Людмила
Шутько

21 ноября 2015 года

Сквозь дождь фонарь похож на проблески в болезни:

Предположения, что это разум, лестны,

Но почвы нет – блестит лишь глинистый асфальт.

Зовомая сухой, развезена листва.

Да, лучше под ноги. Усни и не ослепни.

Единственное, что возьмётся в путь последний, –

Незамутимая, пустая, как слеза,

Бездонность зрения. Что зришь – узнать нельзя.

Der Künstlerroman

Прямо через дорогу – дивный сад без оград, островок безопасности в море свинцовой пыли. Нам туда бегать строго-настрого не велят: можно вовсе пропасть или попасть под колёса автомобиля. Лучше б учили сидели

к Первому сентября буквы и дни недели, «январь, февраль, март, апрель», «налево, направо». Прямо через дорогу – аллея, где, белея, воспряли в ряд из лиственной ржави, из марева, морока улицы свечи – и днём

не гаснут.

– Ну что ты запнулась? Продолжай!

– …Сейчас у нас август.

Вырасту, многое выучу через своё «не хочу» и даже сделаю кое-что через своё «не верю» – пусть учитель наивничает, а дети бесчувственны…

На дорожке за окошком пилят деревья.

Смотри чуть выше и проще: в жизни должна быть цель, так веселей на уроке и не тянет домой. По шоссе через рощу и поездом сквозь тоннель, а там по рынку под горку – можно добраться до моря. Если смотреть на него, голубеют глаза, их промывает бризом, и ничего не надо: вынесут под ноги волны нежную, словно слеза, раковину с сюрпризом, парочку ржавых кладов – спасибо, само береги.

На пляже народищу – гибель! Я не люблю толпы. Не штука – лежать на воде, только некуда плыть. Поспешают спелые девы на юга за романами, кто-то отхватит мужа… А моим маме с папой курорты не по карману –

я не слепая, я сказала: мне ничего не нужно. Ну и буду такой же нищенкой – вся в золотеющих книжках

до рассвета серебряного, а не шаляй-валяй – такое морское чудо.

Море умники ищут, да не находят, бедные, а будет оно там, где лишь я буду.

Некие синие очи глядят мимо меня. Кто же он? Есть варианты (подводят память и сердце!): отец не моей дочери; герой поэмы талантливой, но старой; хранитель-ангел фанатика-иноверца. Стоит ли мне вприпрыжку переступать закон – физический или людской? Через болота рыжие и угольные терриконы до океана бездонного трудно достать рукой. Может быть, через годик?

Гораздо больше проходит, прежде чем я разгадываю – сама не знаю как – через знамения августовской разнообразной погоды, через звончайшую ярость вражеского похода, и опечатки сказочников, и своё бессилие в языках: ты родишься в моих стихах.

Теперь ты моя привычка – хватит жизней на тридцать. И всё же благословлю на счастье и на свободу

при помощи жеста вычурного – кладу артритную кисть на каштановую шевелюру без волоска седого.

Бледному юноше

Не учись у книжек, ученик:

Есть же у тебя родные тоже?

А молись за мёртвых и живых,

Потому что ты им не поможешь.

Страх, тоска и холод в небесе,

Человеческая боль и холод.

До чего же мы слепые все,

Даже те, кого с тобой проходят.

Хочешь написать, читал с трудом,

Жаль расстаться, стыдно разбираться…

Кисть руки в манжетке и с пером –

Это символ сестринства и братства.

* * *

В ночное время страшно умирать:

Ночь будет бесконечна, как моря

Горючей жидкости, а чем тушить?

Мне кажется, что я плыву в тиши,

Поскольку через рёв глухих страстей

Не слышно здесь ни сплетен, ни вестей.

Плыви, плыви, невидимый корабль,

Найди мои края и покарай –

К чему-то нужно же тебе пристать.

Рассвет наступит, будет высь пуста,

Любые страхи не страшны к утру.

И я тогда совсем легко умру.

09.03.2014

В ожидании

Евгении Колесниковой

Запахло пылью, сбитою дождиком

С листьев платана в высоком сумраке.

Лист осеняет светлую голову.

На вкус ребёнка, та пыль солёная –

В ней океана милость безмерная,

Прах серебристой звезды с планетами.

Облака выше, дальше автобуса

Без остановок пел – чуть запаздывал –

Вослед контральто фальцет ребяческий.

Кого оставишь в обиде, в старости –

Это не страшно, как репетиция

Дуэта к титрам длинного мультика.

