Весенний этюд
Небесная чересполосица –
жемчужный, серый, голубой –
неуловимо соотносится
с гобоем, флейтой и трубой.
Не дорожа пастельной краскою,
замешенной на серебре,
творил в стилистике Саврасова
необязательный апрель.
А звуки разлетались стаями,
переплетясь на все лады...
И были зрители случайные –
лишь чёрный столб да белый дым.
Все там же
Выцветший, повылезший местами
кресла плюш. Погашены огни.
Дождь в окно хлестать не перестанет –
водосток, как колокол, гремит.
Не помять негнущуюся память,
не забросить в кофр на антресоль...
Старческими, в лепке жил, руками
закрывает бледное лицо.
Разведи ладони: тёплый, чайный
из-под абажура льётся свет.
Зеленеет кресла плюш. Венчает
ваза из стекла резной буфет.
Мама собирает угощенье,
ждёт отца со службы.
Коридор,
удесятеряя, гонит в щели
ног нестройный топот,
частокол
долетевших фраз.
Толчком и настежь
распахнулась, зашатавшись, дверь.
(С мига, уничтожившего счастье,
слез не знала. И не ждёт теперь).
Все перевернули, изымали
письма, фотографии с детьми...
Девочка с глазами из эмали
смотрит вслед.
А водосток гремит.
На остановке
Зимний город подчёркнуто отстранён
от своих застуженных постояльцев.
Темнота драпирует углы, что днём
выдают новодельность домов-палаццо.
В гаражах-подземельях – хендай, порше,
в телевизорах – микс из чужого трэша.
И пора посетителей гнать взашей
разомлевшим от двух мелодрам консьержкам.
Остановка у сквера. Фонарь. Рюкзак
за спиной у мужчины. «Соль с перцем» – ёжик.
– Вы давно уже ждёте? – Да с полчаса.
Закурить не найдётся? – Конечно, можно.
Достаёт сигареты. Другой берет
(отставник – по осанке видать – армеец):
– Год как бросил. От дочки. Да с них, дурёх...
– Что, не греет у зятя камин? – Не греет.
Несогласная спичка сточила бок,
огонёк по-пасхальному ярко пышет.
Затянулись. – Отсюда? – Помилуй Бог!
Из-за сына пришёл столковаться с бывшей.
Помолчали. Какой подойдёт вердикт?
– О, маршрутка! А вы? Не до этих станций?
Ну, спасибо за все. – Бывай, командир! –
И составил «V» из дрожащих пальцев.
* * *
Перевеснуем, брат? Переосенним?
К чему зиме глагольная поблажка?
Её пора не лишена веселья,
забав простых, и пития, и брашна.
Слепит глаза нечастый гость от солнца,
и лепит бабу детвора – рассеян
привычный сплин нелепостью пропорций,
и от мороза голова яснее.
А что темнеет все вокруг – не горе.
Две стороны у одного решенья:
и чем кидаться головою в прорубь –
сойди, покаясь, в иордань крещенья.
Покинутый город
Мачу-Пикчу моих забубённых лет,
обгоревших, как в топке поэма. Память
ещё может из дат воссоздать скелет,
только плотью чувств его не обрамить.
Не в Неву или Лету, не в добрый час
силуэты людей, чей привет мне дорог,
по безделице в общем-то отлучась,
ускользнули, забвенью предали город.
Обнуляется в сумерки счётчик дней,
но душа как была, так и есть бездомна,
и трясётся от каменных пар ступней,
расправляет фронтоны свои Коломна.
Воротить ли из тьмы молодую рать? –
стоит только, ломая замки запретов,
распустить узелок, что смогли связать
два канала – Крюков и Грибоедов,
стоит выгнать наружу болотный дух,
беглецов заковавший в тоски вериги –
и они избавленье и кров найдут
на страницах ещё не зачатой книги.
Прогулка по Питеру
Volando
Мимолетно, быстро
Мы идём –
восьмыми и шестнадцатыми
по нотным станам мостов.
Окоём!
Посмотрите, братцы мои,
на широкий невский простор!
Ледоход.
Солнечными запалами
плавится унынья сургуч.
И поёт
на шпиле Петропавловки
скрипичный ангельский ключ.
А потом
басами паровозными
провожал Московский вокзал.
И никто
ни стихами, ни прозою
городу «прости» не сказал.
Годы шли,
напрягали нервы мы,
бились и винили судьбу.
А в тиши
музыкой Глиэровой
наплывал во сне Петербург.
Вот опять
по знакомой улице –
Кронверк, Петропавловский вал.
Торопясь,
небо грозно хмурится –
видно, город нас не узнал.
Будет шпиль
с облаками спор вести,
как бы хор их ни был могуч,
и кропит
кантилена мороси
скрипичный ангельский ключ.
Но мы идём –
восьмыми и шестнадцатыми
по нотным станам мостов…
Рождественский вертеп
Молебен перед Рождеством
К концу подходит в старом храме.
Хлебнув морозцу, прихожане
Протаптывают путь гуськом,
И снег скрипит под сапогами.
Прозрачная синеет мгла,
И вертикалью колокольни
Мир дольний устремился в горний,
И снеговая тьма легла
На городской район окольный.
Но у ограды – там, где ель
Доверчиво топорщит лапы,
Их озаряет снизу слабый
Свет – золотая канитель
Прошила снежные ухабы.
Массивных дюжина свечей
К вертепу путника приводят,
Их отблеск на пещерном своде
Тем необычней и бойчей,
Чем ближе дело к непогоде.
Но как бы вьюга ни мела,
Не одолеют ее рати
Вертеп – обитель Благодати,
Земля который принесла,
Чтобы родился в нем Создатель.
И Богородица, Свой лик
Склонив над царственным Младенцем,
Глядит – не может наглядеться,
Он всех печали утолит
И радостью наполнит сердце.
К Нему приводит пастухов
Сонм ангелов с полей безлюдных –
И пешешествуют верблюды
Под понуканье трёх волхвов,
Звездой ведомых в край Иуды.
…Вокруг столпилась детвора,
И взрослых выстроился ярус,
А снег искрился, как стеклярус,
И золотая мишура
На ветках ели колыхалась.
Для чуда не нужны слова,
Оно в кружении снежинок
Являет неопровержимо:
Христова истина жива
И с Богом связь нерасторжима.
И льется в души через край
Мир, что течет в небесных реках –
Врачует Всемогущий Лекарь
И шлет на крыльях снежных стай
Благоволенье в человеках.
запах ночи
Летний месяц, янтарный, двурогий,
сквозь деревья мне светит в окно,
протянулись корявые ветки –
ухватить, удержать. Пеленой
опускается вровень
терпкий –
где-то вровень с моим этажом
терпкий ветер ночной. Этуалью
в варьете меж небесных светил
выделяется – Сириус(?). Дальний
самолёт выполняет прыжок –
лети!
Не сказать, что тебя не хватает –
как то: голоса, рук, головы…
Все уже просквозило – мимо
сигаретным огнём бортовым,
но у запаха ночи хвоста нет –
дыма…