Михаил Яснов

Михаил Яснов

(8 января 1946, Ленинград – 27 октября 2020, Санкт-Петербург)

 

Из книги судеб. Михаил Давидович Яснов (настоящая фамилия Гурвич) – российский поэт, переводчик и редактор, детский писатель.

Родился в еврейской семье. Отец – Давид Иосифович Гурвич, уроженец Минска, участник советско-финляндской и Великой Отечественной войн, до своего ареста в 1950 году главный инженер Ленинградской мебельной фабрики; мать – медицинский работник Елена Ильинична Гурвич, родом из Казани.

Окончил вечернее отделение филологического факультета ЛГУ (1970). Параллельно работал в издательстве – прошёл путь от грузчика до старшего редактора.

После окончания университета стал заниматься художественным переводом и поэзией для детей. Член Союза писателей СССР (с 1982), Союза писателей Санкт-Петербурга, ПЕН-клуба и Гильдии «Мастера литературного перевода»; руководитель студии художественного перевода при Французском институте Санкт-Петербурга.

 

Значительное влияние на формирование литературных вкусов и поэтических пристрастий Яснова оказал литературный клуб «Дерзание» при Ленинградском Дворце пионеров, членом которого он был до окончания средней школы. Здесь завязались его дружеские отношения с руководителями поэтических кружков поэтами Н. Грудининой и Г. Семёновым, а также историком А. Адмиральским, филологом Е. Эткиндом, педагогом Н. Долининой, переводчиком Э. Линецкой, демократические и профессиональные воззрения которых сыграли существенную роль в становлении молодого поколения ленинградских литераторов 1960–1970-х.

Умер в Санкт-Петербурге 27 октября 2020 года.

Творчество

 

Не примыкая к литературе андеграунда, Яснов разрабатывал свою линию поэтического «антиофициоза», ориентируясь не только на традиции русской свободолюбивой лирики, но и на высокие образцы западной, прежде всего французской поэзии. Долгие годы непечатания и работа в переводческом семинаре под руководством Э. Линецкой привели Яснова к углублённому изучению поэзии Франции рубежа XIX – XX столетий, которая впоследствии стала основным предметом его переводческих интересов.

С другой стороны, работа в университетском семинаре профессора Д. Максимова, защита под его руководством диплома по творчеству Велемира Хлебникова побудили Яснова творчески взглянуть на богатство родного языка, что привело в конечном счёте к продуктивным занятиям детской поэзией. Значительную роль в формировании Яснова как детского поэта сыграл Валентин Берестов.

Первая поэтическая публикация (еще под фамилией Гурвич) состоялась в сборнике стихотворений юных поэтов «Час поэзии» (М., 1965). В конце 1970-х начинают выходить переводные книги Яснова, а также книги стихов для детей. Первая книга лирики «В ритме прибоя» пролежала в издательстве четырнадцать лет, была опубликована только в 1986 и вызвала ряд сочувственных отзывов и высоких оценок. Впоследствии появление каждого нового сборника стихотворений Яснова расширяло круг его читателей, многие из которых уже были воспитаны на книгах его детских стихов и переводов. Критика прежде всего обращает внимание на сочетание в его стихах трагизма и самоиронии, культурных ассоциаций и языковой игры.

В 1979 появилась первая книга Яснова для детей «Лекарство от зевоты». За прошедшие с тех пор годы вышли более шестидесяти книг для детей, как в стихах, так и в прозе, превратившие его в одного из самых известных и популярных детских поэтов сегодняшней России. При этом Яснов не ограничивался собственно стихами, но и старался ответить на вопрос, какова цель детской литературы, – составлял антологии, писал статьи и эссе, выступал перед профессиональной и детской аудиторией, проводил мастер-классы и семинары.

В результате его творчество можно расценивать как определённый «трактат» о поэтическом воспитании ребёнка. Он был уверен в возможности и необходимости с помощью стихового воспитания раскрывать перед детьми красоту и богатство языка и в совместной игре показать, что такие понятия, как рифма или ритм – не просто стиховедческие термины, а основы того мира, который воспитывает душу и формирует сознание.