* * *

Ветер долго летел по небу, но звук

(Будто хлопает занавес мировой,

В непроглядной дали стартует спектакль)

Только в раковине обрёл ушной –

Больше не обо что было звучать.

Для того и надо было, чтоб я

Уходила глубже, глубже в себя,

Различать ленилась голос людей,

Где учить не знала наречия птиц,

Только слушала скудное сердце своё

И в путях дыхательных душу свою,

И среди физиологии той

Проступил вдруг ветер и говорит:

– Да не надо знать ничьи голоса,

Да какая разница, кто и где?

Если можешь – слушай, хочешь – потом,

А не в ту секунду, когда звучит,

Что кому-то не обо что звучать,

Правды нет на небе и выше нет,

Сильный прав, повинен смерти, кто слаб,

Зазевался, усовестился, и вот

Космос – карму на крыльях ветра тебе.

Жалость чувствовать – то же, что слышать звон:

Свет в чужих проводах; по жаре в пыли

Под амброзиею тонкий сверчок;

Или ветер, сердце, насморк, душа.

Но уже мне кажется, я могу.

* * *

Всё-таки странно звучит: внутренний стержень.

Может быть, это устойчивое выражение

Даже проходит цензуру вежливой сдержанности,

Но с неизменною полуулыбкой: мол, вы же не

Примете примитивно всерьёз мой пафос?

Элементарной осанки достанет с запасом –

Ни перед кем не согнуться, а паче не пасть

От массы камней за собственной пазухой.

В детстве, когда с тобой говорят, то надо смотреть

В глаза, а не под ноги и не бубнить под нос.

Вот так с тех пор 24 часа / 7 дней

Ты ничего не оправдываешь, не просишь,

А ровно и тихо просто себе стоишь –

Не сам по себе в стороне, а среди таких же.

Это возможно продолжить совсем уж мистически,

Но смешно – ты же слышишь.

* * *

Чтоб никто не порывался думать головой!..

А. Соболев

Думать людям свойственно как виду

И простительно, когда не часто.

Некоторые из них, к примеру,

Думают, что я их понимаю.

Благомыслие – второе счастье.

Только я им причиню обиду,

Обращу во зло слепую веру

И внесу разлад в людские думы:

Знаний у меня довольно мало,

А ещё я многого не вижу

По своей нелепости и дури.

Посему настанет день, и люди

В праведном своём негодованье

С обаянием и артистизмом,

Коим тоже нужно примененье,

Объективное составят мненье,

Каплю жалости к нему добавят,

И в груди моей тогда стеснится,

Очень стыдно потому что будет.

Требует святая справедливость,

Чтобы я от страха вся трусилась.

Признавая требованье мудрым,

Приступлю я к этому быстрее,

Если этим помогу кому-то

Понимание и соучастие,

И поддержку наконец-то встретить

В маловыразительном, бесцветном

Но каком ни есть моём лице.

Если б машины летали,
то не было бы столкновений и пробок

Сидели в пробке, постигали дао.

Смотрели в небеса над городами.

Не нервничали. Ждали. Дождались,

Что счастливы – не чувствую, но знаю.

Я что-то видела. Я увядаю.

В девятых этажах искрится высь.

Я говорю неискренне и тихо.

Мне не хватает воздуха и тех, кто

Способен тоже что-то разглядеть

И по губам под стёклами запомнить.

Здесь нет людей. Машины всё заполнят.

И с ними мы сидим в одной беде.

Мы смотрим в стену, но не станем твёрже.

И в небо смотрим, но и выше тоже.

Мы живы. Жизнедеятельность есть

Процесс, который отравил округу.

Что мы оставим детям или другу?

И вот кого нам не хватало здесь.

Жизненный сюжет

Я думаю, там автор

По тамошним масштабам

Неопытный и падкий

На вычурный спектакль.

Как выкрутиться, чтобы,

Не потерявши правды,

Одновременно радовать,

Будить и увлекать

И быть не очень кратким?

Давай его похвалим,

Прославим и утешим:

Тасовкой персонажей

Он в силах овладеть.

Вот он тебя подхватывает,

Не дыша удерживает,

А ты ему (чуть тише)

Хорошее подскажешь:

Мол, так держать и впредь.

04.03.15

Заново каждый день всегда сначала

Посвящается Вартану Бабияну

Свет найдёт пути в лабиринте зданий

К превращению ломких острых веток

В форму вечного своего рожденья –

Шарик пушистый.

