность лучшей доли...

 

Квадратный круг тоски духовной,

Заучит позже каждый школьник:

Так называемый любовный

Прямоугольный треугольник.

 

Пустыни, ямы и канавы,

Леса, сараи и заборы,

ещё какой-нибудь отравы

вечнозелёные просторы.

 

Подземный свод, прелюбодейство.

Довольно душная прохлада,

Так называемое детство,

Неискушенность – и не надо.

 

Цветы и фрукты, снег и ветер,

Вода и хлеб, вино и водка...

А им дороже всех на свете

Непуганная идиотка.

 

Ни тьмы пустот, ни страха тленья:

Огнеопасное веселье:

Прекрасная и, к сожаленью,

Единственная в подземелье.

 

Мы это долго изучали,

Мы по ночам во сне кричали,

Мы долго молча отступали.

Досадно было. Боя ждали.

 

* * *

 

Среди общей бестолочи и трухи,

Суетясь и боясь беды,

Мы всегда наш порох держим сухим,

Избегаем всякой воды.

 

Здесь нигде не тьма, здесь нигде не свет,

Здесь не воля и не покой.

Здесь наш порох самый, самый сухой,

Суше в мире пороха нет.

 

Это жуть тоски, это бред труда,

Нескончаемый устный счёт,

Проникает всюду эта вода,

Под лежачий камень течёт.

 

Бесконечный счёт словам и делам,

Но, чтоб попусту не пропасть,

Нужно всем попрятаться по углам

И припрятать пороха часть.

 

Чтоб не выть потом от ночной тоски,

Не кричать кому-то вдали:

Это мокрый порох, он был сухим,

Но его мы не сберегли.

 

Станция Лобня

 

…Какие-то тусклые, серые пятна,

От труб оторвавшись, уносится дым...

И вдруг этот мир, непростой, непонятный

Становится близким, знакомым, родным.

 

Прощай, истерзавшая душу свобода!

Фигура вдали разрывает сгущенье

Вечернего шума, движенья народа,

Всех призраков, запахов, смыслов, значений.

 

За краткое время до первого шага,

До первого крика, до света во мраке

Уже наливаются смыслом и влагой

Глаза небольшой светло-серой собаки.

 

Она покачнётся, как тонкая ветка,

Потом полетит, как душа на свободу:

Её человек опускается сверху:

По лестнице скользкой с моста перехода.

 

Станция Сортировочная

 

Полночь. Составы гремят многотонные…

Ужас разлуки и счастье изгнания…

Катятся красные, жёлтые, сонные…

Воспоминания, напоминания…

 

Ризы изношены, сроки просрочены…

Рельсов сияние под семафорами…

Новые доски к столбам приколочены:

Служат полночным прохожим опорами…

 

…Трудно, нет слов, выживаем мы в обществе…

Но – не забудем и о человечестве…

 

Нам не надо гулять далеко в одиночестве:

Там и нам нелегко, как пророкам в отечестве…

 

 

* * *

 

Теперь или никогда…

Вдали несказанный свет…

Изба горит, как звезда,

Но только не в небе, нет…

 

Огонь и его следы:

К утру только серый дым,

И птицы летят над ним…

 

...Хоть чайка, хоть попугай…

Хоть орёл… Выбирай, как знаешь…

Только птиц не пугай:

Испуганных не поймаешь…

 

Минувшего не вернуть…

А пробовал кто-нибудь?

 

Дорога, кусты, луга…

В грядущее не заглядывай…

А главное: птиц не пугай,

И на поезд, пожалуйста, не опаздывай.

 

* * *

 

То ли радуга, то ли дуга,

То ли выпрямлен путь поколенья:

Поиск лучшего в мире врага

В равнодушном строю оцепленья.

 

Он стоит за высоким щитом,

На щите его тёмные пятна...

Краткий миг, яркий свет, а потом

Всё забудешь, и это понятно...

 

Не вполне ещё светлый рассвет.

Крик души празднозвучный отныне.

В идиотском дыму сигарет

Дрожь в руках, и на веточках иней.

