Милана
Зарубина

Впопыхах

Твои слова сделаны из ножей – так же остры и колки.

Твой взгляд… так жуков прокалывают иголкой,

и – в сушку тушку, под стёклышко, на подушку. 

Послушай, а может, не надо бессмертить душу 

так крепко любя? Задушишь…

Твои стихи сделаны из грозы, из озона, ливней.

Мы врозь. Брось, кто-то может быть нас счастливей,  

но точно не мы. Немы, как фигуры в картонах.  

Что вынес бы ты из горящего дома, 

кроме невыносимого стона? 

Каждое слово входит, как гвоздь, по самую шляпку.

Уйти, полстакана водки холодной шмякнуть,

крякнуть и закусить суррогатом стиха…

Не плоха мысль. Ночь беспросветно тиха,

но пройдёт впопыхах…

Головой в облаках

Свежевыпавший день. И на снежной странице,

вдалеке от столицы, в предутренний час

строчку хрустких шагов и стихов вереницу

оставлял человек, так похожий на Вас.

Заиграли лучи отголосками лета,

и шагалось счастливо, дышалось легко.

Сладкопевный мотив серебристая флейта

выводила мелодией первых снегов.

Научите меня: как любить это время?

Быть от Вас очень близко, но, всё же… вдали.

Головой в облаках, и у Вас на коленях:

«У собаки боли, и у кошки боли…»

* * *

Город каменных человечков, 

город львов, разводных мостов, 

благодарна тебе сердечно

за добро, за тепло и кров! 

Понимая тебя с полслова,

город горя и град царей, 

присягнуть я тебе готова!

По прошпектам пройтись скорей. 

Поклониться святым могилам,

удивиться бытью-житью,

напитаться красой и силой

и вдохнуть глубину твою.

Дом

Вроде строишь дом большой, чтоб

Был просторным, да итог – гроб…

Вроде, кажется – стоять век,

А выходит – от полов ветх.

И натаскано-то в нём барахла…

Рассыпается жильё твоё в хлам.

Вроде хочется нам – газ, ток,

А в итоге, всё одно – гроб.

Заботься обо мне

Ноябрь... Его знакомый почерк

каллиграфических белил.

Неугомонный... Всё хлопочет,

искристым инеем укрыл

скамьи, дорожки, и берёзы,

Что под моим окном стоят.

Он к делу подошёл серьёзно,

природы чтит простой уклад –

в канун снегов и ледостава,

спровадить надобно ему,

птиц перелётных всю ораву,

средь туч найти им переправу;

чернила выплеснуть во тьму

ночей и ранних предвечерий.

От сложных дел прийти к простым:

от скуки раскачать качели;

Пожухли фантики листвы –

их раскидать в прорехи, врубы…

Ноябрь, заботься обо мне.

неправда, что ты злой и грубый –

со мной грустишь ты в тишине,

и знаешь все мои печали,

и слышишь все мои молитвы,

их не считаешь мелочами,

стоишь за хрупкими плечами

богатырём иль монолитом.

Ты позаботься обо мне…

Зябко

Я читаю тебя, твои мысли, сомненья и чаянья

по снежинкам, что лягут, отметив сезона конец.

Серебристый венец,

атрибут всех невест при венчании,

коронует застывший в предзимнем волнении лес.

Я ревную тебя к каждой строчке, в них смотрятся многие,

и на раз примеряют обновки из слов на себя.

А наряд ноября

не надет. И деревья стоят голоногие.

Им так зябко, как мне... или ветру, чьи трубы сипят…

Лебеди

Ветер играет шлюпками,

волны о берег хлюпают,

парус огромной юбкою

ногу обвил одну свою.

Чайки сучат над мачтою

крылышками беспомощно.

Тучи край неба пачкают,

лезут безостановочно.

Волны в безумном лепете,

небо – в калёном панцире.

В Финском заливе лебеди

невозмутимо царственны.

Маме

Старые фото. Старый сундук. 

