Марина Цветаева

Марина Цветаева

Вольтеровское кресло № 32 (236) от 11 ноября 2012 года

Мировое кочевье

 

В этом году исполнилось 120 лет со дня рождения и 71 год со дня смерти Марины Цветаевой. Стихи её давно завоевали мир, стали классикой, но удивительным образом остались живыми и современными, не покрылись патиной хрестоматийной скуки. То же самое можно сказать относительно личности поэта. Вокруг её имени не утихают споры и сражения, продолжают создаваться и разрушаться мифы об её жизни – личной и творческой, всё более легендарным становится её образ, и постепенно, чем дальше, тем больше, величие дара и трагичность судьбы заслоняют от нас Цветаеву-человека.
В юбилейной подборке мы собрали стихи разных периодов творчества Марины Ивановны, чтобы можно было (очень вкратце, конечно) проследить по ним развитие её человеческой личности. Здесь есть и совсем детские стихотворения, которые юные сёстры Цветаевы читали в унисон, есть стихи, написанные романтичным подростком, влюблённой девушкой, потом счастливой молодой женой и матерью, зрелой женщиной. Видно, как протекает процесс внутреннего самопознания, как бесстрашно поэт заглядывает во все самые потаёные и тёмные уголки души. С годами приходит осознание своей природы, необычайно мощные чувства и эмоции, данные от рождения, не укрощаются, но – беспощадно наблюдаются и анализируются, выливаясь во всё более безукоризненную форму, так рождаются чеканные, совершенные и всегда неожиданные строки: «талант – единственная новость, которая всегда нова».
Потери близких, испытания страшных лет гражданской войны, горькие скитания эмиграции, непонятость и неизбежное одиночество творца, сложные отношения с родиной – таковы основные вехи её жизненной трагедии. Последние стихи написаны человеком, прожившим, продумавшим, прочувствовавшим столько, сколько обычно не даётся и за несколько жизней. В этих стихах нет мудрости смирения, Цветаева сохранила бунтарский дух до последних дней, но в них есть то, что выше, важней человеческой мудрости. По словам Марины Кудимовой, «в священные минуты совпадений по фазам лирического и исторического Марина Цветаева достигала главной цели поэзии: пресуществления слова в жизнь и преображения жизни словом».
 
Декабрьская сказка
 
Мы слишком молоды, чтобы простить
Тому, кто в нас развеял чары.
Но, чтоб о нём, ушедшем, не грустить,
Мы слишком стары!
 
Был замок розовый, как зимняя заря,
Как мир – большой, как ветер – древний.
Мы были дочери почти царя,
Почти царевны.
 
Отец – волшебник был, седой и злой;
Мы, рассердясь, его сковали;
По вечерам, склоняясь над золой,
Мы колдовали;
 
Оленя быстрого из рога пили кровь,
Сердца разглядывали в лупы...
А тот, кто верить мог, что есть любовь,
Казался глупый.
 
Однажды вечером пришел из тьмы
Печальный принц в одежде серой.
Он говорил без веры, ах, а мы
Внимали с верой.
 
Рассвет декабрьский глядел в окно,
Алели робким светом дали...
Ему спалось и было всё равно,
Что мы страдали!
 
Мы слишком молоды, чтобы забыть
Того, кто в нас развеял чары.
Но, чтоб опять так нежно полюбить
Мы слишком стары!
 

1906–1920

 
Рождественская дама
 
Серый ослик твой ступает прямо,
Не страшны ему ни бездна, ни река...
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!
 
Я для ослика достану хлеба,
(Не увидят, не услышат, – я легка!)
Я игрушек не возьму на небо...
Увези меня с собою в облака!
 
Из кладовки, чуть задремлет мама,
Я для ослика достану молока.
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!
 

1909–1910

 
Книги в красном переплёте
 
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлёте,
Неизменившие друзья
В потёртом, красном пререплёте.
 
Чуть лёгкий выучен урок,
Бегу тот час же к вам, бывало,
– Уж поздно! – Мама, десять строк!... –
Но, к счастью, мама забывала.
 
Дрожат на люстрах огоньки...
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
 
Темнеет, в воздухе свежо...
Том в счастье с Бэкки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры...
 
Кладбище... Вещий крик совы....
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приёмыш чопорной вдовы,
Как Диоген, живущий в бочке.
 
Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком – корона...
Вдруг – нищий! Боже! Он сказал:
«Позвольте, я наследник трона!»
 
Ушёл во тьму, кто в ней возник.
Британии печальны судьбы...
– О, почему средь красных книг
Опять за лампой не уснуть бы?
 