Ложью лучше гнев назови. Пугаешь –

Вот мы и дурим (кого?), что-то корчим.

А в стихах-то просьбы простить нас. Может,

Мой стих бессилен.

Но за камнем, за час до пробужденья

Будет свет.

Зимние ночи

Вот уже и огоньки:

Телевизор, газ и ёлка.

Ждали вечера недолго,

А работать не гони.

Приюти и приучи

По накатанной ведомых,

Школа – продолженье дома,

Белые лучи в ночи,

Знания дневного свет.

Больше нечего ответить.

Страшно не учиться детям:

Будет завтра или нет?

Нет, ни заревам, ни тьме

Не подняться – я сказала –

К этим зданьям от вокзала.

Только серая метель

Увлажнит и унесёт

Стены по куску извёстки.

Встретимся на перекрёстке

И простимся наперёд.

И вся-то проблема

На больших планетах

С большою орбитой

Столько-то лет – лето,

Столько-то лет зимою укрыто,

Не гаснут ёлки.

Так у стольких

Поколений

Не было уже юношеских заблуждений

И девических очарований.

От звёздочек неотличимы,

Над детьми в дыме,

Над отцами в тумане

Ходят те планеты, уж тесно над землёй,

И все мы будем из них на одной.

И всё равно там небо

Мы пассажиры на буксире – я за ручку за тобой,

И проплывали тополя над нами,

А голубизна останется за ними

Неколебимо голубой.

Как прорези небес во фреске Ренессанса.

Нельзя меня ругать, пугать нельзя,

Что не поспешна за тобой,

Что мало я подвижна и шумлива

И туго составляю фразы,

А прежде находила их на диво.

Ничто так не сближало нас,

Как солнце косое под покровом тучи –

Ужели через полчаса всё так поздно и темно?

И нет в смешении стихий точнее и лучше

Символа, что примиришься ты со мной.

Не моментально, но.

Кино

Здравствуй. Я больше не вижу тебя,

То есть могу говорить о тебе,

Но не хочу «о тебе», а с тобой

Не получается. Дрели гремят

В дикую полночь. Снежинки летят

С веток на лестницу и сквозь неё,

С крыши сквозь лестницу подле меня:

Здравствуй, печаль. Извини, дальний путь,

Но обязательно что-то пиши,

А непонятно – зачем и кому.

Любовь к жизни

Всегда пожалуйста, что я.

Всем на здоровьице, что есть.

Короче, вечно я и есть.

Бессмертно буду – это я.

Ведь я не обременена

Усталостью от знания.

Я забываю имена –

Прости меня заранее,

Спасибо, до свидания.

Мне столько предстоит сейчас

Восторженных открытий –

По десять и по сорок раз

Одно и то же постоянно.

Я смерти только и боюсь,

Неблагодарность не люблю,

И в задохнувшуюся тьму,

Где всякий мусор по двору,

Кому я только голошу –

Неведомо кому, –

Что я, что именно всегда.

Маяк

В том и печаль, в том и любовь – как песенка: «любовь-печаль»,

Что смотрим мы не на того, кто сам бы взоры обращал

На нашу слабость, наших лет

Непростановимый лёт.

Нас привлекает только тот,

Кто у моря погоды ждёт,

Но далеко не поплывёт.

Ты не печаль, ты не любовь, и не стоит вопрос, моя ль.

Ты смотришь очень глубоко в давно прошедшие моря.

Твой самоослеплённый свет

Пронзает толщу вод

И тяжесть непогод,

Мир заключив под пёстрый свод,

Нет, в девять самоцветных сфер –

Закружат, кажется, вот-вот.

Какая разница, куда смотреть в печали и любви?

Я перехватываю взгляд, но вижу вовсе не твои

Глаза, а всё, что в свой черёд

Спою, когда твой номер спет –

Никто тебя не уличит,

Не упасёт.

Музыка сфер

Луны гудели и звякали кольца Юпитеров,

Пропадая в густом смолистом Дону.

Все они чем-то меня обидели,

Все они чем-то – меня одну.

Ультрамариновые, фиолетовые,

Разгораясь по крышам и в поездах...

А я не видела этого,

Не видела никогда, – ах,

Какая тоска и какой монотонный шум!..

Зато я, наверное, это пишу.

Наследие

Я достану из тумбочки денежку –

Вы бы плиточкой мне залепили

Воду и водоотведение.

