* * *
Чтоб никто не порывался думать головой!..
А. Соболев
Думать людям свойственно как виду
И простительно, когда не часто.
Некоторые из них, к примеру,
Думают, что я их понимаю.
Благомыслие – второе счастье.
Только я им причиню обиду,
Обращу во зло слепую веру
И внесу разлад в людские думы:
Знаний у меня довольно мало,
А ещё я многого не вижу
По своей нелепости и дури.
Посему настанет день, и люди
В праведном своём негодованье
С обаянием и артистизмом,
Коим тоже нужно примененье,
Объективное составят мненье,
Каплю жалости к нему добавят,
И в груди моей тогда стеснится,
Очень стыдно потому что будет.
Требует святая справедливость,
Чтобы я от страха вся трусилась.
Признавая требованье мудрым,
Приступлю я к этому быстрее,
Если этим помогу кому-то
Понимание и соучастие,
И поддержку наконец-то встретить
В маловыразительном, бесцветном
Но каком ни есть моём лице.
Жизненный сюжет
Я думаю, там автор
По тамошним масштабам
Неопытный и падкий
На вычурный спектакль.
Как выкрутиться, чтобы,
Не потерявши правды,
Одновременно радовать,
Будить и увлекать
И быть не очень кратким?
Давай его похвалим,
Прославим и утешим:
Тасовкой персонажей
Он в силах овладеть.
Вот он тебя подхватывает,
Не дыша удерживает,
А ты ему (чуть тише)
Хорошее подскажешь:
Мол, так держать и впредь.
04.03.15
* * *
Всё-таки странно звучит: внутренний стержень.
Может быть, это устойчивое выражение
Даже проходит цензуру вежливой сдержанности,
Но с неизменною полуулыбкой: мол, вы же не
Примете примитивно всерьёз мой пафос?
Элементарной осанки достанет с запасом –
Ни перед кем не согнуться, а паче не пасть
От массы камней за собственной пазухой.
В детстве, когда с тобой говорят, то надо смотреть
В глаза, а не под ноги и не бубнить под нос.
Вот так с тех пор 24 часа / 7 дней
Ты ничего не оправдываешь, не просишь,
А ровно и тихо просто себе стоишь –
Не сам по себе в стороне, а среди таких же.
Это возможно продолжить совсем уж мистически,
Но смешно – ты же слышишь.
21 ноября 2015 года
Сквозь дождь фонарь похож на проблески в болезни:
Предположения, что это разум, лестны,
Но почвы нет – блестит лишь глинистый асфальт.
Зовомая сухой, развезена листва.
Да, лучше под ноги. Усни и не ослепни.
Единственное, что возьмётся в путь последний, –
Незамутимая, пустая, как слеза,
Бездонность зрения. Что зришь – узнать нельзя.
* * *
Осенью в Ростове кроны
Сквозны и зелены.
Заморозком подпалённые,
Навеют дым весны.
Только он застынет в горле
Симптомом ОРВИ.
Не сильна я в биологии,
Не стану говорить,
Из каких сурово-стойких ли,
Беспечно ль нежных стран
Этот тополь занесло к нам,
Да так вот он и стал.
Развернул свои объятия,
Прошляпил листопад.
А в апреле не оттает,
И кто же виноват.
22.11.15–29.02.16
* * *
Я говорила дурно о тех, кто умерли.
Я говорил дурно о тех, кто умрут.
Если хотя бы пару минут
вы об этом подумали,
То нет особой разницы тут.
Оно и предмету речей без разницы:
От ласковых фраз никому ни теплей, ни яснее.
Но если хоть кто-то давал себе труд
В страхе – с гневом заученным справиться,
Просто выдохнуть –
реже меня он теряется
В слове от смерти.
Познание путем сравнения
Гудел гудрон, и звякала решётка,
Петух раскашлялся и поперхнулся,
А Блок ослеп и не увидел света –
Но Мандельштам в тумане просмолённом,
Среди расплавленной густевшей ночи,
Что не прорежет ни один прожектор
От Питера и до Владивостока,
Шёл где хотел, на ощупь, без оглядки,
Как дома. Он не знал иного дома.
(Мы разумеем некую похожесть
В напеве меж «Шагами Командора»
И «В Петербурге мы сойдёмся снова…».)
А есть ещё курортный город Томы,
Удобный, деловитый порт – Констанца,
Там, грустно сгорбившись, стоит Овидий
И думает, что нету за спиною
Ну просто ничего – война да вьюга,
Шальная пуля, прочий непорядок:
Ни Блока, ни любви, ни Мандельштама,
Ни искупления, ни Эрмитажа,
Ни музыки, ни Мирчи Элиаде.
