Марина Цветаева

Марина Цветаева

Все стихи Марины Цветаевой

Асе

 

Гул предвечерний в заре догорающей

В сумерках зимнего дня.

Третий звонок. Торопись, отъезжающий,

Помни меня!

 

Ждёт тебя моря волна изумрудная,

Всплеск голубого весла,

Жить нашей жизнью подпольною, трудною

Ты не смогла.

 

Что же, иди, коль борьба наша мрачная

В наши ряды не зовёт,

Если заманчивей влага прозрачная,

Чаек сребристых полёт!

 

Солнцу горячему, светлому, жаркому

Ты передай мой привет.

Ставь свой вопрос всему сильному, яркому –

Будет ответ!

 

Гул предвечерний в заре догорающей

В сумерках зимнего дня.

Третий звонок. Торопись, отъезжающий,

Помни меня!

 

1906–1920

 

* * *

 

В мозгу ухаб пролёжан, –

Три века до весны!

В постель иду, как в ложу:

Затем, чтоб видеть сны:

 

Сновидеть: рай Давидов

Зреть и Ахиллов шлем

Священный, – стен не видеть!

В постель иду – затем.

 

Разведены с Мартыном

Задекою – не все́!

Не доверяй перинам:

С сугробами в родстве!

 

Занежат, – лести женской

Пух, рук и ног захват.

Как женщина младенца

Трёхдневного заспят.

 

Спать! Потолок как короб

Снять! Синевой запить!

В постель иду как в прорубь:

Вас, – не себя топить!

 

Заокеанских тропик

Прель, Индостана – ил…

В постель иду как в пропасть:

Перины – без перил!

 

26 ноября 1924

 

 

* * *

 

В огромном городе моём – ночь.

Из дома сонного иду – прочь

И люди думают: жена, дочь, –

А я запомнила одно: ночь.

 

Июльский ветер мне метёт – путь,

И где-то музыка в окне – чуть.

Ах, нынче ветру до зари – дуть

Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.

 

Есть чёрный тополь, и в окне – свет,

И звон на башне, и в руке – цвет,

И шаг вот этот – никому – вслед,

И тень вот эта, а меня – нет.

 

Огни – как нити золотых бус,

Ночного листика во рту – вкус.

Освободите от дневных уз,

Друзья, поймите, что я вам – снюсь.

 

1915

 

В пятнадцать лет

 

Звенят-поют, забвению мешая,

В моей душе слова: «пятнадцать лет».

О, для чего я выросла большая?

Спасенья нет!

 

Ещё вчера в зелёные березки

Я убегала, вольная, с утра.

Ещё вчера шалила без прически,

Ещё вчера!

 

Весенний звон с далёких колоколен

Мне говорил: «Побегай и приляг!»

И каждый крик шалунье был позволен,

И каждый шаг!

 

Что впереди? Какая неудача?

Во всём обман и, ах, на всём запрет!

– Так с милым детством я прощалась, плача,

В пятнадцать лет.

 

Волк

 

Было дружбой, стало службой.

Бог с тобою, брат мой волк!

Подыхает наша дружба:

Я тебе не дар, а долг!

 

Заедай верстою вёрсту,

Отсылай версту к версте!

Перегладила по шёрстке,

Стосковался по тоске!

 

Не взвожу тебя в злодеи, –

Не твоя вина – мой грех:

Ненасытностью своею

Перекармливаю всех!

 

Чем на вас с кремнём-огнивом

В лес ходить – как Бог судил, –

К одному бабьё ревниво:

Чтобы лап не остудил.

 

Удержать – перстом не двину:

Перст – не шест, а лес велик.

Уноси свои седины,

Бог с тобою, брат мой клык!

 

Прощевай, седая шкура!

И во сне не вспомяну!

Новая найдётся дура –

Верить в волчью седину.

 

Октябрь 1920

 

* * *

 

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет – мелкой,

Миска – плоской.

Через край – и мимо

В землю чёрную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.

 

6 января 1934

 

* * *

 

Вчера ещё в глаза глядел,

А нынче – всё косится в сторону!

Вчера ещё до птиц сидел, –

Все жаворонки нынче – вороны!

 

Я глупая, а ты умён,

Живой, а я остолбенелая.

О вопль женщин всех времён:

«Мой милый, что тебе я сделала?»

 

И слезы ей – вода, и кровь –

Вода, – в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха – Любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

 

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая...

И стон стоит вдоль всей Земли:

«Мой милый, что тебе я сделала?!»

 

Вчера ещё – в ногах лежал!

Равнял с Китайскою державою!

Враз обе рученьки разжал, –

Жизнь выпала – копейкой ржавою!

 

Детоубийцей на суду

Стою – немилая, несмелая.

Я и в аду тебе скажу:

«Мой милый, что тебе я сделала?!»

 

Спрошу я стул, спрошу кровать:

«За что, за что терплю и бедствую?»

«Отцеловал – колесовать:

Другую целовать», – ответствуют.

 

Жить приучил в самом огне,

Сам бросил – в степь заледенелую!

Вот что ты, милый, сделал – мне.

Мой милый, что тебе – я сделала?