Не менее ярко работал Яснов в области поэтического перевода. Им переведены, составлены, откомментированы многие страницы французской поэтической классики: избранные поэтические произведения Г. Аполлинера, Ж. Превера, П. Верлена, П. Валери, Ж. Кокто, А. Рембо, М.  Деги, сборники сказок Веркора, Мориса Карема, Клода Руа, Пьера Грипари; произведения Э. Ионеско, Ж. Бло. О своём видении места поэтического перевода в культуре поэт говорил в многочисленных интервью.

 

Яснов – автор девяти книг лирики:

В ритме прибоя – Л.: Советский писатель, 1986,

Неправильные глаголы – М.: Прометей, 1990,

Подземный переход – СПб.: Всемирное слово, 1995,

Алфавит разлуки – СПб.: Всемирное слово, 1995,

Театр теней – СПб; Смоленск: Центр информации СГУ, 1999,

Замурованный амур – СПб.: Вита Нова, 2003,

Амбидекстр. Стихи – Переводы. – СПб., Вита Нова, 2010,

Отчасти. Избранные и новые стихотворения – СПб., Петрополис, 2013,

Единожды навсегда. Избранные стихотворения 1965-2015 – М., Время, 2016.

 

Стихи Михаила Яснова переводились на французский, английский, польский, эстонский, латышский, румынский и другие языки.

 

Яснов о себе

 

В детстве у меня была большая ценность – сачок, но я не столько его использовал по назначению, сколько ходил с ним как со знаменем во главе своего летнего войска: изо дня в день я следил за мощным переселением народов – ползли огромные гусеницы и дождевые черви, копошились в земле жуки, просвистывали стрекозы, с цветами сливались многоцветные бабочки, и все эти личинки, куколки, надкрылья, лапки заполняли детские сны и продлевали лето.

В раннем моем отрочестве у нас на даче жил безродный щенок Фордик: щенок был маленький, а конура у него – большая; я что ни день менял в ней солому, а потом забирался в неё с книжкой и, пока Фордик грыз, лежа рядом, свою очередную косточку, я читал очередные томики Жюля Верна и Майн Рида. Это были мои первые уроки серьёзного чтения.

Значительно позже у меня появился таксик Берримоша, он стал моим многолетним соавтором – мы написали с ним немало стихов, в том числе популярную «Щенячью азбуку». В конце концов я решил, что его можно принять в Союз писателей – я внимательно изучил устав Союза: в нём нигде не написано, что писателем должен быть человек.

Насекомые, собаки, птицы – ближний мир детства – превратились со временем в героев моих стихов, так же как и дети (о своём детском садике я когда-нибудь напишу роман), а вернее – их язык, словечки, фразочки, которые заполняют звуковую вселенную вокруг нас. Так появились книжки, которые я вспоминаю с удовольствием (с «удодовольствием», – как сказал бы ещё один мой персонаж, маленький удодик), – «Лекарство от зевоты», «Чудетство», «Носомот с Бегерогом», «В гостях у Свинозавра», «Чучело-мяучело», «К нам приходит людоед», «День открытых зверей», «Детское время» и многие другие.

Но до этого пришлось еще дорастать. Дорастал я обычным путем. Сначала – родился: в 1946 году, в Ленинграде. Пока учился в школе, ходил в литературный клуб «Дерзание» при Ленинградском Дворце пионеров. Потом поступил на вечернее отделение филологического факультета Университета, а во время учёбы работал в издательстве, пройдя все издательские ступеньки – от младшего грузчика до старшего редактора, а заодно долгие годы обивая порог знаменитого «Сайгона», где складывались группы молодого литературного андерграунда. Те же долгие годы посещал переводческий семинар Эльги Львовны Линецкой при Доме писателей, откуда на всю жизнь вынес любовь к французской поэзии и поэтическому переводу.

Для меня очень важно, как стихи звучат (то, что Маршак определил понятием «держать звук»). Может быть, это внимание к чистоте звука привело меня в своё время на радио, где я придумывал и вёл разные передачи, связанные со стихами для детей и стихами самих детей – «Поэтический букварь», «Сверчок» и прочие. Кроме того, я очень люблю составлять всевозможные сборники и вообще заниматься «организацией» поэтического процесса.

Поэтому с удовольствием веду разные устные альманахи и детские страницы – сегодня, по большей части, на интернетовских сайтах.

