Мария
Рубина

Homo homini lupus est

Ах, господа, ведь вы не звери

друг друга жрать в один присест –

вы ангелы! Я твёрдо верю!

....А lupus слушает, да ест.

Девушка из Нагасаки

Когда бы я в Японии жила,

То я скорей всего была бы гейшей.

Я бы беседы умные вела,

Прикидываясь дамою умнейшей.

Я б ублажала песнями гостей,

И кое-чем ещё бы ублажала.

Перед гостями всяческих мастей,

Я б очень грациозно гарцевала.

Неся подносик в крошечной руке,

И бёдрами застенчиво виляя,

Я б угощала всех гостей саке,

Остротами напиток разбавляя.

И пудра бы белела на щеках,

И взгляд мой был бы ласковым и странным...

Так размышляла Гейшина А.К.,

Буфетчица вагона-ресторана.

Жизненное

Была по жизни егоза я.

Но вдруг обрушился потоп.

С тех пор, с коряги не слезая,

Который год зову Мазая.

А он давно уже утоп.

Жизнь коротка

Хочу скорее повзрослеть,

хочу писать стихи и прозу,

хочу родительскую клеть

покинуть. Если баба с возу,

кобыле легче, говорят…

Надев малиновые гетры,

в тот край, где кружит звездопад,

пойду, палима южным ветром.

Сама Ла-Манш переплыву,

перенесу любые страхи,

я всех слонов переживу,

когда подохнут черепахи.

Приду неведомо куда,

изобрету от скуки средство,

и буду вечно молода,

впадая беспрестанно в детство.

Но кто-то в белом шепчет: «Мать…

Ещё немного – и выносим…

Вам вредно так переживать:

Ведь Вам же восемьдесят восемь».

Как хочется куда-нибудь свалить

Как хочется куда-нибудь свалить!

Хоть в Амстердам, хоть в ту же Шепетовку.

Живот – втянуть. А грудь – наизготовку.

И бёдрами призывно шевелить.

И бёдрами призывно шевеля,

иметь успех на набережной Сены.

Ходить туда-сюда походкой серны,

чтоб мужики шептали: «у-ля-ля!»

Чтоб «у-ля-ля!» шептали мужики,

мне надо очень многого добиться:

подкраситься, помыться и побриться,

и подобрать под цвет лица носки.

Зачем же я так многого хочу?

Зачем мне в дали эдакие рваться?

…И бёдра с животом в углу пылятся.

А о груди я вовсе умолчу.

Когда мы встретимся с тобою

Когда мы встретимся с тобою

через каких-то тридцать лет,

я буду бабкою седою,

ты будешь старый лысый дед.

А может, ты не будешь лысым,

а будешь, например, хромым;

Мы встретимся под кипарисом,

или под яблоней, где дым,

а может под другим растеньем;

Я буду толстая, в платке;

С тобой столкнёмся днём весенним,

или осенним. Налегке.

Или, к примеру, с чемоданом

ты на вокзале выйдешь вдруг,

проездом из Биробиджана.

А я – проездом в Кременчуг;

Ты не прошепчешь мне: «Родная,

ты хороша и молода».

Ведь мы друг друга не узнаем

и разойдёмся.

Навсегда.

Лирическое отступление

Люблю смотреть в чужие окна:

там так уютно и тепло,

там жизни не моей волокна

ложатся вязью на стекло.

Там свет лиловый тихо тает,

паркет надраенный блестит,

там красный чайник закипает

и громко носиком свистит.

В большой гостиной – полутени

и шорох шёлковых портьер;

На книжной полке – Блок, Катенин,

Рембо, Есенин и Мольер.

И в спальню дверца приоткрыта,

а в ней… как в сказочном лесу...

Сидит бухой мужик небритый,

и ковыряется в носу.

Любить иных тяжёлый крест

Я с ней встречался сорок дней.

Я был хирург (уже немало!)

Она ж была меня умней,

и этим страшно доставала.

Всегда всё знала обо всём,

метала ядра, в хоре пела,

и даже о стихах Басё

она понятие имела.

Имела пояс по борьбе

и перспективную работу.

А я казался сам себе

тупым бездарным идиотом.

Но сорок дней прошло, и я

в сердцах подумал: Mamma mia,

Ведь пропадает жизнь моя...

И сделал ей лоботомию.

Летят недели к январю,

уже гнездо мы с нею свили.

Я каждый день ей говорю:

«Как ты прекрасна без извилин!»

Мне снился сон

Мне снился сон – мы в Петербурге.

Ты – в шляпе, френче и пенсне,

Я – в нежной шубе-чернобурке

Плывём под музыку Массне

По ослепительным каналам

На узкой лодке золотой;

Вода мерцает как кораллы,

А воздух свежий и литой.

Потом мне снилось, будто входим

Мы в дом на Невском. Тёмный зал

Встречает нас. И на исходе

весенний день. И бьёт в глаза

заката выстрел из-за шторы;

И ты мне подаёшь бокал,

И мы, друг в друга вперив взоры,

И страсти ощутив накал,

Сползаем на пол вдохновенно,

и шубка рвётся постепенно…

А за окном бушует Невский...

И тут пришёл поручик Ржевский.

Над пропастью во ржи

Убрав в кладовку щит и меч,

скажу (хоть я не лежебока):

Ах, кабы я могла прилечь

во ржи над пропастью глубокой!

Не воевать, не угрожать,

не рвать соперникам волосья.

А в рожь забраться и лежать,

чтоб в брови тыкались колосья.