О золотые времена,
Где взор смелей и сердце чище!
О золотые имена:
Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!
 

1908–1910

 
* * *
 

В. Я. Брюсову

 
Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия ваша из книг
И из зависти – критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом.
 

1912

 
Асе
 
Гул предвечерний в заре догорающей
В сумерках зимнего дня.
Третий звонок. Торопись, отъезжающий,
Помни меня!
 
Ждёт тебя моря волна изумрудная,
Всплеск голубого весла,
Жить нашей жизнью подпольною, трудною
Ты не смогла.
 
Что же, иди, коль борьба наша мрачная
В наши ряды не зовёт,
Если заманчивей влага прозрачная,
Чаек сребристых полёт!
 
Солнцу горячему, светлому, жаркому
Ты передай мой привет.
Ставь свой вопрос всему сильному, яркому –
Будет ответ!
 
Гул предвечерний в заре догорающей
В сумерках зимнего дня.
Третий звонок. Торопись, отъезжающий,
Помни меня!
 

1906–1920

 
* * *
 
Ты, чьи сны ещё непробудны,
Чьи движенья ещё тихи,
В переулок сходи Трёхпрудный,
Если любишь мои стихи.
 
О, как солнечно и как звёздно
Начат жизненный первый том,
Умоляю – пока не поздно,
Приходи посмотреть наш дом!
 
Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь ещё не срублен
И не продан ещё наш дом.
 
Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера.
Этот тополь среди акаций
Цвета пепла и серебра.
 
Этот мир невозвратно-чудный
Ты застанешь ещё, спеши!
В переулок сходи Трёхпрудный,
В эту душу моей души.
 

1913

 
Сергею Эфрон-Дурново
 
Как водоросли Ваши члены,
Как ветви мальмэзонских ив...
Так Вы лежали в брызгах пены,
Рассеянно остановив
 
На светло-золотистых дынях
Аквамарин и хризопраз
Сине-зелёных, серо-синих,
Всегда полузакрытых глаз.
 
Летели солнечные стрелы
И волны – бешеные львы.
Так Вы лежали, слишком белый
От нестерпимой синевы...
 
А за спиной была пустыня
И где-то станция Джанкой...
И тихо золотилась дыня
Под Вашей длинною рукой.
 
Так, драгоценный и спокойный,
Лежите, взглядом не даря,
Но взглянете – и вспыхнут войны,
И горы двинутся в моря,
 
И новые зажгутся луны,
И лягут радостные львы –
По наклоненью Вашей юной,
Великолепной головы.
 

1 августа 1913

 
Бабушке
 
Продолговатый и твёрдый овал,
Чёрного платья раструбы...
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
 
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли...
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
 
Тёмный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
 
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей – сколько? –
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
 
День был невинен, и ветер был свеж.
Тёмные звёзды погасли.
– Бабушка! – Этот жестокий мятеж
В сердце моём – не от вас ли?..
 

1914

 
* * *
 
Не думаю, не жалуюсь, не спорю.
Не сплю.
Не рвусь
ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.
 
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.
 
Не радует ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.
 
На, кажется, надрезанном канате
Я – маленький плясун.
Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик
Двух тёмных лун.
 

13 июля 1914

 
* * *
 
В огромном городе моём – ночь.
Из дома сонного иду – прочь
И люди думают: жена, дочь, –
А я запомнила одно: ночь.
 
Июльский ветер мне метёт – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.
 
Есть чёрный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
 
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
 

1915

 
* * *
 
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может – пьют вино,
Может – так сидят.
Или просто – рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
 
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
 
Крик разлук и встреч –
Ты, окно в ночи!
Может – сотни свеч,
Может – три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моём дому
Завелось такое.
 
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнём!
 

1916

 
* * *
 

О. Э. Мандельштаму

 
Откуда такая нежность?
Не первые – эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала темней твоих.
 
Всходили и гасли звёзды,
Откуда такая нежность? –
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.
 
Ещё не такие гимны
Я слушала ночью тёмной,
Венчаемая – о нежность! –
На самой груди певца.
 
Откуда такая нежность,
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий,
С ресницами – нет длинней?
 

18 февраля 1916

 
* * *
 
У меня в Москве – купола горят!
У меня в Москве – колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, –
В них царицы спят, и цари.
 
И не знаешь ты, что зарёй в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарёй в Кремле
Я молюсь тебе – до зари.
 
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
 
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю –
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.
 