 

* * *

 

То-то наш премудрый век прилежен...

Мир дворцам среди обломков хижин...

Кто-то был исправен и прилежен,

Кто-то был обманут и унижен,

 

Оскорблён, черёмухой отравлен,

Как спасти израненную душу...

Кто-то был обломками придавлен:

Обречён: разбужен и разрушен.

 

Погрустим. Оставим всё, как было.

Всех в живых оставим, кто остались...

Фыркала машина, как кобыла,

Генералы колебались и боялись.

 

Полстолетья не стирали пыли,

На броне, с брони, на поле брани...

Всех, кого сумели, подобрали,

Многих до сих пор не отпустили.

 

Пьяные страдали и шатались,

Кто был кто, с трудом припоминали.

Все ушли. Прохожие остались.

Многих до сих пор не опознали.

 

Трёшка

(Комсомольская площадь)

 

1

Гуляем, а что же ещё?

Ещё не устали гулять.

Прогулкам теряется счёт.

Гуляем опять и опять.

 

Прогулки – припадок сплошной…

Метель переходит на крик

На площади этой смешной

Вокзалы сошлись на троих.

 

2

Не маши рукой, не смотри с тоской.

На дворе весна. Тишина легка…

Я простой такой, я смешной такой,

Ничего, что вид у меня воровской –

Это только кажется издалека.

 

Здесь куда ни глянь, широка страна.

Я теряюсь в жизни, как в сладких снах.

Я на трёх вокзалах, как в трёх соснах,

Неприлично полная надо мной луна.

Не спеши: дальнейшее – тишина.

 

* * *

 

Ты торжественно, неосторожно

Широко раскрываешь окно,

А на улице сыро, тревожно,

Неуютно и просто темно.

 

Словно листья огромных растений

В ясном свете окна твоего

Оживают неясные тени

Неизвестно кого и чего.

 

И, хотя ничего не случилось,

Всё же будь осторожна, а то –

Здесь свирепствуют старость и сырость

И тебя здесь не любит никто.

 

Сквозь туманы и глюки разлуки

Взгляд твой тихий тревожно ловлю,

Я люблю твои тонкие руки

И тяжёлые груди люблю.

 

Может быть, ты об этом не знаешь?

Разумеется, знаешь давно...

Что ж ты так широко раскрываешь

В неуютную сырость окно...

 

* * *

 

У ворон вся земля под крылом:

Сосчитают нас и перепишут,

Но звучит покаянный псалом,

Даже если никто и не слышит.

 

...Не спеши за углом на троих,

Не гони от привала к привалу,

Труден путь узнаванья своих:

Нас осталось мучительно мало.

 

Не беги со двора своего

В зелень маленьких утренних клёнов.

Нас осталось всего ничего:

Может несколько сот миллионов.

 

Милый друг! Друг от друга вдали

Мы гуляем по краю земли...

 

* * *

 

У случайной знакомой диван жестковат.

А сама-то она – и худа и бледна.

Только, кажется, сам я во всем виноват.

Однокомнатный воздух стоит, как стена.

 

У случайной знакомой ребёнок кричит:

«Мама-мама!» – её от меня он зовёт.

Никогда никуда меня ночь не умчит,

Лишь фонарь за окном чуть заметно плывёт.

 

Тишина. По углам темнота зелена.

Шкафом комната надвое поделена.

 

У случайной знакомой несчастная жизнь.

Не случилась она – так считает она.

Над счастливой судьбой крест высокий окна,

Перечёркнута холодно синяя высь.

 

У случайной знакомой нескладный халат.

Он как будто бы весь состоит из заплат,

Только в этом я, кажется, не виноват.

Так считает она и снимает халат.

 

И лежит на плече её свет от окна,

Рассыпаются тени на теле её.

И тогда начинается время моё,

И над нами большая, как сон, тишина.

 

…Утро маленьких звуков и маленьких дел.

Продолжается странная эта игра.

 

Синий чайник печально о чём-то запел,

Не дождавшись, о чём, ухожу со двора.

 

Снег идёт. У акации снег на руках.

Серый дворник лопатой дорожку ведёт.