 

Всё ведаю – не прекословь!

Вновь зрячая – уж не любовница!

Где отступается Любовь,

Там подступает Смерть – садовница.

 

Само – что дерево трясти! –

В срок яблоко спадает спелое...

– За всё, за всё меня прости,

Мой милый, что тебе я сделала!

 

14 июня 1920

 

Генералам двенадцатого года

 

Сергею

 

Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса,

 

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце оставляли след, –

Очаровательные франты

Минувших лет!

 

Одним ожесточеньем воли

Вы брали сердце и скалу, –

Цари на каждом бранном поле

И на балу.

 

Вас охраняла длань Господня

И сердце матери, – вчера

Малютки-мальчики, сегодня –

Офицера!

 

Вам все вершины были малы

И мягок самый черствый хлеб,

О, молодые генералы

Своих судеб!

---

Ах, на гравюре полустёртой,

В один великолепный миг,

Я видела, Тучков-четвёртый,

Ваш нежный лик.

 

И Вашу хрупкую фигуру,

И золотые ордена...

И я, поцеловав гравюру,

Не знала сна...

 

О, как, мне кажется, могли вы

Рукою, полною перстней,

И кудри дев ласкать – и гривы

Своих коней.

 

В одной невероятной скачке

Вы прожили свой яркий век...

И ваши кудри, ваши бачки

Засыпал снег.

 

Три сотни побеждало – трое!

Лишь мёртвый не вставал с земли.

Вы были дети и герои,

Вы всё могли!

 

Что так же трогательно-юно,

Как ваша бешенная рать?

Вас злотокудрая Фортуна

Вела, как мать.

 

Вы побеждали и любили

Любовь и сабли острие –

И медленно переходили

В небытие.

 

26 декабря 1913

 

Декабрьская сказка

 

Мы слишком молоды, чтобы простить

Тому, кто в нас развеял чары.

Но, чтоб о нём, ушедшем, не грустить,

Мы слишком стары!

 

Был замок розовый, как зимняя заря,

Как мир – большой, как ветер – древний.

Мы были дочери почти царя,

Почти царевны.

 

Отец – волшебник был, седой и злой;

Мы, рассердясь, его сковали;

По вечерам, склоняясь над золой,

Мы колдовали;

 

Оленя быстрого из рога пили кровь,

Сердца разглядывали в лупы...

А тот, кто верить мог, что есть любовь,

Казался глупый.

 

Однажды вечером пришел из тьмы

Печальный принц в одежде серой.

Он говорил без веры, ах, а мы

Внимали с верой.

 

Рассвет декабрьский глядел в окно,

Алели робким светом дали...

Ему спалось и было всё равно,

Что мы страдали!

 

Мы слишком молоды, чтобы забыть

Того, кто в нас развеял чары.

Но, чтоб опять так нежно полюбить

Мы слишком стары!

 

1906–1920

 

 

Диалог Гамлета с совестью

 

– На дне она, где ил

И водоросли... Спать в них

Ушла, – но сна и там нет!

– Но я её любил,

Как сорок тысяч братьев

Любить не могут!

    – Гамлет!

 

На дне она, где ил:

Ил!.. И последний венчик

Всплыл на приречных брёвнах...

– Но я её любил

Как сорок тысяч...

    – Меньше,

Всё ж, чем один любовник.

 

На дне она, где ил.

– Но я её –

    (недоуменно)

    любил??

 

5 июня 1923

 

* * *

 

На заре морозной

Под шестой берёзой

За углом у церкви

Ждите, Дон-Жуан!

 

Но, увы, клянусь вам

Женихом и жизнью,

Что в моей отчизне

Негде целовать!

 

Нет у нас фонтанов.

И замёрз колодец,

А у богородиц –

Строгие глаза.

 

И чтобы не слышать

Пустяков – красоткам,

Есть у нас презвонкий

Колокольный звон.

 

Так вот и жила бы,

Да боюсь – состарюсь,

Да и вам, красавец,

Край мой не к лицу.

 

Ах, в дохе медвежьей

И узнать вас трудно,

Если бы не губы

Ваши, Дон-Жуан!

 

19 февраля 1917

 

* * *

(из цикла «Стихи к Блоку»)

 

Думали – человек!

И умереть заставили.

Умер теперь. Навек.

– Плачьте о мёртвом ангеле!

 

Он на закате дня

Пел красоту вечернюю.

Три восковых огня

Треплются, суеверные.

 

Шли от него лучи –

Жаркие струны по снегу.

Три восковых свечи –

Солнцу-то! Светоносному!

 

О, поглядите – как

Веки ввалились тёмные!

О, поглядите – как

Крылья его поломаны!

 

Чёрный читает чтец,

Крестятся руки праздные...

– Мёртвый лежит певец

И Воскресенье празднует.

 

9 мая 1916

 

* * *

(из цикла «Дон Жуан»)

 

И была у Дон-Жуана – шпага,

И была у Дон-Жуана – Донна Анна.

Вот и всё, что люди мне сказали

О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.

 

Но сегодня я была умна:

Ровно в полночь вышла на дорогу,

Кто-то шёл со мною в ногу,

Называя имена.