Будет краник мой – рог изобилия

И родник из пустынной скалы,

Скалы одиночества.

Никогда не прорвёт и не кончится.

Вот спасибо и слава! А люди скоты.

А ещё доложу я денежку

И повыше руки воздену,

Две руки задеру, взлетая,

Чтоб одели меня в одежду,

Элегантную, повседневную,

Обозначив объём и талию.

Буду я как ангел и куколка,

У которой подол и туловко

Из единой да всё из наволоки.

Бестелесна, бессмертна буду.

А вы меня не оплакивали бы,

Покрывалом накрыв погрудно.

В самом деле же лучше истратить

Эту бедную денежку,

Чем Чубайсу ее оставить,

Обольстившись надеждою.

Несбывшееся

Во всяком дыханье в альвеолах у смертных

За нас волнуется невидимое море.

Приключись худое – никто и не заметит:

Приливом покроет, охладит и умоет.

Воде страх наш и сор – нерадивая жертва,

Мирно принятая на зеркале прибоя:

Скрепив почву с кровью иглой стального света,

Очистит их, подняв над собою и мною.

Век высидев дома, не поплывёшь, как рыба.

Оставив за спиной общепит по обрывам

И маяк – грёб к звезде, смога не замечая.

Теперь выйдет порой – махать в окна мещанам –

Подводный дух: в лучах ночника пушит грива,

От манжет не брызжет, сух, мягок и счастлив.

* * *

А там высоко где-то

Душеспасенье света…

Марина Фатеева

Ночью писал поэт,

Что углядел он где-то

Даже не просто свет –

Душеспасенье света.

Даже не просто звёзд

Зов, в разлуке забытый, –

Волны света внахлёст

И насквозь: от избытка.

Что это? Рай из книг?

Снимок (руки дрожали)

Мига, когда возник

Мир в мировом пожаре?

Сколько нужно лежать –

Не дышать, не работать,

Вглядываясь во ржавь

В куполе хронотопа,

Чтобы с дуршлага звезд

Нечто капнуло смертным?

А стихотворцу здесь

Даже мораль заметна:

Света сухой отжим

За ночь делает души

Чутче к чувствам чужим,

Стало быть, часто лучше,

Чтобы перемолчать,

Где не нужна соседу

Помощь по мелочам

В форме светских советов.

_________________

Может, спасенье в том,

Чтобы не ждать, спасут ли.

Бартер и кумовство –

Разве замена сути,

Высвеченной из-под

Век ста лучами вспышки?

Бейся, душа, о свод

Мрака. Исход – запишешь.

* * *

Окна в девятиэтажке за пятиэтажкой

Далеки и чисты почти так же,

Как звёзды неведомые,

Тёмными путями ведомые.

В проёмах, как в водоёме,

Ходят тёплые волны и

Корабли ныряют носами,

Звёздные корабли...

Может, мы большего не узнаем

О заносимой снами земной любви.

Оптимизм

Жить на свете хорошо, только очень плохо.

            Я хотела бы, но не хочу.

Молодые и здоровые дебилы

            Верлибром пишут потому,

                        Что не могут по-другому,

                                   Жалуются потому же, что дебилы.

Значит, я уже,

            Наверно, очень тоже

                        Здоровая и молодая.

А надо, чтобы всё было как надо,

            Тогда всё и будет.

Осадки

С небесной лестницы винтовой

Сыпались ангелы вниз головой

На город, который был сух, как лист,

Бел, неоплакан, жёлт и чист

И пахнул гарью, а ты дыши.

Влажность не увеличилась. Спасибо.

* * *

Осенью в Ростове кроны

Сквозны и зелены.

Заморозком подпалённые,

Навеют дым весны.

Только он застынет в горле

Симптомом ОРВИ.

Не сильна я в биологии,

Не стану говорить,

Из каких сурово-стойких ли,

Беспечно ль нежных стран

Этот тополь занесло к нам,

Да так вот он и стал.

Развернул свои объятия,

Прошляпил листопад.

А в апреле не оттает,

И кто же виноват.

22.11.15–29.02.16

От благодарных потомков

Вас народ не предаёт.

Всё всегда наоборот,

Шиворот-навыворот:

Предаёте вы его.

Вот что можно вам сказать

В оправдание: вниманье!

Вы, естественно, старались,

Но не там, не так и мало.

Я, простите, не шучу.

Если же народу катят

Города, сады и чуда,

То порадуйтесь – и хватит.

Лучше тоже я засну.