А потом и его самого занесёт,

Затеряет надолго в холодных веках.

 

А потухший фонарь глаз не сводит с окна,

Где осталась ночная моя тишина,

Шкаф, ребёнок, четыре стены и она.

 

Я иду, а вокруг рассыпается снег.

Осыпается снег, открывается лёд.

Зимний день. Вдоль забора идёт человек.

Человек... Человек... Посмотрите – идёт.

 

 

* * *

 

Уж закат на кровлях догорает.

Как ничей у поворота нищий...

Дворник снег с дорожки убирает

Словно что-то на дорожке ищет.

 

...Никогда ты, бедная, не знала,

Как сладка вечерняя отрава...

Далеко до Курского вокзала:

Сто шагов и поворот направо.

 

Там людей и почты перевозка...

Кто спасёт от городских сомнений?

 

Наше войско – строй свечей из воска,

Сзади наступают наши тени.

 

Я наивный, я надеюсь на удачу:

Всё поправить, всё начать сначала...

Ведь никто не видит, что я плачу

По пути до Курского вокзала.

 

Мне уже и слёз моих не стыдно:

Всё давно здесь залито слезами.

Всё туманно. Ничего не видно –

Лишь свеченье между полюсами.

 

* * *

 

Участь моя тощая…

Но не надо лучшую!..

 

…Я овца хорошая,

Я овца заблудшая.

 

Пригород. Смеркается.

Выходной. Безветрие.

 

Где-то здесь смыкаются

Вера и неверие.

 

Увертюра к опере…

Жизнь небезопасная…

 

Нá небе и в озере

Ходят звёзды ясные…

 

Рыбы и Медведицы,

Как цветы в розарии…

 

Звёзды ясно светятся –

Будто в планетарии…

 

И звезда упавшая,

И звезда горящая…

Доля моя падшая –

Время настоящее,

 

Поровну покрошено

Прошлое и будущее…

 

…Я овца хорошая,

Я овца заблудшая.

 

* * *

 

Фантомас! Не смотри на нас!

Мы приснимся в кошмарном сне:

Мы почти без масок сейчас,

Наяву, на воле, на дне…

 

Не смущай нас, как Лев Толстой,

Мы, как опыты на живом…

Ты постой на своём, постой

Боевом посту, боевом…

 

Недовзорванные мосты…

Непрощённая боль утрат…

 

Вместо совести глупый стыд:

Вместо совести – стыд и срам.

 

Уходи совсем, Фантомас,

Без тебя невесело нам.

От страданья народных масс

Мы столетья сходим с ума.

 

Или мало своих забот?..

Дни легки, как сны на снегу…

Исторических груз щедрот,

Риторических бред фигур…

 

Ах, страна ты наша, страна…

Фантомаски родных границ…

А внутри у тебя зима

С замерзаньем в полёте птиц…

 

С философией об ином

В разговении нефтяном…

 

Дни – краснее, чем кирпичи.

Жизнь проста – другой не ищи…

То мы дурнями на печи,

То мы отроками в пещи…

 

* * *

 

Хлеб едва добываешь...

Осень. Дни убывают.

Ты меня убиваешь,

Я себя убиваю.

 

Всё уже забываешь...

Кое-как вспоминаю...

Ты себя убиваешь.

Я тебя убиваю.

 

* * *

 

Хорошие дни. Относительный мир.

Никто нас не ищет, никто нам не мил.

 

Живем в просторечье, в обиде, в дыму,

Как будто совсем не нужны никому.

 

Но время настанет, придут и найдут,

Подымут, разбудят и в гроб покладут.

 

Царевна-Лягушка

 

Горечь жизни одинокой

Под единственной звездою,

Над серебряной осокой

Над зелёною водою…

 

Драгоценная зверушка

Холодна,

и смотрит гневно…

Да Царевна, но лягушка…

Да Лягушка. Но – Царевна …

 

Зелена, свежа, мила…

И в устах её стрела.

 

Трудно бедному влюблённому,

Жаром страсти опаленному

В заколдованном кругу,

На вечернем берегу…

 

Ну, лягушечка, очнись!