 

И белел в тумане посох странный...

– Не было у Дон-Жуана – Донны Анны!

 

14 мая 1917

 

* * *

 

Идёшь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

 

Прочти – слепоты куриной

И маков набрав букет,

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

 

Не думай, что здесь – могила,

Что я появлюсь, грозя...

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

 

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились...

Я тоже была прохожий!

Прохожий, остановись!

 

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед, –

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

 

Но только не стой угрюмо,

Главу опустив на грудь,

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

 

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли...

– И пусть тебя не смущает

Мой голос из-под земли.

 

3 мая 1913

 

* * *

 

Из рук моих – нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

По це́рковке – все́ сорок сороков,

И реющих над ними голубков;

И Спасские – с цветами – ворота́,

Где шапка православного снята;

Часовню звёздную – приют от зол –

Где вытертый – от поцелуев – пол;

Пятисоборный несравненный круг

Прими, мой древний, вдохновенный друг.

К Нечаянныя Радости в саду

Я гостя чужеземного сведу.

Червонные возблещут купола,

Бессонные взгремят колокола,

И на тебя с багряных облаков

Уронит Богородица покров,

И встанешь ты, исполнен дивных сил...

– Ты не раскаешься, что ты меня любил.

 

31 марта 1916

 

Из цикла Ici – Haut

 

2.

 

Ветхозаветная тишина,

Сирой полыни крестик.

Похоронили поэта на

Самом высоком месте.

 

Так, даже в смерти своей – подъём

Он даровал несущим.

Стало быть, именно на своём

Месте, ему присущем.

 

Выше которого только вздох,

Мой из моей неволи.

Выше которого – только Бог!

Бог – и ни вещи боле.

 

Всечеловека среди высот

Вечных при каждом строе.

Как подобает поэта – под

Небом и над землёю.

 

После России, где меньше он

Был, чем последний смазчик –

Первым в ряду – всех из ряда вон

Равенства – выходящих:

 

В гор ряду, в зорь ряду, в гнёзд ряду,

Орльих, по всем утесам.

На пятьдесят, хоть, восьмом году –

Стал рядовым, был способ!

 

Уединённый вошедший в круг –

Горе? нет, радость в доме!

На сорок вёрст высоты вокруг –

Солнечного да кроме

 

Лунного – ни одного лица,

Ибо соседей – нету.

Место откуплено до конца

Памяти – и планеты.

 

1932

 

 

* * *

 

Как правая и левая рука –

Твоя душа моей душе близка.

 

Мы смежены, блаженно и тепло,

Как правое и левое крыло.

 

Но вихрь встаёт – и бездна пролегла

От правого – до левого крыла!

 

10 июля 1918

 

Книги в красном переплёте

 

Из рая детского житья

Вы мне привет прощальный шлёте,

Неизменившие друзья

В потёртом, красном пререплёте.

 

Чуть лёгкий выучен урок,

Бегу тот час же к вам, бывало,

– Уж поздно! – Мама, десять строк!... –

Но, к счастью, мама забывала.

 

Дрожат на люстрах огоньки...

Как хорошо за книгой дома!

Под Грига, Шумана и Кюи

Я узнавала судьбы Тома.

 

Темнеет, в воздухе свежо...

Том в счастье с Бэкки полон веры.

Вот с факелом Индеец Джо

Блуждает в сумраке пещеры...

 

Кладбище... Вещий крик совы....

(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки

Приёмыш чопорной вдовы,

Как Диоген, живущий в бочке.

 

Светлее солнца тронный зал,

Над стройным мальчиком – корона...

Вдруг – нищий! Боже! Он сказал:

«Позвольте, я наследник трона!»

 

Ушёл во тьму, кто в ней возник.

Британии печальны судьбы...

– О, почему средь красных книг

Опять за лампой не уснуть бы?

 

О золотые времена,

Где взор смелей и сердце чище!

О золотые имена:

Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!

 

1908–1910

 

* * *

(из цикла «Стихи о Москве»)

 

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья,

Я родилась.

 

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

 

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

 

16 августа 1916

 

* * *

 

Кто создан из камня, кто создан из глины, –

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская.

 

Кто создан из глины, кто создан из плоти –

Тем гроб и надгробные плиты...

– В купели морской крещена – и в полёте

Своём – непрестанно разбита!

 

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьётся моё своеволье.

Меня – видишь кудри беспутные эти? –

Земною не сделаешь солью.

 

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной – воскресаю!

Да здравствует пена – весёлая пена –

Высокая пена морская!

 

23 мая 1920

 

* * *

 

Мальчиком, бегущим резво,

Я предстала Вам.

Вы посмеивались трезво

Злым моим словам:

 

«Шалость – жизнь мне, имя – шалость.

Смейся, кто не глуп!»

И не видели усталость

Побледневших губ.

 

Вас притягивали луны

Двух огромных глаз.

– Слишком розовой и юной

Я была для Вас!

 

Тающая легче снега,

Я была – как сталь.

