Взамен некролога
1.
Какой был дивный день! Весна была
Не в двух шагах, а в небольшом шажочке,
Синички расковыривали почки,
И у кормушки видел я щегла.
И так тепло! И ярко. И светло.
Казалось бы, что это всё могло
Взбодрить любого – как вино, как чай...
И если человек сказал: «Прощай!»
В подобный день, то ясно: допекло.
2.
Не обижайтесь на самоубийц.
Они вам не желали зла.
Нет, просто все вокруг лишились лиц,
А день – числа.
Так в партии турнирной (нет, не блиц) –
Когда ослаблен центр и заперт фланг,
А фланг второй беспомощно провис,
Когда цейтнот помножен на цугцванг,
То может статься,
Что лучше сдаться.
3.
Мне скажут: «Химия!» – и я кивну.
Легко в вину
Поставив цепь событий
Той тонкой нити,
Что тянется от физики снаружи
К саднящей биологии внутри.
Мне скажут: «Посмотри,
Лекарства помогли ей? Только хуже
Ей сделали». И я отвечу: «Да»,
Подумав о тоске Средневековья,
Когда её могли б лишить здоровья
Сглаз, порча и хвостатая звезда.
4.
Реальность смотрит в нас, а мы – в неё
В тоске взаимного неузнаванья,
И если это выражать словами
Всего точнее будет: «Ё моё!»
Реальность смотрит ровно, не мигая,
А человек – с нервозностью, ругая
Реальность, словно где-то есть другая.
Беспомощны и правда, и враньё.
5.
Кривить душой – естественный процесс,
Особенно над свежею могилой.
Нельзя давить на правду с полной силой:
Она прорваться может, как абсцесс.
Тем больше дров, чем глубже входишь в лес.
Жизнь, выпорхнув голубкой сизокрылой,
Едва ли сможет вынести свой вес.
Всё это так, но нет страшней вины,
Чем перебор, избыток кривизны.
6.
Быть иль не быть? Она дала ответ.
И в смертной схватке с целым морем бед –
Как говорится в том же монологе –
Она, свернув с проторенной дороги,
Туда, где водятся единороги,
Ушла от нас. А подводить итоги
Ни прав у нас, ни оснований нет.
И если даже некий херувим
Её под локоть подтолкнул оплошно,
Когда она подставила ладошку,
То результат, увы, непоправим.
И я хотел бы плакать, но взамен
Мне химия моя диктует строчку,
Что каждый умирает в одиночку,
А личный выбор непрокосновен.
Как неприкосновенен тот запас,
Который есть пока в любом из нас.
7.
Никто не застрахован. Никогда.
Пока горит огонь, течёт вода,
Мы держим равновесие на кромке.
Пусть будет память горькая светла.
Она имела право – и ушла.
И пусть её поймут её потомки.
Лютер
Хотел ли Виттенбергский богослов
Такого потрясения основ,
Какое вышло? Не хотел, наверно.
Он полагал призванием своим
Не сокрушить, а образумить Рим,
Где алчная господствовала скверна.
И мог ли знать сей маленький монах,
Что век уже привстал на стременах
И конь под ним дрожит и ждёт приказа?
И разве он повинен, наконец,
В том состоянье мыслей и сердец,
Когда стране необходима фраза?
И мог ли он провидеть наперёд,
Какой всё это примет оборот
(Предвидеть, так сказать, опасность слева!),
Когда честолюбивый эмигрант
Проявит свой недюжинный талант
И Рим затмит жестокостью Женева?
Неужто он в ответе за костры,
За правила Кальвиновой игры –
Своих идей смертельную изнанку
За то, что – избежав романских пут –
Преследуют, пытают, гонят, жгут
Свободу мысли – вечную беглянку?
Эпоха реформации! – канон
Жестокой трансформации времён,
Обычного кровавого похмелья
Истории вращающийся сон –
Сквозь пляску дат и чехарду имён
К тоске глухой от грозного веселья.
И всё же был великим богослов,
Когда изрёк он, светел и суров,
Готовый ко всему при неудаче:
«Бог дал мне совесть, и она сильней
Соборов, пап, законов и князей.
На том стою и не могу иначе!»
Как много раз уже произошло
Одно и то же: ненависть и зло
Рождаются из доблести и света.
Кто виноват – эпоха и земля?