Переводить с детского на взрослый язык совершенно необязательно, поэтому я предпочитаю переводить стихи с других языков на русский. А переводить стихи для детей вообще замечательное занятие: языковой мир необыкновенно расширяется и хочется поделиться стихами, которые читают дети в разных уголках земли.

С годами дети, конечно, вырастают, но сам по себе ребёнок изменяется мало, поэтому я всегда ощущаю рядом с собой моего читателя – ему пять, или семь, или девять лет, и когда он тянется к телевизору или компьютеру, я ловлю его руку и вкладываю в неё книжку, которую, в отличие от компьютера или телевизора, можно понюхать, полизать, полистать и прижать к сердцу.

Один знакомый ребёнок недавно сказал: «Сухие листья шуршат как чипсы». А должен был сказать наоборот: «Чипсы шуршат как сухие листья». Мир природы уходит на второе место. Очень хочется вернуть его на своё. Может, получится?

Причудливое спутник чудесного

Интервью Бориса Сусловича с Вероникой Долиной

 

Вероника, Вы дружили с Михаилом Ясновым много лет. Кем он был для Вас вначале? Кем стал сейчас?

– Дружили, правда. С 78-80 года, когда познакомились благодаря Грише Гладкову, он привёл однажды Мишу на мой концерт.

Песни Гриши в то время были необыкновенно яркими, в основном на стихи Кушнера и Яснова. Я и считала Мишу таким стареющим классиком, вроде Кушнера.

Была обескуражена тем, что в жизни это оказался простой, весёлый, без возрастных примет парень...

К тому же – французский язык. 

Плюс – отличная такса в доме.

Плюс – чудесная жена, тоже переводит с французского.

Подружились сразу и надолго.

Через все годы – он оставался полным жизнелюбия, неунывающим другом, с любимым мной акустическим эффектом: позвонишь, а тебе в ответ сразу вопрос о чём-нибудь самом главном... бесконечно я ценила это. Ничего второстепенного. Самое важное, самое актуальное, самое здравое. Таков именно поэт. Так и должно.

 

– Михаил был лёгким, открытым человеком? Большим ребёнком? Или «Чудетство» и «Чучело-мяучело» – талантливые маски, не более?

– Лёгкость и открытость... не уверена, что это важно в поэте . Облегчённая интонация в контакте, пожалуй. Это ведь детский поэт... множество выступлений для спец-аудитории, радио и школы, поездки и фестивали. Детской поэзии, если уж ты оказался в её рядах – в нашей стране уделялось государственное внимание. Издательства доброжелательны, тиражи велики, автор уважаем. Если книга оправдала надежды. А Мишины издания лидировали.

Миша был очень твёрд в профессии, трудоспособен без отдыха. Порой, приезжая в Ленинград 80-х, я не могла поймать его, такова была его занятость.

А чуть комичный облик был частью его артистизма, эта грань почти непременно прилагается к биографии детского автора.

 

– Яснов нежно любил детство, а отрочество, «переход» почти ненавидел. Были причины?

– Вероятно Миша не верил ни в какой иной возраст человеческий, кроме детского.

Это была и профессия, и образ, полностью реализованный. Ребёнок как человек несмиренный, неукротимый – это и был Миша. Каждая его книжка и направление работы учреждали это.

Старинная французская литература, её сказки и песенки...

Или поэзия начала 20 века.

Или середины...

Или собственные стихи, в сущности, двигатель его профессионального корабля...

Неукротимость и необузданность – важнейшие части натуры Яснова, сверхобогащённой талантом. 

А о подростковых Мишиных годах я ничего не знаю. Хотя есть люди, что помнят его по неким литературным кружкам. Но не я.

– Вероника, как родители поэта отнеслись к увлечению сына? Поддерживали – или отговаривали?

– Семья была скромной. Не литературной. Значит, он часть культурного послевоенного взрыва. Очень много собранности и направленности всех внутренних сил.

Об отношении Мишиных родителей к его делу мне ничего не известно. Я застала его маму уже на излёте сил. А квартира представляла собой небольшой симпатичный цех, где работали в первую очередь – с необыкновенной производительностью.

 

– Как возник поэт Гурвич? Не автор стихов для детей, не переводчик – лирик?