(Но мы-то знаем – всё бывает в жизни.)
Пишу тебе, любезный мой читатель,
Не с каторги, тем паче не посмертно,
Не из дурдома и командировки,
Но тоже не хочу смотреть на то, что
Мне суждено. Гораздо лучше море –
Резь слёз его и йодистый дух смерти.
К нему не близясь в прелести и страхе,
Всем сколиозом висня на ограде
Любовно охраняемого пляжа,
Я всё-таки хочу сказать такое,
Чтоб ты почувствовал себя счастливей,
Чем слабаки – я, Александр и Публий:
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
Свет города
Посвящается Нине Огневой
Тот город, где я плакала, за что мне
Вся красота, которой не запомнить,
И не постичь, и не спасти, – был назван
Непритязательным, к тому же грязным.
Мораль приоткрывалась постепенно:
Ах да, прекрасная Лалангамена –
Дом на инопланетном диалекте,
Что в целом понимают даже дети.
Точней, они одни досель и помнят
О жизни, нам невидимой, но полной
Минутами (откуда возникали?),
Восточными всю зиму сквозняками,
Гуденьем стен (теперь их прах – по ветру)
И всем, что до зачатия поведать
Любой бы мог, будь спрошен он, младенец.
Я вижу свет, но больше не надеюсь
Узнать, разъяв на чёрточки и части,
Лик, вытисненный солнцем на сетчатке.
Не город мой весна моя дала мне,
А меру просветленья лип и камня.
Нет адреса, и нет порядка окон –
Лишь свет как таковой летит далёко,
Рождён ярилом, отражён бетоном
И перекручен лампой, – к звёздам сонным,
Меж них расползшись на волокна в прядях:
Да будет пухом им миропорядок.
Зимой бесснежной мне укажет город
Единственно возможный лёд и холод.
А лето овевают неустанно
Единственно возможные каштаны.
Спешу и я, минут не тратя даром,
Единственно возможным тротуаром,
Но адрес, как мы поняли, неведом.
(Представьте в облако воздетый вектор,
На острие стрелы застыл Юпитер –
К нему ль сойдёт Земля с её орбиты?)
Да, я спешу – скажите: дурью маюсь –
Искать следы Юпитера и Марса
В единственно возможном смутном небе
С огнём.
Для вас сей город, без сомненья,
Страны ячейка и кирпич в ночлежке
Глобальных проходимцев. Вам – зачем же
Хвалить такую временную гавань
В грозе среди пути? А путь возглавлен,
Конечно, вами и ведёт к прогрессу.
До осени успеете прогреться
В златых хрущёвках по уступам града,
Опутанных бесплодным виноградом, –
И станет ваш транзитный пункт тюрьмою…
Вот почему не всё я вам открою.
Ночь за полночь. Ликуют мотоциклы.
Мы всё ещё не в церкви и не в цирке,
А в городе, где есть и гений места.
Да разного ещё немало есть там,
Но в этом духе снисхожденья мало
К вместилищу. Порою сквозь брандмауэр
На дома мягкий и прохладный пепел
Он сходит, но любить не может слепо,
А дым слепит его, стриж – оглушает
И лужа – обоняния лишает.
Сей дух нуждается определенно
В своей мембране от миелофона,
В дозиметре и в зеркале дыханья.
В ком эго в грудь стучит, но затухает,
Тот чистоту обрёл полей. В нём рожью
Распространяет дух себя до рощи
И, придавая волнам цвет ореха,
Луч города покоится на реках.
Кто ж этот «тот»? Не я. Во мне ни силы
Нет, ни ума – произнести «спасибо»
За радость, страх и красоту растраты.
Вот разве только рано утром завтра
Я встану – в час, когда машины редки,
И, яблоко вращая по тарелке,
Скажу: «Явись. Прости меня. Открой мне
Град, нет ничьей в котором воли, кроме
Огня без дров, неназванного света».
А дальше снова стану жить как все тут.
* * *
Ветер долго летел по небу, но звук
(Будто хлопает занавес мировой,
В непроглядной дали стартует спектакль)
Только в раковине обрёл ушной –
Больше не обо что было звучать.
Для того и надо было, чтоб я
Уходила глубже, глубже в себя,
Различать ленилась голос людей,
Где учить не знала наречия птиц,
Только слушала скудное сердце своё
И в путях дыхательных душу свою,
И среди физиологии той
Проступил вдруг ветер и говорит:
– Да не надо знать ничьи голоса,
Да какая разница, кто и где?