Впереди большая жизнь.

Удивись и улыбнись

И царевной обернись.

 

Царская ноша

 

1

Известно, какой ореол.

Страна то в огне, то в дерьме.

Лягухообразный орёл

На медно-железном рубле.

 

Он крылья свои распростёр,

Он главы свои не склонил.

Пылает стоглавый костёр

Над нежностью мирных могил.

 

Ещё тишина, тишина...

Но алое тлеет сквозь бред.

У нас и весна, как война,

И осень – превратность побед.

 

Сады ли, пруды ли цветут –

Рассвет в азиатской крови.

 

Все спутано: там или тут...

И хоть бы немного любви...

 

Но некогда. Трубы трубят.

Прохладно, И перья летят.

 

И тянется вязкая вязь,

И рвётся заветная связь.

 

2

Было утро белее золы.

Был наш быт безутешен и зол,

И двусвязней двуручной пилы

Был над нами двуглавый орёл.

 

Мы проснёмся ни свет, ни заря,

В голове ни вождя, ни царя.

 

Область боли: затылки и лбы.

Место встреч: тупики и углы.

Мы молчим, а над нами гербы.

Мы одни, а над нами орлы.

 

А над ними дыханье ворон,

Налетающих с разных сторон.

 

От ворон никакой обороны,

Потому что орлы без короны.

 

 

Цветы к памятнику Циолковскому

 

1

Родная природа…

Но даже на лоне природы

Поём, как попало, природу свою поломав.

Мы все из народа, приёмные дети свободы,

Живём среди клумб и внимательно сходим с ума.

 

Калужские сосны о чём-то утраченном плачут.

А, может быть, стонут от страха грядущих метелей…

Анютины глазки похожи на мелких собачек.

Большие тюльпаны устали.

Увяли. Осыпались и облетели.

 

2

Откровенный, как пасть кашалота,

Обозначился лес на пути…

Неужели так близко к болоту

Можно так беззаветно цвести?

 

Над деревьями ливень и ветер.

Не забытые в общей беде,

Незабудки, как малые дети,

Ближе всех и к земле, и к воде.

 

* * *

 

Чёрно-белое кино – это наше

Счастье призрачное, страданье моё.

Дымный сон про страдания Паши

И про светлые чувства её.

 

На экране то туманы, то вьюги,

Нафталиновая вредная пыль.

Бутафорские дворцы и лачуги

Наша самая близкая быль.

 

Переполнены учебной любовью

И тоскою нерастраченных сил,

Тихо смотрим, как сияет Прасковья

Среди наших самых ярких светил.

 

Отрешившись от обыденной дряни,

Мы доверчивее малых детей

Жадно ловим на холодном экране

Стыд и ужас наших общих страстей.

 

Все комедии, трагедии, драмы,

Вся прямая и высокая речь...

Наши верные прекрасные дамы –

Мы должны их охранять и беречь.

 

Ветер северный то воет, то стонет.

Я прошу: ради нашей любви,

Если вдруг тебя кто-нибудь тронет,

Ты, пожалуйста, меня позови.

 

Я расправил свои узкие плечи,

Окрылённый своей правотой...

Кого скажешь, хоть сейчас покалечу:

Не смеются пусть над нашей мечтой.

 

Ты на первый день весенний похожа,

Вся закутанная в чистый туман...

Ты сегодня зимним вечером тоже

Смотришь, может быть, на белый экран.

 

Не изведана твоя неизбежность,

Не попробовано наше вино.

Ты прости мне мою грубую нежность –

Чёрно-белое наше кино.

 

* * *

 

Школы, дворы…  Все навзрыд одинаково…

Или ценить не умеем имеемого…

Сколько неправильно прожито всякого,

Непоправимо, преступно, рассеянно.

 

Сладкое время сплошной приблизительности,

Дух противления: горького хочется…

 

Бедные радости школьной учительницы

И неделимая наша песочница…

 

Тощие девочки с модными чёлками

Водятся с нами, нахальными типами…

 

Неосторожность свиданий под ёлками

После дурацких прогулок под липами…

 

Дальше – как раньше – как в Африку ехали:

Пропуск уроков по неуважительным…

С трубами, с финками или с кастетами…

Всё одинаково, всё приблизительно.