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся. Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
 

7 мая 1916

 
* * *
 
Мировое началось во мгле кочевье:
Это бродят по ночной земле – деревья,
Это бродят золотым вином – гроздья,
Это странствуют из дома в дом – звёзды,
Это реки начинают путь – вспять!
И мне хочется к тебе на грудь – спать.
 

14 января 1917

 
* * *
 
На заре морозной
Под шестой берёзой
За углом у церкви
Ждите, Дон-Жуан!
 
Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!
 
Нет у нас фонтанов.
И замёрз колодец,
А у богородиц –
Строгие глаза.
 
И чтобы не слышать
Пустяков – красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.
 
Так вот и жила бы,
Да боюсь – состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.
 
Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

 
* * *
 
Милые спутники, делившие с нами ночлег!
Вёрсты, и вёрсты, и вёрсты, и чёрствый хлеб...
Рокот цыганских телег,
Вспять убегающих рек –
Рокот...
 
Ах, на цыганской, на райской, на ранней заре –
Помните утренний ветер и степь в серебре?
Синий дымок на горе
И о цыганском царе –
Песню...
 
В чёрную полночь, под пологом древних ветвей,
Мы вам дарили прекрасных – как ночь – сыновей,
Нищих – как ночь – сыновей...
И рокотал соловей –
Славу.
 
Не удержали вас, спутники чудной поры,
Нищие неги и нищие наши пиры.
Жарко пылали костры,
Падали к нам на ковры –
Звёзды...
 

1917

 
* * *
 
Я расскажу тебе – про великий обман:
Я расскажу тебе, как ниспадает туман
На молодые деревья, на старые пни.
Я расскажу тебе, как погасают огни
 
В низких домах, как – пришелец египетских стран –
В узкую дудку под деревом дует цыган.
Я расскажу тебе – про великую ложь:
Я расскажу тебе, как зажимается нож
В узкой руке, – как вздымаются ветром веков
Кудри у юных – и бороды у стариков.
 
Рокот веков.
Топот подков.
 

4 июня 1918

 
Глаза
 
Привычные к степям – глаза,
Привычные к слезам – глаза,
Зелёные – солёные –
Крестьянские глаза!
 
Была бы бабою простой,
Всегда б платили за постой
Всё эти же – весёлые –
Зелёные глаза.
 
Была бы бабою простой,
От солнца б застилась рукой,
Качала бы – молчала бы,
Потупивши глаза.
 
Шёл мимо паренёк с лотком...
Спят под монашеским платком
Смиренные – степенные –
Крестьянские глаза.
 
Привычные к степям – глаза,
Привычные к слезам – глаза...
Что видели – не выдадут
Крестьянские глаза!
 

9 сентября 1918

 
* * *
 
Солнце – одно, а шагает по всем городам.
Солнце – моё. Я его никому не отдам.
 
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд.– Никому. Никогда!
Пусть погибают в бессменной ночи города!
 
В руки возьму!– Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
 
В вечную ночь пропадёт, – погонюсь по следам...
Солнце моё! Я тебя никому не отдам!
 

Март 1919

 
* * *
 
Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем,
 
Там, в памяти твоей голубоокой,
Затерянным – так далеко-далёко.
 
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
 
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню – на руке моей рабочей –
 
Серебряных перстней, чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту...
 
Как в страшный год, возвышены бедою,
Ты – маленькой была, я – молодою.
 

1919

 
* * *
 
Я счастлива жить образцово и просто –
Как солнце, как маятник, как календарь.
Быть светской пустынницей стройного роста,
Премудрой – как всякая божия тварь.
 
Знать: дух – мой сподвижник и дух – мой вожатый!
Входить без доклада, как луч и как взгляд.
Жить так, как пишу: образцово и сжато –
Как бог повелел и друзья не велят.
 

Ноябрь 1919

 
* * *
 
У первой бабки – четыре сына,
Четыре сына – одна лучина,
 
Кожух овчинный, мешок пеньки, –
Четыре сына – да две руки!
 
Как ни навалишь им чашку – чисто!
Чай, не барчата! – Семинаристы!
 
А у другой – по иному трахту! –
У той тоскует в ногах вся шляхта.
 
И вот – смеётся у камелька:
«Сто богомольцев – одна рука!»
 
И зацелованными руками
Чудит над клавишами, шелками…
              ________
 
Обеим бабкам я вышла – внучка:
Чернорабочий – и белоручка!
 

Январь 1920

 
* * *
 

В. Я. Брюсову

 
Улыбнись в моё «окно»,
Иль к шутам меня причисли, –
Не изменишь, всё равно!
«Острых чувств» и «нужных мыслей»
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что всё темно,
Что над миром сны нависли...
– Так теперь заведено. –
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!
 