– Стихи Миши существовали всегда.

Собственно, я и познакомилась-то сперва с ними.

И только после – с детскими его стихами.

И сразу же – с переводами.

В этой триаде мне всегда виделся его уникальный опыт. Он набирал его ежегодно, постоянно. Каждая грань обогащала две другие.

 

– Вероника, «неукротимость и необузданность», «сверхобогащённость талантом» относились к Яснову-поэту. Но Яснов-человек, наверное, рано научился обуздывать надежды и желания. Первая публикация была в тридцать, первая подборка в «Новом мире» – в 63, за десять лет до ухода. Как поэт мирился с тем, что им долгие годы фактически пренебрегали?

– Пренебрегали ли Ясновым в профессиональных цехах...

Не думаю. В 80-е годы (тем паче в 70-е, которые я знаю профессионально хуже, разве что по литобъединениям...) было совершенно не зазорно не публиковаться.

Это было нормой. Были две как минимум реальности – та, где печатаются, и вторая – где и не мечтают об этом.

К тому же мы поминаем суровый Питер. Скитания Бродского у всех на памяти.

Неопубликованный Олег Григорьев. Разве до того было всем, и поэтам, и читателям. Не печататься – норма.

Помню, что Миша дружил с Лёней Левинским * (молодёжный журнал «Аврора»), думаю, там были публикации.

Помню, Лурье для Миши был Саня **. Две реальности – все к этому привыкли.

А пренебрежения не было.

Высокий тихий класс – это было Мишино обитание в поэзии, без лишнего звона, но на высочайшем вкусовом уровне.

– Родители Яснова были далеки от литературы. Но родители его первой жены, Елены Баевской, как и она сама, были известными филологами. Культурнейшая семья! Мать жены, Эда Береговская – была к тому же замечательным специалистом в области французского языка, а дед, Моисей Береговский – знатоком и собирателем еврейского фольклора, заплатившим за преданность своему народу лагерным сроком. Переводя французских поэтов, Яснов мог проконсультировался у своих родных. Так и было?

 

– Родители Лены Баевской, первой и многолетней жены Миши, были, о да, очень известны профессионально. Отец Лены, Вадим Соломонович Баевский, не покидая родного Смоленска, был очень известен. Мама – автор методик преподавания французского языка детям, всё это мне быстро открылось, как и книга деда – Моисея Береговского, историка еврейского наследия... это приданое Лены, но сколько знаю – Миша никогда профессионально не прибегал ни к каким консультациям с той стороны. Было другое: Эда Береговская активно вовлекала Мишу в перевод детских и фольклорных стихов, широко используя это для детских учебников и методик. Не многим детским учебникам так повезло.

Миша был дружен с Андреем Марковичем ***, литератором российского рождения, но совершенно французского происхождения и проживания, переводчиком русской классики на французский. По-моему, они дружили с детства Андрея и до конца, были совместные проекты, интерес к астральной что ли близости русской и французской литератур...

Миша был полностью самостоятелен и независим в своих работах, не помню никаких и ничьих влияний, кроме учителей, а они у него были... Вероятно, в первую очередь Эльга Львовна Линецкая, о ней я слышала и от него, и от Лены.

 

– Ведущие ленинградские литераторы – Бродский, Лосев, Довлатов, Эткинд – в 70-е годы эмигрировали. Позже, в 90-е, уехали жена Яснова и его сын. Собственную эмиграцию поэт отвергал, объясняя свою позицию невостребованностью русских писателей на Западе. Но эта невостребованность не была безусловной. Те же Бродский, Довлатов, Лосев проявились на «чужбине» куда ярче, чем на родине, где их попросту гнобили. Вот и судьба Яснова, стань он эмигрантом, могла сложиться по-разному. Что Вы об этом думаете, Вероника?

– С Леной Баевской, вернувшейся недавно в Питер после многих лет работы в США, я дружу. Она зовётся теперь Елена Лозинская, много переводит Пруста, защитила диссертацию в Мэрилендском университете (в России печатается по-прежнему как Елена Баевская).

Есть в природе человека многое, о чём говорить трудно...

Насколько твой друг прагматик, насколько романтик.

Эмиграция: акт храбрости или капитуляции...