Мячик, прыгнувший с разбега

Прямо на рояль,

 

Скрип песка под зубом, или

Стали по стеклу…

– Только Вы не уловили

Грозную стрелу

 

Лёгких слов моих, и нежность

Гнева напоказ…

– Каменную безнадёжность

Всех моих проказ!

 

29 мая 1913

 

* * *

 

Милые спутники, делившие с нами ночлег!

Вёрсты, и вёрсты, и вёрсты, и чёрствый хлеб...

Рокот цыганских телег,

Вспять убегающих рек –

Рокот...

 

Ах, на цыганской, на райской, на ранней заре –

Помните утренний ветер и степь в серебре?

Синий дымок на горе

И о цыганском царе –

Песню...

 

В чёрную полночь, под пологом древних ветвей,

Мы вам дарили прекрасных – как ночь – сыновей,

Нищих – как ночь – сыновей...

И рокотал соловей –

Славу.

 

Не удержали вас, спутники чудной поры,

Нищие неги и нищие наши пиры.

Жарко пылали костры,

Падали к нам на ковры –

Звёзды...

 

1917

 

* * *

 

Мимо ночных башен

Площади нас мчат.

Ох, как в ночи́ страшен

Рёв молодых солдат!

Греми, громкое сердце!

Жарко целуй, любовь!

Ох, этот рёв зверский!

Дерзкая – ох! – кровь.

Мо́й – ро́т – разгарчив,

Даром, что свят – вид.

Как золотой ларчик

Иверская горит.

Ты озорство прикончи,

Да засвети свечу,

Чтобы с тобой нонче

Не было – как хочу.

 

31 марта 1916

 

 

* * *

 

Мировое началось во мгле кочевье:

Это бродят по ночной земле – деревья,

Это бродят золотым вином – гроздья,

Это странствуют из дома в дом – звёзды,

Это реки начинают путь – вспять!

И мне хочется к тебе на грудь – спать.

 

14 января 1917

 

* * *

 

Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывёт под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной –

Распущенной – и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

 

Мне нравится ещё, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не Вас целую.

Что имя нежное моё, мой нежный, не

Упоминаете ни днём, ни ночью – всуе...

Что никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: Аллилуйя!

 

Спасибо Вам и сердцем и рукой

За то, что Вы меня – не зная сами! –

Так любите: за мой ночной покой,

За редкость встреч закатными часами,

За наши не-гулянья под луной,

За солнце, не у нас на головами, –

За то, что Вы больны – увы! – не мной,

За то, что я больна – увы! – не Вами.

 

3 мая 1915

 

* * *

 

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

 

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти

– Нечитанным стихам! –

 

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берёт!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черёд.

 

Май 1913

 

* * *

 

Мой письменный верный стол!

Спасибо за то, что шёл

Со мною по всем путям.

Меня охранял – как шрам.

 

Мой письменный вьючный мул!

Спасибо, что ног не гнул

Под ношей, поклажу грёз –

Спасибо – что нёс и нёс.

 

Строжайшее из зерцал!

Спасибо за то, что стал

– Соблазнам мирским порог –

Всем радостям поперёк,

 

Всем низостям – наотрез!

Дубовый противовес

Льву ненависти, слону

Обиды – всему, всему.

 

Мой заживо смертный тёс!

Спасибо, что рос и рос

Со мною, по мере дел

Настольных – большая, ширел,

 

Так ширился, до широт –

Таких, что, раскрывши рот,

Схватясь за столовый кант?

– Меня заливал, как штранд!

 

К себе пригвоздив чуть свет –

Спасибо за то, что – вслед

Срывался! На всех путях

Меня настигал, как шах –

 

Беглянку.

– Назад, на стул!

Спасибо за то, что блюл

И гнул. У невечных благ

Меня отбивал – как маг –

 

Сомнамбулу.

Битв рубцы,

Стол, выстроивший в столбцы

Горящие: жил багрец!

Деяний моих столбец!

 

Столп столпника, уст затвор –

Ты был мне престол, простор –

Тем был мне, что морю толп

Еврейских – горящий столп!

 

Так будь же благословен –

Лбом, локтем, узлом колен

Испытанный, – как пила

В грудь въевшийся – край стола!

 

Июль 1933

 

* * *

 

Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!

Всяк на Руси – бездомный.

Мы все к тебе придём.

 

Клеймо позорит плечи,

За голенищем – нож.

Издалека́-далече

Ты всё же позовёшь.

 

На каторжные клейма,

На всякую болесть –

Младенец Пантелеймон

У нас, целитель, есть.

 

А вон за тою дверцей,

Куда народ валит –

Там Иверское сердце,

Червонное, горит.

 

И льётся аллилуйя

На смуглые поля.

– Я в грудь тебя целую,

Московская земля!

 

8 июля 1916

 

На бульваре

 

В небе – вечер, в небе – тучки,

В зимнем сумраке бульвар.

Наша девочка устала,

Улыбаться перестала.

Держат маленькие ручки

Синий шар.

 

Бедным пальчикам неловко:

Синий шар стремится вдаль.

Не даётся счастье даром!

Сколько муки с этим шаром!

Миг – и выскользнет верёвка.

Что останется? Печаль.

 

Утомились наши ручки,

– В зимнем сумраке бульвар.