1906–1920

 
* * *
 
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далёких островов!
 
Живу – никто не нужен!
Взошёл – ночей не сплю.
Согреть чужому ужин –
Жильё своё спалю!
 
Взглянул – так и знакомый,
Взошёл – так и живи!
Просты наши законы:
Написаны в крови.
 
Луну заманим с неба
В ладонь,– коли мила!
Ну, а ушёл – как не был,
И я – как не была.
 
Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: «Пить».
 

Август 1920

 
Волк
 
Было дружбой, стало службой.
Бог с тобою, брат мой волк!
Подыхает наша дружба:
Я тебе не дар, а долг!
 
Заедай верстою вёрсту,
Отсылай версту к версте!
Перегладила по шёрстке,
Стосковался по тоске!
 
Не взвожу тебя в злодеи, –
Не твоя вина – мой грех:
Ненасытностью своею
Перекармливаю всех!
 
Чем на вас с кремнём-огнивом
В лес ходить – как Бог судил, –
К одному бабьё ревниво:
Чтобы лап не остудил.
 
Удержать – перстом не двину:
Перст – не шест, а лес велик.
Уноси свои седины,
Бог с тобою, брат мой клык!
 
Прощевай, седая шкура!
И во сне не вспомяну!
Новая найдётся дура –
Верить в волчью седину.
 

Октябрь 1920

 
* * *
 
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
 
Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
 
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари – и ответной улыбки прорез...
– Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
 

Декабрь 1920

 
* * *
 
По холмам – круглым и смуглым,
Под лучом – сильным и пыльным,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – рдяным и рваным.
 
По пескам – жадным и ржавым,
Под лучом – жгучим и пьющим,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – следом и следом.
 
По волнам – лютым и вздутым,
Под лучом – гневным и древним,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – лгущим и лгущим.
 

1921

 
Рассвет на рельсах
 
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
 
Из сырости – и свай,
Из сырости – и серости.
Покамест день не встал
И не вмешался стрелочник.
 
Туман ещё щадит,
Ещё в холсты запахнутый
Спит ломовой гранит,
Полей не видно шахматных...
 
Из сырости – и стай...
Ещё вестями шалыми
Лжёт вороная сталь –
Ещё Москва за шпалами!
 
Так, под упорством глаз –
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия – в три полотнища!
 
И – шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами:
 
С пропавшими навек
Для Бога и людей!
(Знак: сорок человек
И восемь лошадей).
 
Так, посредине шпал,
Где даль шлагбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости – и сирости,
 
Покамест день не встал
С его страстями стравленными –
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!
 
Без низости, без лжи:
Даль – да две рельсы синие...
Эй, вот она! – Держи!
По линиям, по линиям...
 

12 сентября 1922

 
Диалог Гамлета с совестью
 
– На дне она, где ил
И водоросли... Спать в них
Ушла, – но сна и там нет!
– Но я её любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
    – Гамлет!
 
На дне она, где ил:
Ил!.. И последний венчик
Всплыл на приречных брёвнах...
– Но я её любил
Как сорок тысяч...
    – Меньше,
Всё ж, чем один любовник.
 
На дне она, где ил.
– Но я её –
    (недоуменно)
    любил??
 

5 июня 1923

 
* * *
 
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, – куда как громко!
 
Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
Как губам –
Имя собственного ребёнка.
 

7 декабря 1924

 
* * *
 

Б. Пастернаку

 
Рас-стояние: вёрсты, мили...
Нас рас-ставили, рас-садили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.
 
Рас-стояние: вёрсты, дали...
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это – сплав
 
Вдохновений и сухожилий...
Не рассорили – рассорили,
Расслоили...
           Стена да ров.
Расселили нас, как орлов-
 
Заговорщиков: вёрсты, дали...
Не расстроили – растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
 
Который уж, ну который – март?!
Разбили нас – как колоду карт!
 

24 марта 1925

 
* * *
 
Русской ржи от меня поклон,
Полю, где баба застится...
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце...
 
Ты в погудке дождей и бед –
То ж, что Гомер в гекзаметре.
Дай мне руку – на весь тот свет!
Здесь мои – обе заняты.
 

7 мая 1925

 
Страна
 
С фонарем обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны – на карте
Нет, в пространстве – нет.
 
Выпита как с блюдца, –
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который – срыт?
 
Заново родися –
В новую страну!
Ну-ка, воротися
На спину коню
 
Сбросившему! Кости
Целы-то хотя?
Эдакому гостю
Булочник ломтя
 
Ломаного, плотник –
Гроба не продаст!
...Той её – несчётных
Вёрст, небесных царств,
 
Той, где на монетах –
Молодость моя –
Той России – нету.
– Как и той меня.
 