 

Сосны, рябины и окна с закатами…

Школьники вспомнят про дни благодатные

Перед районными военкоматами:

Кто-то в десантные, кто-то в стройбатные…

 

Непобедимые девы-воительницы

Тоже взгрустнули: когда ещё встретимся…

Бурная молодость школьной учительницы

В грустных и нежных глазах её светится.

 

Шоссе энтузиастов

 

Все одинокие,

Все свои

Неумолимые разговоры.

Город. Министерство. Или просто НИИ.

День расползается по коридорам.

 

День расползается…

Кто куда

Люди расходятся до рассвета.

Все одинокие. У всех беда.

Кто остается в ковчеге этом?

 

Тени. Влюбленные. Все свои…

Каждое эхо и каждый шорох…

Город. Министерство. Или просто НИИ.

Ночь расползается по коридорам.

 

* * *

 

Шум вранья о воле и свободе

Иногда стихает на восходе,

И тогда бывает всё в природе

Тихо, как до нашего прихода.

 

* * *

 

Это нужно кому-то другому,

И терпеть это сил уже нет.

Самолёты летают по дому

И садятся на пыльный паркет.

 

Из углов темнота наступает,

Остывает дневное тепло.

Самолёты по дому летают

Неуверенно и тяжело.

 

Самолеты над мебелью кружат,

Внешний вид их немного смешон,

Весь кругами из собственных кружев

Самый малый из них окружён.

 

А под ними цветы расцветают,

Их немые улитки едят...

Самолёты летают и тают,

Пассажиры по лавкам сидят.

 

Тот казак, что гуляет по Дону,

Любит деву, которая льёт

Реки слез... И летает по дому

Ясноглазый её самолет.

 

* * *

 

Это сильней, чем жалость.

Сухость и пыль пути.

Танки ушли, осталось...

Ах, ничего почти.

 

Шумные и цветные,

Праздничные, как лов,

Тёмные сны цветные

Ночью не спящих сов.

 

Серых домов квадраты,

Призрачные вдали.

Танки ушли куда-то...

Только куда ушли?

 

 

* * *

 

Я над пропастью сижу.

Мы над пропастью сидим.

Я сужу, сужу, сужу.

Я судим, судим, судим.

 

Мать природа слезы льёт.

Влажность правого суда.

Дождь, и снег, и суд идёт.

И неведомо куда.

 

* * *

 

Я уеду, уйду, отвалю...

Мы живём, словно катимся с горки...

 

Я пословицы наши люблю

И простые люблю поговорки.

 

Ночь трудна, как багажная кладь:

Неприлично родная картинка...

 

Вор у вора дубинку не крадь –

Не нужна тебе эта дубинка.

 

Верен будь своему багажу,

Тяжела будет ноша иная...

Я в беспечности жизнь провожу

И пространство вокруг заклинаю:

 

Я стою на несчастном посту,

Где перрон леденеет пустой...

 

Я простой. Я травой прорасту.

Прорасту, если буду простой.

 

* * *

 

Явь проста, как топор лесоруба,

Просто так, без литавров и труб

Сто солдат маршируют у клуба

Над цветами и зеленью клумб.

 

Сон насущен: короткое лето,

Там цветы не на клумбах цветут,

Снятся женщины, солнцем согреты,

Вспоминают, и любят, и ждут.

 

Всё прощают и всё обещают,

Всех дождаться, понять и простить...

Это их сто солдат защищают

И не могут никак защитить.

 

Басни Крылова

 

1
Посвящается светлой памяти
Ивана Андреевича

 

Этот мир наш, тревожный и древний,
Вдруг меняется там или тут,
Потому что большие деревья
То и дело куда-то идут.

На восход, на закат и на Север,
И за птицами следом на юг…
Потому что то холод, то ветер,
То бессонница, то неуют,

Потому что печальное снится,
И недужно от наших идей…
У деревьев прекрасные лица
И осанка усталых людей.