Лежала б, дивно хороша,

на Мэрилин Монро похожа,

и душу б не точила ржа,

и кожу не точила б тоже.

Лежала б с книжкою в руке,

а может быть и с вышиваньем,

а где-то в дальнем далеке,

коня послышалось бы ржанье;

И, рыжего коня гоня,

примчался б рыцарь, рожь тревожа,

и, вдруг споткнувшись об меня,

вскричал бы в раже: «Ну и рожа!»

Нищета куртизанки

Расшалились мыши за стеной,

и сверчок раскашлялся за печью.

Паутина рухнула на плечи

с потолка. Мне холодно одной!

Беспрерывно дует из окна,

на полу дымится воска лужа

от свечи оплывшей. Тихий ужас!

Почему осталась я одна?

Догорел камин, и всё в золе,

даже ручки кресла и дивана,

бьются два огромных таракана

в пароксизме страсти на столе.

Отложу в сторонку костыли,

опущу в стакан вставную челюсть,

и сижу так, не мычу не телюсь,

на кулак мотая две сопли.

А ведь было дело – короли

за меня сражались на турнирах,

а поэты тормошили лиру,

и венки сонетов мне плели.

Жизнь давно утратила свой лоск,

только одиночество и стужа.

Отчего же подо мною лужа?

Ах, ну да, конечно. Помню. Воск.

О жизни и плитах

Что ни день – то на кухне сраженье

до икоты, до слёз, хрипоты.

Неужели моё назначенье

в том, чтоб вечно торчать у плиты?

Что ни праздник – то новая пытка,

от которой так горько во рту:

шоколада приносят мне плитку,

а хотелось бы больше – плиту.

Но, однако, жива, не завяла,

и вперёд с оптимизмом гляжу.

У кухонной плиты постояла,

под могильной потом полежу.

Так пройдут мои лучшие годы

средь кухонь, возни, суеты.

Нанялась я вам, что ли, уроды,

жизнь прожить от плиты до плиты?

Письмо

Я тут, жива-здорова вроде.

Ну здравствуй, милый-дорогой!

Поскольку руки не доходят,

одною левою ногой

пишу, что я живу тяп-ляп,

шаляй-валяй под настроенье,

тружусь на нивах и полях,

по грудь в бычках и удобреньях;

свекровь – змеюка, свёкр – шакал

и вечно чем-то недоволен,

а муж конкретно задолбал.

Начальник – вепрь. Ребёнок в школе

вовсю валяет дурака

четвёртый год в девятом классе;

не поднимается рука

его ремнём подразукрасить…

Но тут привычная среда.

Отсюда (хоть упрись рогами)

я не уеду никогда,

(ну разве что вперёд ногами).

Хочу тебя увидеть вновь

хоть на чуть-чуть, хоть на мгновенье.

Ведь ты же – первая любовь.

(о ней писал И.С.Тургенев).

В семье надзор как в ФСБ,

уже терпенье на исходе,

и руки тянутся к тебе,

вот только ноги не доходят.

Почти по Брюсову

О, закрой свои бледные ноги!

Я ужаснее ног не видал.

Пусть горшки обжигают не боги,

но скажи: кто тебя обжигал?!

После встречи с ногами такими,

мне в себя не прийти до утра.

О, сестра, назови же мне имя

озорного того гончара...

Или ноги укрой сапогами,

или прыгай по горло в мешке,

потому что с такими ногами

даже стыдно сидеть на горшке.

Ну накинь хоть какие обноски,

коли нету мешка и сапог.

Если станешь Венерой Милосской,

предпочту вариант, чтоб без ног.

С миру по нитке

За окном чернеют ели, вместо снега серый мрак, из насиженной постели мне не вылезти никак. Не оглянешься – и святки (так сказал один поэт). У меня дела в порядке – воли нет и счастья нет. В небе лунная дорожка, а по ней идёт луна, и сиреневая кошка приуныла у окна. Небеса над головою. Сердце, в прошлое летя, то как зверь порой завоет, то заплачет, как дитя. Я плачу всегда без сдачи и смирению учусь. Отчего же я не плачу? – Оттого, что я смеюсь. Жизнь идёт и всё в смятенье, только в гулкой пустоте не садитесь на колени безобразные не те! Приходи ко мне, Глафира, раздели со мной обед. Погляди – стакан кефира и пятнадцать штук котлет. Приходи ко мне, Гертруда, да испей со мной вина. Я ещё живу покуда, и представьте – не одна. Почитаем Эврипида и про страшный дантов ад, поболтаем, как хламиды в окружении монад. Под изящные беседы незаметно жизнь пройдёт....

Море, сны, субботы, среды.... смотришь – там и Новый Год...

Сборное про утопленников

Тятя, тятя, наши сети

притащили мертвеца

Зачем ты был со мною нежен?

Зачем надежды подавал?

И из-за острова на Стрежень

гремя челнами, выплывал?

Я в лодке билась без сознанья,

а ветер лодочку качал,

но ты был глух к моим стенаньям,

и говорить не мог – мычал.

Я чуяла – конец уж близок,

я так страшилась глубины!

Но поняла – для Бедной Лизы

все были жребии равны.

Уходит поезд первым рейсом,

лечу под поезд мотыльком.

Нет… погодите… тут про рельсы.

А я писала о другом.

Так вот: скроив бульдожью харю,

и даже не сказав: «Пардон»,

вскричал: «Арриведерчи, Дарья!»

и я упала в Тихий Дон.

Прошли года, но и поныне,

под вечер выйдя на крыльцо,

увидите, как прут графини

в пруд изменившимся лицом.