Так же как перед собою –

Перед зеркалом и Богом, –

Пред народом нет заслуг.

Переводы с незнаемого языка

Зима

– Это время.

Не года –

Наступившего, отступающего, –

А в чистом виде.

И вот она стоит –

Наследить боится.

Весна

Небо, достижимое нами,

Никак не выше второго.

Но откуда-то из-за третьего

Является нам весна.

Были бы двери во всю стену, как ширмы, –

Я бы раздвинула их

И прямо бы в доме весеннее солнце взошло.

Ну а крыша сама

Небу навстречу переместится.

Лето

Под бирюзовым куполом

Вращается красный глаз

На золотой оси –

Насквозь видит нас.

– Наши труды окупятся?

– Будешь в отпуску – слетай спроси.

Осень

На острове падают листья с берёз и осин,

А с ёлок не падают – только вокруг облетают.

Пузатое небо присело на плечи сосны,

Поганцы-язычники в дудку дудят – ославляют:

«Спасибо, что ты к нам сошло – не упало, а так,

По доброй по воле», – и море в ветвях зеленеет.

Я тоже на плот громозжусь, подгребаю смелее

И думаю: благословен за подобный спектакль!

Писателям, влиявшим на меня

Есть у меня рассказ, не дописан мной:

Некто отбыл в не лучший мир, но иной,

С пол же пути воротился, полуживой,

Искать, кто роман теперь допишет его.

Текст преследует автора, как гроза.

Молнией отражённой блестят глаза.

Мокрый след на паркете – повод судить,

Что удосужился дух и вас посетить.

Имя его стирается каждый миг

Из десяти словарей и учебных книг.

Чистое имя – на корешке талисман –

Вам понадобится: подписать роман.

Окна звенят, восстаёт из-за рек заря.

Этот рассказ сочинялся мною не зря:

Этот роман, из намёков ясный почти,

Был напечатан, изучается, чтим

И даже лучший на свете. Здесь хеппи-энд.

В жизни моей наступает иной момент.

Сменится менталитет и приоритет.

Авторов петь – я не литературовед

Больше. Прозаиком тоже уже не стать.

Этот роман, полный смеха и волшебства,

Этот рассказ, в котором сюжет не мог

Выдержать критики или сдержать поток

Певчих фантазий (под ливнем цвёл водопад),

Этот герой-фанатик, провалу рад,

Эта исчерпанность времени, где волна

В море не схлынет поведать водам про нас,

Ниц канет в песок и будет песком, –

Были даны мне, чтобы мне был знаком

И бегло воспроизводился такой вот мем:

«Благодарю, преемник. Удачи всем».

Письмо от поклонницы к артисту

Разгораются бра. В раздевалке прозревший народ стервенеет.

До того как твой голос бесплодно смешается с плотью пилястра,

Я хотела сказать тебе: «Здравствуй». На свете нет сведений

В той же степени срочных и столь же секретных, как «Здравствуй».

Но потом я хотела спросить тебя: что же останется,

Если слово твоё составлял на коленке отнюдь не талант,

А движения, позу, лицо и другие изящные танцы

Постановщик слепил (потребитель привык? – то и ладно!).

Ты всё это понёс, словно ангел в немалых чинах – наказание свыше,

И галдящий и громокипящий спектакль потащил на себе,

В равной мере тактично и самозабвенно не слыша

Ни кумиропотворческой лести, ни тихой обиды в семье.

Для родителей – «деньги не пахнут»; нечастый, незваный

Посетитель для третьей (согласно журналам) жены, –

Если только такое осталось – то стоит ли сил и стараний?

Извини. Вслух такое выспрашивать мы не должны.

Ничего не успел ты присвоить и тиснуть в своё завещание

Под луною, дрожащей и крупной над серым театром:

Нос, походка – от папы, остатки прононса, возможно, от няни,

Вся культура – от школы, плоть – хлеб, а душа – аромат его.

Нежный росчерк – Творца, а не твой – по оркестру, партеру,

Замирает высоко во сне, перед смертью волнуется снова…

Ты поймал, ты почувствовал? Стало быть, в силах терпеть,

Что волна не осталась. И слава <…> – что не остановлена.

Пожелание и поручение

Дивный, горький аромат и хвою

Ты рассей по моему покою,

Ёлка, дорогая к нужной дате.

Я тянусь и таю в аромате.

Без усилий рук моих и ветра

Ты взлети, снежинка, на два метра

От балкона в неохватный космос,

Там живи, вращайся и знакомься.