Наша детка побежала,

Ручки сонные разжала...

Мчится в розовые тучки

Синий шар.

 

* * *

 

Над городом, отвергнутым Петром,

Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибой

Над женщиной, отвергнутой тобой.

 

Царю Петру и Вам, о царь, хвала!

Но выше вас, цари, колокола.

Пока они гремят из синевы –

Неоспоримо первенство Москвы.

– И целых сорок сороко́в церквей

Смеются над гордынею царей!

 

28 мая 1916

 

 

* * *

 

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.

Не сплю.

Не рвусь

ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,

Ни к кораблю.

 

Не чувствую, как в этих стенах жарко,

Как зелено в саду.

Давно желанного и жданного подарка

Не жду.

 

Не радует ни утро, ни трамвая

Звенящий бег.

Живу, не видя дня, позабывая

Число и век.

 

На, кажется, надрезанном канате

Я – маленький плясун.

Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик

Двух тёмных лун.

 

13 июля 1914

 

* * *

 

Не знаю, какая столица:

Любая, где людям – не жить.

Девчонка, раскинувшись птицей.

Детёныша учит ходить.

 

А где-то зелёные Альпы.

Альпийских бубенчиков звон...

Ребёнок растет на асфальте

И будет жестоким – как он.

 

1 июля 1940

 

* * *

 

Ни к городу и ни к селу –

Езжай, мой сын, в свою страну, –

В край – всем краям наоборот! –

Куда назад идти – вперёд

Идти, – особенно – тебе,

Руси не видывавшее

 

Дитя моё? Моё? Её –

Дитя! То самое быльё,

Которым порастает быль.

Землицу, стёршуюся в пыль,

Ужель ребёнку в колыбель

Нести в трясущихся горстях:

«Русь – этот прах, чти – этот прах!»

 

От неиспытанных утрат –

Иди – куда глаза глядят!

Всех стран – глаза, со всей земли –

Глаза, и синие твои

Глаза, в которые гляжусь:

В глаза, глядящие на Русь.

 

Да не поклонимся словам!

Русь – прадедам, Россия – нам,

Вам – просветители пещер –

Призывное: СССР, –

Не менее во тьме небес

Призывное, чем: SOS.

 

Нас родина не позовёт!

Езжай, мой сын, домой – вперёд –

В свой край, в свой век, в свой час, – от нас –

В Россию – вас, в Россию – масс,

В наш-час – страну! в сей-час – страну!

В на-Марс – страну! в без-нас – страну!

 

Январь 1932

 

* * *

 

Никому не отмстила и не отмщу –

Одному не простила и не прощу

С дня как очи раскрыла – по гроб дубов

Ничего не спустила – и видит Бог

Не спущу до великого спуска век...

– Но достоин ли человек?..

– Нет. Впустую дерусь: ни с кем.

Одному не простила: всем.

 

26 января 1935

 

* * *

 

Никто ничего не отнял –

Мне сладостно, что мы врозь!

Целую Вас через сотни

Разъединяющих вёрст.

 

Я знаю: наш дар – неравен.

Мой голос впервые – тих.

Что Вам, молодой Державин,

Мой невоспитанный стих!

 

На страшный полёт крещу Вас:

– Лети, молодой орёл!

Ты солнце стерпел, не щурясь, –

Юный ли взгляд мой тяжёл?

 

Нежней и бесповоротней

Никто не глядел Вам вслед...

Целую Вас – через сотни

Разъединяющих лет.

 

12 февраля 1916

 

* * *

 

Никуда не уехали – ты да я –

Обернулись прорехами – все моря!

Совладельцам пятёрки рваной –

Океаны не по карману!

 

Нищеты вековечная сухомять!

Снова лето, как корку, всухую мять!

Обернулось нам море – мелью:

Наше лето – другие съели!

 

С жиру лопающиеся: жир – их «лоск»,

Что не только что масло едят, а мозг

Наш – в поэмах, в сонатах, в сводах:

Людоеды в парижских модах!

 

Нами – лакомящиеся: франк – за вход.

О, урод, как водой туалетной – рот

Сполоснувший – бессмертной песней!

Будьте прокляты вы – за весь мой

 

Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти,

Пятью пальцами – да от всех пяти

Чувств – на память о чувствах добрых –

Через всё вам лицо – автограф!

 

Февраль 1932 - лето 1935

 

* * *

 

О. Э. Мандельштаму

 

Откуда такая нежность?

Не первые – эти кудри

Разглаживаю, и губы

Знавала темней твоих.

 

Всходили и гасли звёзды,

Откуда такая нежность? –

Всходили и гасли очи

У самых моих очей.

 

Ещё не такие гимны

Я слушала ночью тёмной,

Венчаемая – о нежность! –

На самой груди певца.

 

Откуда такая нежность,

И что с нею делать, отрок

Лукавый, певец захожий,

С ресницами – нет длинней?

 

18 февраля 1916

 

 

* * *

 

По тебе тоскует наша зала,

– Ты в тени её видал едва –

По тебе тоскуют те слова,

Что в тени тебе я не сказала.

