Наталия
Литвинова

C Запада на Восток

Виктории Кольцевой

Меж нами Варяжское море: чернь и глубь, –

Блокада дождей обложила грозно

Стеною да холодом лобным: приголубь

Взъерошенных пасынков мови. Поздно.

Меж нами кидатели речи: сленг, да чернь,

Да зубья лесов, и верёвки трасс, и

Костёлов булавки. Когда погаснет день

У вас – у меня два часа в запасе:

Косые лучи отразить слепым зрачком –

Чтоб отсвет сцедила ты, как в воронку,

К стопам обнажённой ольхи упасть ничком –

Пускай отнесёт тебе лист свой звонкий,

Последний (его исписала я до дыр) –

Угрюмо подхвачен попутной бурей:

Так правили путь по Днепру Аскольд и Дир,

Чьи руны истаяли кровью бурой.

От аза до ижицы близок пальца путь –

От неба до тверди куда короче!

Навстречу друг другу рвануться и взметнуть

По-птичьи крыла – над пространством строчек.

2004

Амур и Психея

– Падаешь, ласточка, в чёрные воды забвенья?

Вены ручьёв набухают в беспамятстве ночи.

Соль разъедает мне скулы, и гаснет мгновенье

В омуте комнаты... Боль – как свинцовые клочья!

Крылья оплавлены маслом горючим, горячим.

– Я ль очертила светильником круг полнолунья?

Сетью паучьей опутано нежное сердце:

Ты ли уловлен, ужален сестрицей-колдуньей?

Кто же мне спрячет за щёку истёртый сестерций? –

Ибо и часу не быть мне причастною к зрячим.

– Я, как елей в твоём ветхом сосуде, истаял...

Падает, ласточка, вздохов бескрылая стая.

– Боже, мой Боже, стать камнем мне в каплях стоячих!

Я лишь хотела глазами любить, это значит...

– Значит, прощай.

2005

Благодарна

Благодарна тебе

За сорвавшийся вздох,

За манящий Тибет

Ложных знаков и снов,

За скользящий полёт

На пределе – скворцом,

За сжигающий лёд:

По торосу – лицом;

Благодарна тебе

За декабрьский зной

Безупречных побед,

Что проиграны мной;

И за сказочный бред,

Где волшебник слепой,

Перепутав сюжет,

Погрузился в запой.

...Ты застыл посреди

Безъязыкой толпы.

Из-за спин – впереди

Только снежная пыль,

Сзади тень горьких лет

Наступает, кренясь,

Серебром эполет

Осыпается в грязь...

Благодарна тебе,

Невеликий мой князь:

Ты стоял на земле –

Я же в небо рвалась.

2003

Бледный всадник

Заповедных кругов

Было девять, а ныне не счесть,

И уводит другой –

По спирали – в зловещее «шесть...»

Что ты нам, Иоанн,

Завещал в своей ссылке земной?

Этой твари непарной – и сам

Ужаснулся бы Ной.

Расскажи мне о том,

Как на Патмосе меряют день

Стрекозиным крылом,

Чья дрожащая стелется тень

На листок, на строку,

На протяжное скорбное «а»:

В виноградном соку

Тонет «thAnatos», плачет душа.

И еще расскажи,

Как на дудке кузнечик свистит

У горячей межи

И как в уши вливается стих,

Небесам отслужив;

Как под утро гремит трубный глас –

И полёвка во ржи

Камнем падает в смерть, оступясь, –

Расскажи, расскажи,

Как подымется вал,

И на берег прихлынет волна,

И из вод – дик и ал –

С рваной раной, зияющей на

Бронтозавровой шее,

Выйдет зверь – телом тучный шакал:

В лапах держит клише,

Чтоб влепить наповал

Человекам печать

Прямо в лоб – не успеешь моргнуть,

А не то что вскричать:

«Боже, Боже, как тёмен мой путь!»

И по морю круги

Разбегаются – несть им числа,

И гудят сапоги,

И грохочет во мраке хвала,

И затоптаны в грязь

Семью семижды светочей. Ночь

На Кавказе. Клубясь,

Жаркий смерч гонит ласточек прочь.

А на Севере, где

Подворотня обрушенных скал,

Приподнявшись в седле,

Бледный всадник уже проскакал.

Лишь семь звёзд в облаках

Чуть мерцают, как ясный берилл...

Твоя пропись, монах,

Багровеет от тёплых чернил.

На полоски порву

Лёгкий лён кружевного белья –

Просыпаясь во рву

На отшибе глухом бытия.

2004

Дюймовочка

Даже рыбы, кажется, перешли на крик,

Прежде чем уснуть под свинцом озёрным.

И разносит ветер тугие зёрна

Заказным посланием по щелям,

Где губами, наощупь сочтя, шевелят

Крохоборы-кроты и кухарки-мыши,

Где, немея, Дюймовочка всё ещё дышит

На мутнеющий ласточкин сердолик.