Борьба за власть? Безумцы у руля?
Вопросы остаются без ответа.
* * *
Сочетанье холодного ветра, его леденящих порывов
С тёплым солнцем весенним – пожалуй, что жизни сродни.
Голубеет вода, но зима закрепилась в заливах
Неподвижностью льда. И стоять невозможно в тени.
Ох, весна, не гони в наступленье своём торопливом,
Удержи эти дни, затяни эти дни, удлини.
Мы привычны к движению времени, мы ничего не забыли.
Наперёд нам известно, что вскорости произойдёт:
Он покатится дальше – к палящему зною и пыли –
Этот неумолимый, естественный круговорот.
* * *
Просто вышла и неслышно за собой прикрыла дверь.
Вера Матвеева
Когда всё уже закончено, остаётся чудо голоса.
Он, ни с чем теперь не связанный, существует вне всего.
Так живут грачи на пустошах, так гуляет ветер по лесу,
Так, столкнувшись в доме с призраком, мы проходим сквозь него.
Это чувствуешь особенно, когда день – осенний, пасмурный,
Когда силы нет у музыки и значения – в словах.
Он всё вьётся где-то рядышком, и чем тише – тем опаснее:
Так шуршит пружина вечности в механических часах.
«Не ищи меня, пожалуйста, я ушла гулять по городу».
Хорошо, что есть инерция, что рассудок начеку.
Стоит чуточку расслабиться – чёрт-те что приходит в голову,
И, поспешно отвернувшись, трёшь горящую щеку.
* * *
В семнадцатом столетии в Италии
Отслаивалась музыка от текста –
Так лёгкие пирожные миндальные
Вкус создают из воздуха и теста.
Стараясь быть изящной и удобной,
Стиль под себя подстраивала эра,
Сменив навек смычок дугоподобный
Смычком прямым – как шпага кавалера.
И зазвучала музыка по-новому:
Решительно, и молодо, и чётко –
Дивясь преобразившемуся норову,
Как женщина, сменившая причёску.
А прежних скрипок пение глухое
Ушло в забвенье, как былая мода,
Как описанье древнего похода
На языке умершего народа.
* * *
А с крыши больничной такой открывается вид –
Такой открывается вид в половодье, в начале апреля,
Что редкое сердце на вздрогнет и не зазвенит
Быстрее, чем глаз разобраться в деталях успеет.
И небо с назревшим дождём, и холмов нарисованный дым,
И речка, пришедшая в лес погостить и погреться,
Всё – серым по серому, пепельным, блёклым, седым,
Чтоб разум, вздремнул, положившись на верное сердце.
Присядь ненадолго на старый пластмассовый стул,
Оставленный кем-то на крыше с минувшего лета,
Дыши не спеша, чтобы разум поглубже заснул,
А глаз погрузился в симфонию серого цвета.
И ежели сердце не струсит и не заболит,
Ты сможешь представить свой дух воплотившимся в птицу
И будешь кружить, и увидишь расширенный вид:
И в стуле – себя, и стоянку машин, и больницу,
И мост, и большую дорогу в четыре ряда,
И город, теряющий контуры вместе с названьем,
И море, которое скоро прихлынет сюда,
И знанье, забывшее грань между болью и знаньем.
И снова спланировав в старый пластмассовый стул,
С минувшего лета оставленный кем-то на крыше,
Почувствуешь тело как опухоль или кисту.
И в тот же войдёшь вестибюль, из которого вышел.
* * *
Веет холодом на верхотуре,
Энтропией грохочет Кощей,
Но рассудок, нуждаясь в структуре,
Порождает порядок вещей.
Негодуя на многоголосье,
Отрешаясь от влаги и мглы,
Он проводит надёжные оси
И рисует прямые углы.
Он упорствует каждою клеткой,
Он себе не даёт перекур,
Прочной параболической сеткой
Симметрично смиряя сумбур.
А природа, от нового смысла
Не найдя адекватных защит,
Ухитряется втиснуться в числа,
Но при этом беззлобно ворчит.
* * *
Какая пустая, простая, осенняя красота!
Проснувшись, лежу, не читая, не думая ни черта.
Дождь проверяет крышу, клубятся остатки сна –
Но лучше вижу и слышу, чем в лучшие времена.
© Леопольд Эпштейн, 1985-2019.
© 45-я параллель, 2020.