Это труднейшие вопросы, прямых ответов и не должно быть, если говорить о литературных, например, величинах.

Всякий случай очень интимен.

Колоссальная обида Бродского – это мотивация.

Полная невозможность реализоваться дома – мотивация, конечно.

Но ещё мощнее – приглашение в лучший мир.

Могучий ветер иллюзии.

Приглашение поработать в университете.

Хотя бы поучаствовать в конференции...

Зов любви, наконец.

И беззащитный поэт (а он таков) бросает почти всё и уезжает.

 

Но иллюзию он строит ежедневно, галлюцинирует почти.

Это необходимая часть операции. Без анестезии нельзя.

Так уезжают. Мне трудно и неохота сейчас анализировать это.

Оказавшись на другом берегу – литератор грезит детством, юностью, покинутым городом, сооружает мираж, собирает пазл до последнего вдоха. Из Венеции сооружает Питер, из Питера Венецию... Только б зачерпнуть со дна. А на дне – детство, рождение, магическое событие для литератора.

Относительные успехи в реальности на другом берегу – никого не утешают. А детство недостижимо.

Миша увидел это быстрее многих. Он хотел работать, писать, а не ставить над собой эгоистические эксперименты.

С судьбой он сотрудничал, а навязывать ей ничего не хотел.

Честно говоря – поэту всё равно, где жить.

Важно – как. Имеет значение – с кем.

Но лучше всего – в компании своего ремесла.

Миша создал профессию. Уезжать от неё было некуда. И зачем?

Прожил счастливо и полнокровно.

Многие мечтают о таком.

 Хорошо, пусть так. В передаче, посвящённой 75-му дню рождения поэта, Марина Бородицкая прочитала давнее стихотворение Михаила, весёлое, лёгкое, светлое: «Москварики и невырики». Вечное поэтическое противостояние Москвы и Питера у Яснова, похоже, сошло на «нет». Или оно всегда было искусственным, даже во времена Цветаевой и Мандельштама?

– Марина – одно из главных звеньев, связующих меня с Мишей. Многолетний Мишин друг и соратник.

Что касается Москвы и Питера. 

Москвичей и ленинградцев.

Это ничуть не вымышленный вопрос, не иллюзия.

Есть и очень давно образовались эти отличия, вкусовые, психологические, впрочем, и политические, и климатические тоже...

Они есть. Стоит это принять как данность.

Как не полную идентичность мужчин и женщин, например. Порой эти разговоры возбуждаются, порой надолго гаснут.

Старая культура Питера ведёт долгий грустный диалог с демократичной пёстрой Москвой. Москвичи обожают навещать Питер, а ленинградцы испокон веков смущаются московской суетой, расхлябанностью и давно уже – дороговизной.

Тихо состязаются и театры, и журналы, и киностудии.

Это вообще прекрасная тема. Этот диалог. Эта Каренина с поездом туда-сюда. Пушкин, в Москве рождённый, в Питере убиенный. Цветаева, показывающая Мандельштаму свой родной город. Этих эпизодов много, но всё ещё мало.

Прекрасно быть подлинно питерским автором (ну хоть Бродским, к примеру).

Неплохо быть и московским.

 

 Вероника,  за пять лет до ухода Михаил женился на своей ученице. Рядом с юной женой поэт сумел обрести вторую молодость?

 

– Я почти не смогу толком прокомментировать этот период Мишиной биографии. В эти вот годы мы виделись и общались мало и редко. Молодую жену я никогда не видела.

Замечу, что и перед нею была тоже юная жена, из учениц. Миша, вероятно, и профессиональный старт обеспечивал, и семью организовывал. И прекрасно, так мне это видится. Разница в возрасте для меня не значит ничего. Человек разнообразен, а художественный человек очень многогранен. Счастлива женщина, которой достался неодномерный мужчина. 

Всё это вообще неважно. Причудливое – спутник чудесного.

Я Мишу не забуду, шансов нет. В каждой комнате его книги. У каждого из внуков его стихи в руках.