В Спасских башен гуле и свеченье

Пожелания и порученья

Так вот я забавно раздавала

И уже к апрелю забывала.

А теперь я вспомню и не скрою:

Только жить и, может быть, здоровья

Всем – снежинкам, ёлкам, кошкам, звёздам.

Потому что это очень просто.

Познание путем сравнения

Гудел гудрон, и звякала решётка,

Петух раскашлялся и поперхнулся,

А Блок ослеп и не увидел света –

Но Мандельштам в тумане просмолённом,

Среди расплавленной густевшей ночи,

Что не прорежет ни один прожектор

От Питера и до Владивостока,

Шёл где хотел, на ощупь, без оглядки,

Как дома. Он не знал иного дома.

(Мы разумеем некую похожесть

В напеве меж «Шагами Командора»

И «В Петербурге мы сойдёмся снова…».)

А есть ещё курортный город Томы,

Удобный, деловитый порт – Констанца,

Там, грустно сгорбившись, стоит Овидий

И думает, что нету за спиною

Ну просто ничего – война да вьюга,

Шальная пуля, прочий непорядок:

Ни Блока, ни любви, ни Мандельштама,

Ни искупления, ни Эрмитажа,

Ни музыки, ни Мирчи Элиаде.

(Но мы-то знаем – всё бывает в жизни.)

Пишу тебе, любезный мой читатель,

Не с каторги, тем паче не посмертно,

Не из дурдома и командировки,

Но тоже не хочу смотреть на то, что

Мне суждено. Гораздо лучше море –

Резь слёз его и йодистый дух смерти.

К нему не близясь в прелести и страхе,

Всем сколиозом висня на ограде

Любовно охраняемого пляжа,

Я всё-таки хочу сказать такое,

Чтоб ты почувствовал себя счастливей,

Чем слабаки – я, Александр и Публий:

. . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . .

Провода

Мастер фотошопа четыре часа дисциплинированно и целеустремлённо

Замулёвывал по городу провода –

И укажите ему, кто спохватится об этой провисшей привязке

Современного текста к пространству!

Электромагнитные волны Гугла предупредительно вынесли

Пред очи – кадр:

Мальчик и девочка на молу,

Фоном кудрявятся облака,

Зелень ослепительно засвечена,

Зато фазовщик тщательно прорисовал

Рейки забора,

Брусчатку склона,

Черепицу, фонарь и линию электропередачи.

По счастью, наш верстальщик, наш герой, трудится на дому,

Нет у него классной дамы с хронометром за левым плечом.

Этот мультик – вывод он делает – можно смотреть.

И вообще,

Электростанция питает бесперебойно квадратики квартир,

И монитор, и телевизор

Единственно для аналогии с неназванным

Тем, кто в форму заключил и поддержал

Сердце – кровью,

Разум – пятью чувствами

И работой – душу в её воображаемом полёте

До ближайшего провода –

До предначертанного на ветру конца.

Развивающее общение

Молчи, не перебей ребёнку сон.

Чего нет глубже – то и знает он:

Как быть, но почему не быть нельзя.

Что мудрость нужно вспомнить и ответить,

Он, может быть, ответит, что не знал,

Но только глубже сон от этого.

Отсюда через жизнь я пронесу:

Она – не смерть – у нас подобна сну.

Как ты сосредоточился? – Не помню.

А вот побудка резкая, как боль.

Но если сон – не всё равно ль,

Когда предстать очам детей духовным?

Родителям и детям

В детях детей земли – вся их победа над

Страхом сойти во гроб: сам уступаю место!

Кроме удачных чад – ни за труды наград,

Ни забвенья вины, ни за обиду мести.

Ну а природа-мать знать не помнит утрат.

Блудный сын возвращён к пенной предвечной бездне?

Там по лавкам не семь, а миллиарды в ряд!

Пир закатят горой да отпразднуют вместе.

Так или эдак, жить следует веселей:

В радости мировой, в обновленье семей,

Не дрожа за живых, по мертвецам не плача.

Нет в упорстве моём света и правоты.

Им не пробиться в глубь, где у меня есть ты.

Милостиво прости – я не могу иначе.

Свет города

Посвящается Нине Огневой

Тот город, где я плакала, за что мне

Вся красота, которой не запомнить,

И не постичь, и не спасти, – был назван

Непритязательным, к тому же грязным.