 

Каждый вечер я скитаюсь в ней,

Повторяя в мыслях жесты, взоры...

На обоях прежние узоры,

Сумрак льётся из окна синей;

 

Те же люстры, полукруг дивана,

(Только жаль, что люстры не горят!)

Филодендронов унылый ряд,

По углам расставленных без плана.

 

Спичек нет, – уж кто-то их унёс!

Серый кот крадется из передней...

Это час моих любимых бредней,

Лучших дум и самых горьких слёз.

 

Кто за делом, кто стремится в гости..

По роялю бродит сонный луч.

Поиграть? Давно потерян ключ!

О часы, свой бой унылый бросьте!

 

По тебе тоскуют те слова,

Что в тени услышит только зала.

Я тебе так мало рассказала, –

Ты в тени меня видал едва!

 

* * *

 

По холмам – круглым и смуглым,

Под лучом – сильным и пыльным,

Сапожком – робким и кротким –

За плащом – рдяным и рваным.

 

По пескам – жадным и ржавым,

Под лучом – жгучим и пьющим,

Сапожком – робким и кротким –

За плащом – следом и следом.

 

По волнам – лютым и вздутым,

Под лучом – гневным и древним,

Сапожком – робким и кротким –

За плащом – лгущим и лгущим.

 

1921

 

Поезд жизни

 

Не штык – так клык, так сугроб, так шквал,

В Бессмертье что час – то поезд!

Пришла и знала одно: вокзал.

Раскладываться не стоит.

 

На всех, на всё – равнодушьем глаз,

Которым конец – исконность.

О как естественно в третий класс

Из душности дамских комнат!

 

Где от котлет разогретых, щёк

Остывших... – Нельзя ли дальше,

Душа? Хотя бы в фонарный сток

От этой фатальной фальши:

 

Папильоток, пелёнок,

Щипцов калёных,

Волос палёных,

Чепцов, клеёнок,

О-де-ко-лонов

Семейных, швейных

Счастий (klein wenig!)?

Взят ли кофейник?

Сушек, подушек, матрон, нянь,

Душности бонн, бань.

 

Не хочу в этом коробе женских тел

Ждать смертного часа!

Я хочу, чтобы поезд и пил и пел:

Смерть – тоже вне класса!

 

В удаль, в одурь, в гармошку, в надсад, в тщету!

– Эти нехристи и льнут же! –

Чтоб какой-нибудь странник: «На тем свету»...

Не дождавшись скажу: лучше!

 

Площадка. – И шпалы. – И крайний куст

В руке. – Отпускаю. – Поздно

Держаться. – Шпалы. – От стольких уст

Устала. – Гляжу на звёзды.

 

Так через радугу всех планет

Пропавших – считал-то кто их? –

Гляжу и вижу одно: конец.

Раскаиваться не стоит.

 

6 сентября 1923

 

* * *

 

Проста моя осанка,

Нищ мой домашний кров.

Ведь я островитянка

С далёких островов!

 

Живу – никто не нужен!

Взошёл – ночей не сплю.

Согреть чужому ужин –

Жильё своё спалю!

 

Взглянул – так и знакомый,

Взошёл – так и живи!

Просты наши законы:

Написаны в крови.

 

Луну заманим с неба

В ладонь,– коли мила!

Ну, а ушёл – как не был,

И я – как не была.

 

Гляжу на след ножовый:

Успеет ли зажить

До первого чужого,

Который скажет: «Пить».

 

Август 1920

 

* * *

 

Б. Пастернаку

 

Рас-стояние: вёрсты, мили...

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

 

Рас-стояние: вёрсты, дали...

Нас расклеили, распаяли,

В две руки развели, распяв,

И не знали, что это – сплав

 

Вдохновений и сухожилий...

Не рассорили – рассорили,

Расслоили...

           Стена да ров.

Расселили нас, как орлов-

 

Заговорщиков: вёрсты, дали...

Не расстроили – растеряли.

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот.

 

Который уж, ну который – март?!

Разбили нас – как колоду карт!

 

24 марта 1925

 

Рассвет на рельсах

 

Покамест день не встал

С его страстями стравленными,

Из сырости и шпал

Россию восстанавливаю.

 

Из сырости – и свай,

Из сырости – и серости.

Покамест день не встал

И не вмешался стрелочник.

 

Туман ещё щадит,

Ещё в холсты запахнутый

Спит ломовой гранит,

Полей не видно шахматных...

 

Из сырости – и стай...

Ещё вестями шалыми

Лжёт вороная сталь –

Ещё Москва за шпалами!

 

Так, под упорством глаз –

Владением бесплотнейшим

Какая разлилась

Россия – в три полотнища!

 

И – шире раскручу!

Невидимыми рельсами

По сырости пущу

Вагоны с погорельцами:

 

С пропавшими навек

Для Бога и людей!

(Знак: сорок человек

И восемь лошадей).

 

Так, посредине шпал,

Где даль шлагбаумом выросла,

Из сырости и шпал,

Из сырости – и сирости,

 

Покамест день не встал

С его страстями стравленными –

Во всю горизонталь

Россию восстанавливаю!

 

Без низости, без лжи:

Даль – да две рельсы синие...