2005

* * *

Как страшно возвращаться в этот дом –

Уже чужой, пустой наполовину,

Где только уцелевшие картины

Ещё напоминают мне о том:

Был обитаем этот дом когда-то,

Там собирались гости у камина,

И смех звучал, в бокалах пели вина...

А ныне поступью сухой утраты

Скрипит паркет и стонет воровато,

И покрываются портреты паутиной.

И ласточка сюда не залетит,

И дерево ростком не воплотится,

И в зеркале не отразятся лица,

И только тень свой смутный стан скривит

И колпаком помашет мне оттуда.

Но в платье из египетского ситца

Уже молитву сотворяет жрица

И, ожидая воплощенья чуда,

К стопам овальное подносит блюдо,

Где каплями начертана седмица –

Так по частям Озирис воскрешён.

И голос зазвучит в пустынном доме.

И я сама остановлюсь в проёме

Незапертых дверей и капюшон,

Лицо скрывающий, откину.

И, следуя живительной истоме,

Я жрице протяну свои ладони,

Чтобы войти в четвёртую картину,

Где элементы слиты воедино –

До времени – в нерукотворной кроне.

1995

Катуллу – в Вифинию

Кипарисов глухая стена – дыбом:

Там навеки нашёл покой брат твой.

В метрополию рвёшься немой рыбой,

Чей плавник отхватили тупой бритвой.

Ты в Вифинии нажил мешок скорби,

Паутиной осенней сундук полон.

Непосильным бездельем с утра сгорблен,

Звук гекзаметра гасят – под дых – волны.

...Славен претор разбоем – тебе ль разве

На него равняться, забыв песни?

Он в приписках мастак, но как червь развит –

Вот и строки указов его – ЧТО весят?

В услуженье у власти земной – ты ли?

Поклонись лучше деве своей – Музе!

Та не будет с другими блудить или

Загонять тебя в пропасть – как шар в лузу.

Закажи-ка папирус себе светлый

Да вина – вот отметим твою встречу!

Под ногами листвой шелестит ветер,

Задремав на губах золотой речью.

Что нам, право, кровавых богатств бойня?

Пусть у Цезаря ноги болят: к бриттам

Отправляясь за оловом! На кой ляд

Нам те цацки: не больше от них ритма,

Чем от брани сенатской! Давай всё же

Лучше выпьем за долгую жизнь виршей:

Хоть мы пишем, сдирая до жил кожу, –

Оболочка истлеет в земле рыжей.

Час ухода во тьму не прозреть – точно.

Возвращайся скорей с берегов дальних!

Лучше, друже, в Вероне поставь точку –

Да на свитке, а не на костях игральных.

2004

Кружевница

Вот и лето прошло, хлопотунья, вязальщица кружев.

Где колечко твоё обручальное – знаешь, красотка?

Снегири у реки в горьком рае рябиновом кружат.

Не твоей ли рукой зимний путь по-над Соротью соткан?

Не кручинься, наперсница! Нам ли с тобою бояться

Темноты по углам да алмазов на мраморной шее?

Вышей крестиком мёрзлый погост, что растянут на пяльцах

Онемевшего края – утешься другим, коль сумеешь.

2005

Ореховый Cпас

Чуть проступает рассвет на губах твоих серых,

А за щекою калёный казанский орешек.

...Значит, не будет ни третьих, ни избранных первых?

Вот и отлично! Тому же, кто волны прорежет

Узкой ступнёю, улавливать в сети рыбёшек,

Вместе с Ильёю-пророком стучаться в макушки...

Ты мне расскажешь, как белый налив нынче дёшев,

Как потеряла перо, кувыркаясь, кукушка,

Как зарыдали за пяльцами сёстры-болтушки,

Как я ушёл в пятом часе за хлебом и мёдом.

2005

Островное посланье

Сергею Шестакову

По раскрытой ладони читай островное посланье,

Рассыпая с ресниц метрополии пёструю пыль.

Здесь анапест копыт потревоженной маленькой лани

Даже внятней для уха, чем цокот двустопной толпы.

Друг мой давний! Я здесь научилась наречью

Перламутровых чаек и красночешуйчатых рыб.

И качается вздох долгожданным дождём Междуречья,

И пульсирует звук, упадая в бездонный разрыв.

Здесь листают ветра подорожную дюн в крабьей тине,

И куда ни взгляни: зыбь да рябь – ни сморгнуть, ни прочесть.

На подушечках пальцев не рвётся, дрожит паутина:

Пусть на ощупь хотя б – но поёт потаённая весть.

2006

Путешествие

Губами – да припасть бы к роднику,

Но здесь и этого не сыщешь...

Ты в полдень купишь пряник у

Кондитера и, выбрав стол почище,

Проглотишь свой безмолвный завтрак.