Чей-то коллаж, заключенный в раму, –

бабушке сорок, и девушка-мама – 

белая дама, чёрный сюртук.

И каблучки... Слышу дробный стук, 

так узнаваемый среди гама. 

В них ты шагала и гордо, и прямо, 

белая дама, чёрный сюртук.

Белая дама, чёрный сюртук...

Милая мама...

Много молвы про твою красоту

было... А нынче назвали бы спамом...

Только была ты красивою самой,

белая дама, чёрный сюртук.

Белая дама, чёрный сюртук...

Сердцу с поломанной кардиограммой

так не хватает тепла твоих рук...

Белая дама, чёрный сюртук...

Белая дама, чёрный сюртук...

Милая мама...

Ни-ни!

Моя душа полна разлук,

любви и горечи обмана.

Бинтами ляг на рану рвано,

ты можешь вылечить недуг.

Как искра искренен твой взгляд,

то проницательный, то дерзкий,

наивный, любящий и детский – 

так только в небеса глядят.

Как солнцем взором обогрей.

И полнясь негой, как росою,

навстречу лепестки открою,

и мы поймём, что значит «грех»...

Ты снисходительно-лучист, 

и ты уже не солнце – ветер!

Неуловимей всех на свете!

Нет, ты – родник, что с гор журчит,

неся усладу и прохладу

всем жёнам мира, матерям…

Пусть за глаза нас матерят,

с тобой я страстная менада. 

Ты мне расскажешь о морях, 

о лунах над лазурью сумерк,

о том, что мы две силы в сумме,

не знающие, что творят.

В моих ладонях отдохни,

а я уткнусь в твою ключицу.

Всё завтра может приключиться.

Но только ни-ко-му! Ни-ни…

Письмо третье

В день, 

когда ты 

в галерею мою 

возвратишься однажды,

сеткой в полотнах 

натянется штрих карандашный,

и ощетинят чешуйки мазков 

все холсты.

Ты воскрешаешь эскизы, пастели – 

всё ты! 

Литры акрилов и масел 

с порогов роскошных багетов

хлынут под ноги твои 

цветопадом библейских сюжетов,

нас разделяя дорожками радуг в воде.

Где ты была столько лет, незабытая? 

Где?

Сказка – ложь

Пусть ночную тоску по зёрнам

месяц склёвывает с пустоты.

За Уралом во льду озёрном

ветер сковывает мечты.

А над Волгой моею издавна

слышен чей-то протяжный вой.

И одна я стою над пристанью,

где не встретились мы с тобой...

Ах, Царевич мой, где та разница:

сказка – ложь, или, всё ж, урок?...

К стылым ноженькам вьюга ластится,

засыпая снегами впрок.

Сюрприз

В. А.

Я тебе по секрету сегодня скажу – никому, обещаешь? –

как над полем моим, поприжавшись к земле, уползали тайком

злые тучи обид, кавалькада расстройств, эскадроны печали,

их нагайкой-стихом прогонял мой знакомый поэт,

и сачком для мальков.

Мой секрет не для всех!

Для того, кто умеет найти в перелесках

потеряшку-любовь, взгляд случайно на мир обронив.

И найдя, как монетку, тереть, шлифовать, и отдраив до блеска,

подарить полусонному миру сюрприз,

что дороже всех песен твоих.

* * *

Я спокойная, равнодушная,

осторожная и послушная.

Не насупилась, не обиделась...

Только всё это – ложь, да видимость!!!

Не метала я громы-молнии!

Не такой меня знали-помнили!

Под хмельной напев,

да под хруст стекла

по моей щеке не слеза текла!

Не слеза текла – дождь накрапывал,

то тебя слепой дождь оплакивал...

Под резным окном стаей-сворою

не слеталися чёрны вороны.

Ты пришёл незван,

да уйдешь сквозь сон.

По тебе в церквях колокольный звон,

по тебе кадят нынче ладаны,

по любви моей незагаданной…