Если можешь – слушай, хочешь – потом,
А не в ту секунду, когда звучит,
Что кому-то не обо что звучать,
Правды нет на небе и выше нет,
Сильный прав, повинен смерти, кто слаб,
Зазевался, усовестился, и вот
Космос – карму на крыльях ветра тебе.
Жалость чувствовать – то же, что слышать звон:
Свет в чужих проводах; по жаре в пыли
Под амброзиею тонкий сверчок;
Или ветер, сердце, насморк, душа.
Но уже мне кажется, я могу.
* * *
А там высоко где-то
Душеспасенье света…
Марина Фатеева
Ночью писал поэт,
Что углядел он где-то
Даже не просто свет –
Душеспасенье света.
Даже не просто звёзд
Зов, в разлуке забытый, –
Волны света внахлёст
И насквозь: от избытка.
Что это? Рай из книг?
Снимок (руки дрожали)
Мига, когда возник
Мир в мировом пожаре?
Сколько нужно лежать –
Не дышать, не работать,
Вглядываясь во ржавь
В куполе хронотопа,
Чтобы с дуршлага звезд
Нечто капнуло смертным?
А стихотворцу здесь
Даже мораль заметна:
Света сухой отжим
За ночь делает души
Чутче к чувствам чужим,
Стало быть, часто лучше,
Чтобы перемолчать,
Где не нужна соседу
Помощь по мелочам
В форме светских советов.
_________________
Может, спасенье в том,
Чтобы не ждать, спасут ли.
Бартер и кумовство –
Разве замена сути,
Высвеченной из-под
Век ста лучами вспышки?
Бейся, душа, о свод
Мрака. Исход – запишешь.
Маяк
В том и печаль, в том и любовь – как песенка: «любовь-печаль»,
Что смотрим мы не на того, кто сам бы взоры обращал
На нашу слабость, наших лет
Непростановимый лёт.
Нас привлекает только тот,
Кто у моря погоды ждёт,
Но далеко не поплывёт.
Ты не печаль, ты не любовь, и не стоит вопрос, моя ль.
Ты смотришь очень глубоко в давно прошедшие моря.
Твой самоослеплённый свет
Пронзает толщу вод
И тяжесть непогод,
Мир заключив под пёстрый свод,
Нет, в девять самоцветных сфер –
Закружат, кажется, вот-вот.
Какая разница, куда смотреть в печали и любви?
Я перехватываю взгляд, но вижу вовсе не твои
Глаза, а всё, что в свой черёд
Спою, когда твой номер спет –
Никто тебя не уличит,
Не упасёт.
Заново каждый день всегда сначала
Посвящается Вартану Бабияну
Свет найдёт пути в лабиринте зданий
К превращению ломких острых веток
В форму вечного своего рожденья –
Шарик пушистый.
Ложью лучше гнев назови. Пугаешь –
Вот мы и дурим (кого?), что-то корчим.
А в стихах-то просьбы простить нас. Может,
Мой стих бессилен.
Но за камнем, за час до пробужденья
Будет свет.
Писателям, влиявшим на меня
Есть у меня рассказ, не дописан мной:
Некто отбыл в не лучший мир, но иной,
С пол же пути воротился, полуживой,
Искать, кто роман теперь допишет его.
Текст преследует автора, как гроза.
Молнией отражённой блестят глаза.
Мокрый след на паркете – повод судить,
Что удосужился дух и вас посетить.
Имя его стирается каждый миг
Из десяти словарей и учебных книг.
Чистое имя – на корешке талисман –
Вам понадобится: подписать роман.
Окна звенят, восстаёт из-за рек заря.
Этот рассказ сочинялся мною не зря:
Этот роман, из намёков ясный почти,
Был напечатан, изучается, чтим
И даже лучший на свете. Здесь хеппи-энд.
В жизни моей наступает иной момент.
Сменится менталитет и приоритет.
Авторов петь – я не литературовед
Больше. Прозаиком тоже уже не стать.
Этот роман, полный смеха и волшебства,
Этот рассказ, в котором сюжет не мог
Выдержать критики или сдержать поток
Певчих фантазий (под ливнем цвёл водопад),
Этот герой-фанатик, провалу рад,
Эта исчерпанность времени, где волна
В море не схлынет поведать водам про нас,
Ниц канет в песок и будет песком, –
Были даны мне, чтобы мне был знаком
И бегло воспроизводился такой вот мем:
«Благодарю, преемник. Удачи всем».
© Людмила Шутько, 2015–2019.
© 45-я параллель, 2019.