--

*    Леонид Левинский в 70-е – 80-е гг. руководил поэтическим отделом журнала «Аврора»

**  Самуил Лурье в  60-е – 70-е гг. редактор отдела прозы в журнале «Нева»

***Андрей (Андре) Маркович – французский переводчик

 

«Единственное чудо»

 

Увозя в 1990-м году двухлетнюю дочку в Израиль, я лишал её многого: пушистого снега и морозной зимы, единственно родного русского языка и чтения детских книг Михаила Яснова. И что же? Дочка сохранила приличный русский, приплюсовав к нему иврит и английский. Живя в Америке, давно узнала, что такое свежий снег и крепкий мороз. Сегодня она вряд ли считает, что была чем-то обделена. Разве что стихами... Здесь вина не только моя, но и поэта, который совсем не занимался саморекламой. Детские книги, переводы, сборники лирики выходили регулярно, но имя автора отнюдь не гремело. Только сейчас, когда поезд ушёл, понимаешь чуть ли не с испугом, кого мы потеряли.

Детский поэт? Зайдём к нему в «Пампасы». Между «Орфографическим словарём» с «прашлагодними ашибками» и весенней «стаей мыльных пузырей» ещё одно простенькое на вид стихотворение. Школьники, пришедшие к блокаднице, задают ей свои вопросы, а вместо ответов получают вкуснейшее угощение. Ни слова, ни полслова... Тот ад, через который прошла гостеприимная «бабушка», лучше не тревожить. А если писать о нём – так, чтобы при чтении перехватывало горло. Как Яснов.

Перед нами ярчайший пример «поэта сути», если вспомнить формулу Бориса Слуцкого. Или сказанное Вероникой Долиной – о том же: «Ничего второстепенного. Самое важное, самое актуальное, самое здравое».

Был убеждён, что сильнее, чем говорили о Холокосте Семён Липкин и Борис Слуцкий, сказать невозможно. Но ясновские «песни гетто», где «сквозь колючую проволоку идиша проступают пулевые отверстия нот», пришли к нам прямо оттуда, из вильнюсских расстрельных ям. Чтобы встать плечом к плечу с «Богородицей» и «Селёдочкой».

Был убеждён, что сказать о любви к мачехе-родине сильнее, чем Олег Чухонцев, невозможно. Но ясновская «культура», которой «сознаёт себя» поэт, помогает ему бесстрашно встретить вторгшихся в дом варваров. Не эта ли самая культура вложила «человечье слово» в уста «ночного соглядатая» чудовищного военного парада – и он бесстрашно произносит его в воздухе, уже «пахнущем войной» («Репетиция парада»)?

Весь оптимизм, отпущенный ему судьбой, Михаил Яснов отдал детям. Во «взрослых» стихах перед нами предстаёт совсем другой поэт, видящий жизнь насквозь, не зависящий от её «смертельных обманок». Воплотивший в себе негаснущий свет многовековой культуры, столь необходимый сегодня. «Единственное чудо»...

 

Откуда этот странный счёт,

откуда эти заморочки,

когда тебя вовсю трясёт

от только что рождённой строчки?

 

Откуда этот странный звук,

высокий – чуть с ума не спятишь! –

когда сорвавшуюся с губ

ты грифелем её подхватишь?

 

Откуда этот дикий драйв

(жаргон и не такое слепит!)

с утра, едва глаза продрав,

уткнуться во вчерашний лепет?

 

Откуда подступает муть

аллюзий каверзных, и – нате! –

откуда этот страх и жуть

поймать себя на плагиате?

 

Откуда пафос и успех

в пылу домашних репетиций,

попытка говорить за всех

и на премьере провалиться?

 

Откуда этот разнобой –

насилье славы, власть подвоха,

и убежденье, что тобой

сегодня говорит эпоха?

 

Откуда эти чудеса,

верней, единственное чудо?

Он посмотрел глаза в глаза:

– Да наплевать тебе, откуда!

 

Борис Суслович,

февраль 2021.

 

От редакции-45. Сердечно благодарим поэтов Андрея Чернова и Григория Кружкова, чьи материалы были использованы для этой страницы.

 

Иллюстрации:

фото Михаила Яснова разных лет;

фото Вероники Долиной, Аси Петровой, Марины Бородицкой;

автограф поэта, обложки его детских книг, книг лирики и переводов.

Взяты из архива Вероники Долиной и файлов со свободным доступом.

Подборки стихотворений