Ты сам себе герой и автор,

Второстепенный персонаж,

Откладывающий на завтра

Начавшийся уже вояж.

А мы тебе платочком машем.

Сколь ни оказывайся старшим

В кругу ревнителей наук

(Да хоть искусств!), но скверным маршем

Отметят завершенье мук

Твоих... А ты тут стой и слушай.

Была б охота – горше, суше

Отпраздновал небытие.

Непосвящённых тают души,

И ты средь них? И что твоё

Терпенье по сравненью с теми,

Кто не оставит даже тени? –

К чему? – где нет ни тьмы,

Ни страха, ни самозабвенья

И где спирали сплетены

В сияющей беззвучной сфере –

Там места нет наивной вере.

Монета упадёт в песок

Из рук на вытоптанный берег.

Старик, потягивая сок,

Не получив желанной платы,

Один отправится с закатом

В далёкий путь под звуки флейт.

И ты спешишь в пальто помятом

Прочь от излучины скорей

Туда, где бледный сонм огней

Ночных кафе, тебе знакомых,

Наполнит тело мягким звоном

И одиночеством, и тем,

Что ты зовёшь смертельной скукой,

Путём утраченных морфем

И потерявшим тембр звуком.

1992

Солёная роса

Памяти Осипа Мандельштама

1. Москва

Все семь холмов снега запорошили.

И в глотке века косточкой форели

Застрял Иван Великий – просмотрели

Лихие зодчие, а камня накрошили –

Что голубям семян! Быть местом лобным

Задумавшейся Сухаревой Башне.

Перо державное как пляшет – пашет,

Тупой сохой срывая храмы злобно,

Срезая вместо маргариток жизни –

Из свитка судеб вычеркнув навеки.

Кто поднял чудищу глазные веки?

Зима. Зима. Зима в моей Отчизне.

2. Смерть Андрея Белого

Душен, душен аромат

Белоглазых лилий!

И январский саван смят

На сырой могиле.

Ах, кузнечик-чародей!

На волшебной скрипке

Не сыграет брадобрей –

Только сладко всхлипнет,

Только выдохнет в мороз

Лепестки печали.

Ты же сердцем в звёзды врос.

Но они молчали.

Крови жаркой стук сухой,

Междометий пытка.

Собирайся, Бог с тобой!

Пряжи рвётся нитка.

3. Воронеж

И вот уже лето сковало

Жарой чернозём под пятою...

И в трещинах стены вокзала.

И дева с корзиной пустою.

И сонная тучная муха

Докучно гудит прямо в ухо.

Пути обложили железом.

Во рту – привкус гемоглобина.

Стихами сочатся порезы –

Глотает их жадная глина.

Гончар черноусый вращает

Глазами – и чревовещает.

4. Владивосток

Там, где зрачок луны горит по-волчьи,

Ни крымских, ни чухонских, ни поволжских

Не отыскать могил,

Где ломок луч звезды заиндевелый,

А снег, как крошево стекла и мела,

Сугробом рот забил –

Там, там над заповедной твердью

Хребты ломают ласточкам медведи

И перья в яме мнут,

И всё глядят с тоской в седое небо:

Тосканского ни в глаз, ни на зуб хлеба.

Наган, чугун да кнут.

5. Петрополь

Ещё Петрополь помнит стоны

Фургонов с надписями «Хлеб»,

Ещё горбатые вороны

Садятся на плечи Харону,

Чей облик – в кителе – нелеп,

Ещё мертвящей тишиною

Наполнены сердца квартир –

А уж Орфеевой струною

Звенит твой голос надо тьмою

Из-под заржавленных мортир.

Мужей ахейских песнопенья,

И од державинских хорал,

И италийской речи жженье,

И северных баллад биенье –

Все ритмы ты, дыша, вобрал.

И не унять, и не утишить:

Твой слабый голос всё звончей

В стихах неубиенных слышен,

Как отклик неба – выше, выше –

Набатом в уши палачей.

6. Стрекоза

Стрекоза заблудилась в покосах

И трепещет четвёркою крыл,

Пьёт с ладони солёные росы,

Что июль над землёю пролил.

На сетчатке чернёного глаза,

Как в осколках, ты видишь стократ

Повторённые оспины, сразу

Рассыпающиеся во мрак, –

На сетчатке же глаза другого

Букв читаешь ты чудный узор,

Так в бессмертье рождается слово –

И светлеет сквозь слёзы твой взор.

2005

Яблочный Спас

Вот и ливень, на остров спустивший всех своих молний,

Мечущих из зрачков языческий жаркий восторг,

Сровняет с морем плоскодонный город и молвит:

«Собирайся, дева, по черные жемчуга на восток.

Все-то песенки твои, босоножка, шёпоты, трели

В одно ухо Илье голубком на рассвете влетели.

Надкуси у яблочка золотой бочок:

Побежит по устам горький мёд и, как жизнь, истечёт».

2006