Мораль приоткрывалась постепенно:

Ах да, прекрасная Лалангамена –

Дом на инопланетном диалекте,

Что в целом понимают даже дети.

Точней, они одни досель и помнят

О жизни, нам невидимой, но полной

Минутами (откуда возникали?),

Восточными всю зиму сквозняками,

Гуденьем стен (теперь их прах – по ветру)

И всем, что до зачатия поведать

Любой бы мог, будь спрошен он, младенец.

Я вижу свет, но больше не надеюсь

Узнать, разъяв на чёрточки и части,

Лик, вытисненный солнцем на сетчатке.

Не город мой весна моя дала мне,

А меру просветленья лип и камня.

Нет адреса, и нет порядка окон –

Лишь свет как таковой летит далёко,

Рождён ярилом, отражён бетоном

И перекручен лампой, – к звёздам сонным,

Меж них расползшись на волокна в прядях:

Да будет пухом им миропорядок.

Зимой бесснежной мне укажет город

Единственно возможный лёд и холод.

А лето овевают неустанно

Единственно возможные каштаны.

Спешу и я, минут не тратя даром,

Единственно возможным тротуаром,

Но адрес, как мы поняли, неведом.

(Представьте в облако воздетый вектор,

На острие стрелы застыл Юпитер –

К нему ль сойдёт Земля с её орбиты?)

Да, я спешу – скажите: дурью маюсь –

Искать следы Юпитера и Марса

В единственно возможном смутном небе

С огнём.

Для вас сей город, без сомненья,

Страны ячейка и кирпич в ночлежке

Глобальных проходимцев. Вам – зачем же

Хвалить такую временную гавань

В грозе среди пути? А путь возглавлен,

Конечно, вами и ведёт к прогрессу.

До осени успеете прогреться

В златых хрущёвках по уступам града,

Опутанных бесплодным виноградом, –

И станет ваш транзитный пункт тюрьмою…

Вот почему не всё я вам открою.

Ночь за полночь. Ликуют мотоциклы.

Мы всё ещё не в церкви и не в цирке,

А в городе, где есть и гений места.

Да разного ещё немало есть там,

Но в этом духе снисхожденья мало

К вместилищу. Порою сквозь брандмауэр

На дома мягкий и прохладный пепел

Он сходит, но любить не может слепо,

А дым слепит его, стриж – оглушает

И лужа – обоняния лишает.

Сей дух нуждается определенно

В своей мембране от миелофона,

В дозиметре и в зеркале дыханья.

В ком эго в грудь стучит, но затухает,

Тот чистоту обрёл полей. В нём рожью

Распространяет дух себя до рощи

И, придавая волнам цвет ореха,

Луч города покоится на реках.

Кто ж этот «тот»? Не я. Во мне ни силы

Нет, ни ума – произнести «спасибо»

За радость, страх и красоту растраты.

Вот разве только рано утром завтра

Я встану – в час, когда машины редки,

И, яблоко вращая по тарелке,

Скажу: «Явись. Прости меня. Открой мне

Град, нет ничьей в котором воли, кроме

Огня без дров, неназванного света».

А дальше снова стану жить как все тут.

Семейная хроника

От детей требуется тишина.

Внуки уже не мешают нам.

Правнуки не задевают нас,

Переводя в другую тональность

Бестактный разговор

О том, что не наше дело.

А какая была бы – я так надеялась –

Хорошая кафка, большой и народный хор…

Но тем, кому требуется тишина,

Для бессмертия как бы и не нужна

Слабая детская помощь.

Мы на свете

С тобою бессмертны,

Ты помнишь?

Сказки для девочек

У сказок не бывает продолжения.

Допустим, принц на замарашке женится –

И свежеиспечённая принцесса

Влипает в грязь разводного процесса,

Кормя не автора, но папарацци?

И неоригинально, и зачем бы ей…

Ты лучше обещай не расставаться,

Будь верной слову – чистому свечению

Пустого кадра. Он венчает ленту,

Подобен он посмертному тоннелю,

На тёмные века бросая отсвет, –

И даже правнук досказать не просит.

У сказок не бывает продолжения.

Представь: на Рождество, на день рождения,

Достав из-под завала в долгом ящике

Замасленный клочок – обрывок адреса,

На розыски родителя отправится

Супруга молодого короля.

А папка пьёт и спит, лбом впёршись в стену.

Зрачки его мутны. Он видит пену

Семи морей, мерцающий фрегат,

И скоро навсегда смирятся штормы.