Эй, вот она! – Держи!

По линиям, по линиям...

 

12 сентября 1922

 

Рождественская дама

 

Серый ослик твой ступает прямо,

Не страшны ему ни бездна, ни река...

Милая Рождественская дама,

Увези меня с собою в облака!

 

Я для ослика достану хлеба,

(Не увидят, не услышат, – я легка!)

Я игрушек не возьму на небо...

Увези меня с собою в облака!

 

Из кладовки, чуть задремлет мама,

Я для ослика достану молока.

Милая Рождественская дама,

Увези меня с собою в облака!

 

1909–1910

 

 

* * *

 

Русской ржи от меня поклон,

Полю, где баба застится...

Друг! Дожди за моим окном,

Беды и блажи на сердце...

 

Ты в погудке дождей и бед –

То ж, что Гомер в гекзаметре.

Дай мне руку – на весь тот свет!

Здесь мои – обе заняты.

 

7 мая 1925

 

Сергею Эфрон-Дурново

 

Как водоросли Ваши члены,

Как ветви мальмэзонских ив...

Так Вы лежали в брызгах пены,

Рассеянно остановив

 

На светло-золотистых дынях

Аквамарин и хризопраз

Сине-зелёных, серо-синих,

Всегда полузакрытых глаз.

 

Летели солнечные стрелы

И волны – бешеные львы.

Так Вы лежали, слишком белый

От нестерпимой синевы...

 

А за спиной была пустыня

И где-то станция Джанкой...

И тихо золотилась дыня

Под Вашей длинною рукой.

 

Так, драгоценный и спокойный,

Лежите, взглядом не даря,

Но взглянете – и вспыхнут войны,

И горы двинутся в моря,

 

И новые зажгутся луны,

И лягут радостные львы –

По наклоненью Вашей юной,

Великолепной головы.

 

1 августа 1913

 

Страна

 

С фонарем обшарьте

Весь подлунный свет!

Той страны – на карте

Нет, в пространстве – нет.

 

Выпита как с блюдца, –

Донышко блестит.

Можно ли вернуться

В дом, который – срыт?

 

Заново родися –

В новую страну!

Ну-ка, воротися

На спину коню

 

Сбросившему! Кости

Целы-то хотя?

Эдакому гостю

Булочник ломтя

 

Ломаного, плотник –

Гроба не продаст!

...Той её – несчётных

Вёрст, небесных царств,

 

Той, где на монетах –

Молодость моя –

Той России – нету.

– Как и той меня.

 

Конец июня 1931

Мёдон

 

Тоска по родине!

 

Тоска по родине! Давно

Разоблачённая морока!

Мне совершенно всё равно –

Где совершенно одинокой

 

Быть, по каким камням домой

Брести с кошёлкою базарной

В дом, и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

 

Мне всё равно, каких среди

Лиц ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной – непременно –

 

В себя, в единоличье чувств.

Камчатским медведём без льдины

Где не ужиться (и не тщусь!),

Где унижаться – мне едино.

 

Не обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично – на каком

Непонимаемой быть встречным!

 

(Читателем, газетных тонн

Глотателем, доильцем сплетен...)

Двадцатого столетья – он,

А я – до всякого столетья!

 

Остолбеневши, как бревно,

Оставшееся от аллеи,

Мне всe – равны, мне всё – равно,

И, может быть, всего равнее –

 

Роднее бывшее – всего.

Все признаки с меня, все меты,

Все даты – как рукой сняло:

Душа, родившаяся – где-то.

 

Так край меня не уберёг

Мой, что и самый зоркий сыщик

Вдоль всей души, всей – поперёк!

Родимого пятна не сыщет!

 

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И всё – равно, и всё – едино.

Но если по дороге – куст

Встаёт, особенно – рябина...

 

1934

 

* * *

 

Ты, чьи сны ещё непробудны,

Чьи движенья ещё тихи,

В переулок сходи Трёхпрудный,

Если любишь мои стихи.

 

О, как солнечно и как звёздно

Начат жизненный первый том,

Умоляю – пока не поздно,

Приходи посмотреть наш дом!

 

Будет скоро тот мир погублен,

Погляди на него тайком,

Пока тополь ещё не срублен

И не продан ещё наш дом.

 

Этот тополь! Под ним ютятся

Наши детские вечера.

Этот тополь среди акаций

Цвета пепла и серебра.

 

Этот мир невозвратно-чудный

Ты застанешь ещё, спеши!

В переулок сходи Трёхпрудный,

В эту душу моей души.

 

1913

 

* * *

 

У меня в Москве – купола горят!

У меня в Москве – колокола звонят!

И гробницы в ряд у меня стоят, –

В них царицы спят, и цари.

 

И не знаешь ты, что зарёй в Кремле

Легче дышится – чем на всей земле!

И не знаешь ты, что зарёй в Кремле

Я молюсь тебе – до зари.

 

И проходишь ты над своей Невой

О ту пору, как над рекой-Москвой

Я стою с опущенной головой,

И слипаются фонари.

 

Всей бессонницей я тебя люблю,

Всей бессонницей я тебе внемлю –

О ту пору, как по всему Кремлю

Просыпаются звонари.