 

 

2

 

Среди трав, где и сам трава я,
Сок и семя – мои права.
Я на двадцать шестом трамвае,
Умозрительном, как трава...

Звуки зимние безотрадны:
Стон осины под топором
И нашествия травоядных
Настигающий дым и гром.

Дни и ночи свежи и живы.
Звонко точатся топоры.
Над созвездьями одержимых
Золотые летят шары.

И над всей трамвайной державой
Тихо бредят её сыны –
Все отравленные отравой
Твердокаменной трын-травы.

 

 

3
Ивану Андреевичу
с любовью и благодарностью
за то, что он был

 

Среди чужого и весёлого
Расположения планид
И снег идёт, как снег на голову,
И где-то колокол звенит.

Над бездной шороха змеиного
Подняться облачностью грёз
От суесловья муравьиного
К высокой алчности стрекоз.

В плену простора неоглядного,
Среди оградок и оград,
Спасительного виноградного,
Высок и зелен виноград.

Гуляют ветры над рассадником
Полутоски-получумы.
Над вырубленным виноградником
Темно и холодно, увы.

Собачий лай: сквозь сон, для сонности,
Пред тем, как провалиться в сон,
Преодоленье невесомости:
Самовнушение: весо́м...

 

 

4

 

Под прикрытьем мрака и темноты,
Неожиданны и дики́,
Из людей выпрыгивают коты
И уходят кверху на чердаки.

И пропасть боятся, и успеть хотят.
Огоньки во тьме горят там и тут.
Это кошки там рядами сидят,
И горят глазами и ждут.

Чуть заметен свет. Весь внутри огонь,
Он укрыт, как в сон, в телесную рвань,
Ибо каждый кот – по-своему конь,
И каждая кошка – лань.

Пусть шуршат вокруг несбыточные мечты
Ворохами свидетельств и паспортов...
Ведь находят кошек своих коты,
И находят кошки своих котов.

Утром мы идём к своим поездам,
Уезжаем во всякие города.
И грустно нам, и холодно нам,
И страшно нам иногда.

Но не страшен страх. Он как лишняя ложь,
Как бессмысленный от самих себя побег.
Ибо каждый кот – по-своему дождь,
И каждая кошка – снег.

 

 

5
Другое посвящение Ивану Андреевичу

 

Я от истины, как от греха подальше.
Поздно: рощи кругом и чащи.

Муравей-ортодокс бедную стрекозу
Уговаривает, как козу на возу.

Заготовка на зиму. И лишь о том речь:
Игры, стоят ли они свеч.

Вечер, серый, как предыдущий.
Моська лает на сон грядущий.

И высок и зелен, и весь подряд
Давно уже вырублен виноград.
В суете насаждения роз и берёз
То и дело спрашивают, где ныне воз.

 

 

6

 

Над крышами окрестных сёл
Всегда и все, опять и снова
Летят орлы, летит орёл,
Летит Орлов, летит Орлова.

Над суетою летних грёз,
Над головою птицелова
И над стадами диких коз
Летят и кружатся Орловы.

Забыв про сон, покинув кров,
Мыча единственное слово,
Летит орёл, летит Орлов,
Летят часы, летит Орлова.

Любя прекрасный чуждый пол,
Роняя тяжкие оковы,
Мы все летим, летит орёл,
Летят орлы, летят Орловы.

Сквозь стыд и срам, и боль голов
Над сетью общего улова
Сквозь облака летит Орлов
Сквозь облака летит Орлова.

 

 

7
Третье посвященье Ивану Андреевичу

 

Высохнут, не высохнут ли реки слёз...
Никогда не поздно цвести цветам.
И никто не спрашивает, где ныне воз:
Всё-то он в движении: то тут, то там.

Слишком уж загадочный настаёт век:
Вянет и ржавеет осенний сад...
Воз за белым лебедем немного вверх,
И тотчас за раком: чуть-чуть назад.

Времени и месту потерян счёт.
Оный воз опять неизвестно где:
По щучьему веленью ещё и ещё
Омывает колеса свои в воде.