Что ты ему такого скажешь, что бы

Не видел он? Ты – вольной чайкой над

Флагштоком, солнцем, льдом, прибрежным сором,

Портовой рванью, гор нагромождением…

У сказок не бывает продолжения.

Давай с тобой восславим режиссёра

За то, что мы выходим из кино,

Пока ещё не поздно, не смешно,

Не скучно об руку гулять на воле,

Звать королевой первую любовь –

И ясно видеть: ей не быть женой.

Смотри и выше

Правда валяется по земле.

Мимо Сальери идёт-поёт.

В этом, заметь,

Тоже такой тонкий расчёт.

* * *

Снег летит мне в глаза,

Воздавая по слезам

Сторицей,

Когда в раю не спится.

Солнышко солнцестояния

На зелёном белое,

Чудо на листве,

В чудесах перила,

В щелях волшебство.

Да, мы не заслуживаем

Ни снега, ни света,

Ни нежности завьюженной,

Но живой –

Ничего.

А может быть, я не заслуживаю.

И вот я говорю:

Спаси вас Бог за всё,

Прости вас Бог за всё –

За тепло и свет.

Спать пора, зеваю – пар,

Много новых лет.

Сколько бы кто ни жил,

Сколько б ни смеялся –

Всё нежней и ниже,

Всё более ясно

Снег, не первый в мире,

Не последний на деревне,

Снисходит так мило

До домов-деревьев.

Сколько бы – а только

Он бы не кончился.

А в домах потёки

И света источники.

Улыбка большой водной массы

Вот море, к нему же ежели

Не вывихну лодыжку на булыжнике,

То обязательно когда-нибудь сойду,

Опущу руки по локоть

И в таком нелепом поклоне

Спасибо скажу за то, что имею возможность

Без малейшего беспокойства

Тебе доверить мои последние стихи.

Я знаю, что не пропадут они,

Пока вдохнувшее в меня их ты

Плещешь по земле с плиты на плиту,

Принимаешь позы

Куста, человека, медузы.

Тобой уходит узник –

Только дай ему стакан воды,

Или осколок – на стенке начертить волну,

Или время – послушать своё сердце,

Запустить колебание собственной непролитой крови.

Ты, море, и есть мои стихи,

И мою зиму ты окутало туманом.

Вскорости я вспомню,

Сколько «Стихов» ещё

Не распаковано лежит в издательстве,

А сколько раздарено малознакомому народу.

А тут ещё интернет

Заменяет моему современнику

И память потомков,

И мир идей Платона.

Экземпляром больше, экземпляром меньше…

Тут же, не сходя с места, меня заберут

За осквернение огороженной среды

Предварительно подготовленным сором.

Таким образом, приношение не принято.

Но всё равно я уже верю:

Ты – море,

В котором

Мои стихи не пропадут.

* * *

Я говорила дурно о тех, кто умерли.

Я говорил дурно о тех, кто умрут.

Если хотя бы пару минут

вы об этом подумали,

То нет особой разницы тут.

Оно и предмету речей без разницы:

От ласковых фраз никому ни теплей, ни яснее.

Но если хоть кто-то давал себе труд

В страхе – с гневом заученным справиться,

Просто выдохнуть –

реже меня он теряется

В слове от смерти.

Язычник

А. Ю. Соболеву

            Зодиака золотое колесо

            Ловят боги над бурунною косой, –

Пока не свалится, выкрикиваю: «Бис!»

            Я люблю тебя, как воду любит соль.

            Как восхода – часовой над пустотой,

Я стану ждать тебя: трудись, не торопись.

            Водятся звёзды в морской толще.

            Блещут ли, нет – надо знать молча,

Ты же, мой свет, – не маяк, не кораблик, не сон,

            А учитель и любимейший предмет

            Изучения в теченье ряда лет,

И путь и воздух мой, и сердце и серсо.

            Светит будущее лунной полосой

            И на мячик – дом людишек, и на всё

Природой-матерью даруемое им.

            Ты заманчивей реликтовых лесов,

            Ты достойна только музыки без слов:

Не споря, следовать напутствиям твоим.

            Я же тебе напою песню:

            Пала звезда просвещать бездну…

Выправим слог или что-нибудь досочиним?

            У людей довольно удали для войн –

            Погрести богов под сажей с головой.

Земля вздымается, ты слышишь через шквал:

            Синий мир, насквозь пронизанный тобой,

            Разрушим, как это тело и любовь,

Я не могу его сберечь – но описал.