 

Но моя река – да с твоей рекой,

Но моя рука – да с твоей рукой

Не сойдутся. Радость моя, доколь

Не догонит заря – зари.

 

7 мая 1916

 

* * *

 

У первой бабки – четыре сына,

Четыре сына – одна лучина,

 

Кожух овчинный, мешок пеньки, –

Четыре сына – да две руки!

 

Как ни навалишь им чашку – чисто!

Чай, не барчата! – Семинаристы!

 

А у другой – по иному трахту! –

У той тоскует в ногах вся шляхта.

 

И вот – смеётся у камелька:

«Сто богомольцев – одна рука!»

 

И зацелованными руками

Чудит над клавишами, шелками…

              ________

 

Обеим бабкам я вышла – внучка:

Чернорабочий – и белоручка!

 

Январь 1920

 

 

* * *

 

В. Я. Брюсову

 

Улыбнись в моё «окно»,

Иль к шутам меня причисли, –

Не изменишь, всё равно!

«Острых чувств» и «нужных мыслей»

Мне от Бога не дано.

Нужно петь, что всё темно,

Что над миром сны нависли...

– Так теперь заведено. –

Этих чувств и этих мыслей

Мне от Бога не дано!

 

1906–1920

 

* * *

(из цикла «Подруга»)

 

Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать – куда Вам путь

И где пристанище.

 

Я вижу: мачта корабля,

И Вы – на палубе...

Вы – в дыме поезда... Поля

В вечерней жалобе…

 

Вечерние поля в росе,

Над ними – вороны...

– Благословляю Вас на все

Четыре стороны!

 

3 мая 1915

 

* * *

 

Цыганская страсть разлуки!

Чуть встретишь – уж рвёшься прочь!

Я лоб уронила в руки,

И думаю, глядя в ночь:

 

Никто, в наших письмах роясь,

Не понял до глубины,

Как мы вероломны, то есть –

Как сами себе верны.

 

Октябрь 1915

 

Челюскинцы

 

Челюскинцы: звук –

Как сжатые челюсти!

Мороз на них прёт,

Медведь на них щерится.

 

И впрямь челюстьми –

На славу всемирную –

Из льдин челюстей

Товарищей вырвали!

 

На льдине (не то

Что – чёрт его – Нобиле!)

Родили дитё

И псов не угробили –

 

На льдине!

         Эол

Доносит по кабелю:

«На льдов произвол

Ни пса не оставили!»

 

И спасши (мечта

Для младшего возраста!),

И псов и дитя

Умчали по воздуху.

 

«Европа, глядишь?

Так льды у нас колются!»

Щекастый малыш,

Спелёнатый – полюсом!

 

А рядом – сердит

На громы виктории –

Второй уже Шмидт

В российской истории:

 

Седыми бровьми

Стеснённая ласковость...

 

Сегодня – смеюсь!

Сегодня – да здравствует

Советский Союз!

 

За вас каждым мускулом

Держусь – и горжусь,

Челюскинцы – русские!

 

1934

 

* * *

 

В. Я. Брюсову

 

Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,

Не звезда! Я забыла об этом!

Что поэзия ваша из книг

И из зависти – критика. Ранний старик,

Вы опять мне на миг

Показались великим поэтом.

 

1912

 

* * *

 

Я расскажу тебе – про великий обман:

Я расскажу тебе, как ниспадает туман

На молодые деревья, на старые пни.

Я расскажу тебе, как погасают огни

 

В низких домах, как – пришелец египетских стран –

В узкую дудку под деревом дует цыган.

Я расскажу тебе – про великую ложь:

Я расскажу тебе, как зажимается нож

В узкой руке, – как вздымаются ветром веков

Кудри у юных – и бороды у стариков.

 

Рокот веков.

Топот подков.

 

4 июня 1918

 

С.Э.

 

Я с вызовом ношу его кольцо!

– Да, в Вечности – жена, не на бумаге! –

Чрезмерно узкое его лицо

Подобно шпаге.

 

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно-великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови.

 

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза – прекрасно-бесполезны! –

Под крыльями раскинутых бровей –

Две бездны.

 

В его лице я рыцарству верна,

– Всем вам, кто жил и умирал без страху! –

Такие – в роковые времена –

Слагают стансы – и идут на плаху.

 

3 июня 1914

 

 

* * *

 

Я счастлива жить образцово и просто –

Как солнце, как маятник, как календарь.

Быть светской пустынницей стройного роста,

Премудрой – как всякая божия тварь.

 

Знать: дух – мой сподвижник и дух – мой вожатый!

Входить без доклада, как луч и как взгляд.

Жить так, как пишу: образцово и сжато –

Как бог повелел и друзья не велят.

 

Ноябрь 1919

 

* * *

 

Я – страница твоему перу.

Всё приму. Я – белая страница.

Я – хранитель твоему добру:

Возращу и возвращу сторицей.

 

Я – деревня, чёрная земля.

Ты мне – луч и дождевая влага.

Ты – Господь и Господин, а я –

Чернозём – и белая бумага!

 

10 июля 1918