Конец июня 1931

Мёдон
 
Из цикла Ici – Haut
 
2.
Ветхозаветная тишина,
Сирой полыни крестик.
Похоронили поэта на
Самом высоком месте.
 
Так, даже в смерти своей – подъём
Он даровал несущим.
Стало быть, именно на своём
Месте, ему присущем.
 
Выше которого только вздох,
Мой из моей неволи.
Выше которого – только Бог!
Бог – и ни вещи боле.
 
Всечеловека среди высот
Вечных при каждом строе.
Как подобает поэта – под
Небом и над землёю.
 
После России, где меньше он
Был, чем последний смазчик –
Первым в ряду – всех из ряда вон
Равенства – выходящих:
 
В гор ряду, в зорь ряду, в гнёзд ряду,
Орльих, по всем утесам.
На пятьдесят, хоть, восьмом году –
Стал рядовым, был способ!
 
Уединённый вошедший в круг –
Горе? нет, радость в доме!
На сорок вёрст высоты вокруг –
Солнечного да кроме
 
Лунного – ни одного лица,
Ибо соседей – нету.
Место откуплено до конца
Памяти – и планеты.
 

1932

 
Тоска по родине!
 
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно –
Где совершенно одинокой
 
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
 
Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной – непременно –
 
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться – мне едино.
 
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично – на каком
Непонимаемой быть встречным!
 
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен...)
Двадцатого столетья – он,
А я – до всякого столетья!
 
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне всe – равны, мне всё – равно,
И, может быть, всего равнее –
 
Роднее бывшее – всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты – как рукой сняло:
Душа, родившаяся – где-то.
 
Так край меня не уберёг
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей – поперёк!
Родимого пятна не сыщет!
 
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё – равно, и всё – едино.
Но если по дороге – куст
Встаёт, особенно – рябина...
 

1934

 
Челюскинцы
 
Челюскинцы: звук –
Как сжатые челюсти!
Мороз на них прёт,
Медведь на них щерится.
 
И впрямь челюстьми –
На славу всемирную –
Из льдин челюстей
Товарищей вырвали!
 
На льдине (не то
Что – чёрт его – Нобиле!)
Родили дитё
И псов не угробили –
 
На льдине!
         Эол
Доносит по кабелю:
«На льдов произвол
Ни пса не оставили!»
 
И спасши (мечта
Для младшего возраста!),
И псов и дитя
Умчали по воздуху.
 
«Европа, глядишь?
Так льды у нас колются!»
Щекастый малыш,
Спелёнатый – полюсом!
 
А рядом – сердит
На громы виктории –
Второй уже Шмидт
В российской истории:
 
Седыми бровьми
Стеснённая ласковость...
 
Сегодня – смеюсь!
Сегодня – да здравствует
Советский Союз!
 
За вас каждым мускулом
Держусь – и горжусь,
Челюскинцы – русские!
 

1934

 

* * *
 
Двух – жарче меха! рук – жарче пуха!
Круг – вкруг головы.
Но и под мехом – неги, под пухом
Гаги – дрогнете вы!
 
Даже богиней тысячерукой
– В гнёзд, в звёзд черноте –
Как ни кружи вас, как ни баюкай
– Ах!– бодрствуете...
 
Вас и на ложе неверья гложет
Червь (бедные мы!).
Не народился ещё, кто вложит
Перст – в рану Фомы.
 
7 января 1940
 
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный...
 

Февраль 1941

 
* * *
 

Я стол накрыл на шестерых...*

 
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
 – «Я стол накрыл на шестерых»...
Ты одного забыл – седьмого.
 
Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую...
 
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально – им, печален – сам,
Непозванная – всех печальней.
 
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьёте.
 – Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счёте?
 
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий –
Ты сам – с женой, отец и мать)
Есть семеро – раз я на свете!
 
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых –
Быть призраком хочу – с твоими,
 
(Своими)...
              Робкая как вор,
О – ни души не задевая! –
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
 
Раз!– опрокинула стакан!
И всё, что жаждало пролиться, –
Вся соль из глаз, вся кровь из ран –
Со скатерти – на половицы.
 
И – гроба нет! Разлуки – нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть – на свадебный обед,
Я – жизнь, пришедшая на ужин.
 
...Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг – и всё же укоряю:
– Ты, стол накрывший на шесть – душ,
Меня не посадивший – с краю.
 
*Первая строка стихотворения А. Тарковского
 

6 марта 1941