Ева
Благоденствуют в тандеме
Ева и Адам.
Ева топчется в Эдеме
Пяткой по плодам.
Фрукты втаптывает в почву
Мужняя жена.
Ева ничего не хочет,
Счастлива она.
Но нетронутым умишком –
Глупое бабьё! –
Ева чувствует: с излишком
Счастья у неё.
Еве просто так и слишком
Многое дано.
Кисло яблоко, глупышка.
Отрезвит оно.
Лопай яблоко, родная.
Дело на мази.
Я сама ещё не знаю,
Что тебе грозит.
То, что трогать запретили,
Разгрызи, порви.
Брось Эдемы для рептилий
И иди, живи.
Гора и Магомет
Если гора не идёт к Магомету,
То и Магомет к горе не идёт,
Любит другие горы, и ту и эту,
Но гору свою упрямо ночами ждёт.
А гора бы пришла, но ей не сдвинуться с места,
Нет домам и деревьям на ней числа.
Не слышно горы жалобного протеста.
Чужими корнями в землю она вросла.
Гора уже давно не зовёт Магомета,
Послушно стоит ей отведённый срок
И целую жизнь ждёт одного рассвета,
Когда вознестись явится к ней пророк.
Секретарша
Снова жалкий проситель стоит на пороге.
Бьёт на пороге проситель начальству челом.
У секретарши больные отёкшие ноги.
Она их стесняется, прячет их под столом.
Шефы сменяются над головой секретарши.
Она им носит кофе и пишет отчёт.
С каждым шефом на шефа становится старше.
В шефах её секретаршее время течёт.
Аудиенции смирно ждёт посетитель,
Ждёт, секретаршей и другими богами храним.
Кофе хотите? Нет? А что вы хотите?
Все мы ходим под ним. Все мы ходим под ним.
Нимфа
Безголова она и безрука.
Ей две тысячи с гаком в обед.
И ни мужа, ни сына, ни внука...
У неё даже имени нет.
Что потеряно, верно, разбито.
Меж домов прорастает трава,
Где кусками под землю зарыта
Молодая её голова.
Ты в своей беломраморной пудре
Размышляешь о римских пирах.
А её совершенные кудри
Рассыпаются в мраморный прах.
Сколько лет ещё, двести ли, триста
Безголовой стоять неглиже?..
Невдомёк ей. Но жалко туриста:
Он не знает, что умер уже.
Колыбельная
Успокойся, мой мальчик,
И ложись на бочок.
Слышишь, жалобно плачет
Колорадский жучок.
Он мечтает, как дети
О стране дураков,
О заветной планете
Нежеланных жуков,
Где пристанище жучье
И жучиный уют.
Их там дети не мучат,
Птицы их не клюют.
Там жучиным вещает
Он своим языком
И себя ощущает
Настоящим жуком.
Засыпай, мой любимый.
Жук силён и здоров.
Обойдётся без мнимых
Жуковатых миров.
Не печалься, отрада.
Утекает вода.
А жучок в Колорадо
Навсегда, навсегда.
* * *
У кого-то перо никак не остынет
От жара горячечного стиха,
А у меня внутри выжженная пустыня,
В которой попадается словесная шелуха.
Здесь прошли толпы поэтов русских:
Классики и другой современный сброд.
Вот – следы крови, вот – выпивки и закуски.
Столько топтали – ничего уже не растёт.
Вам кажется, что она ещё не допета,
Ваша зарифмованная тоска?
А у меня внутри кладбище русских поэтов,
Где я брожу в поисках живого ростка.
* * *
Та мышь, которая в запарке
Кусочки сыра стиснув ртом,
Несёт товарищам подарки,
Уже пожертвовав хвостом,
Оставив лапу в мышеловке,
Забрызгав кровью ламинат,
За чудеса своей сноровки
Она награду из наград
Предвосхищает сердцем мышьим,
Биеньем мышьего нутра.
Мышиным возбужденьем дышит
Её мышиная нора.
Там каждый втайне грезит сыром
И сам бы в мышеловку влез.
О, там не просто примут с миром,
А там возносят до небес!
От старика до мыши-крошки
Жрут, задыхаясь от любви,
И засыпают, сплюнув крошки,
Что перемазаны в крови.
* * *
Как только я иду в кабак
Одна порой ночной,
То стая бешеных собак
Бросается за мной.
Они бегут, поджав хвосты,
Упорно глядя вниз.
Им вслед – бездомные коты
И легионы крыс.
Потом, пока в стакан смотрю,
Качая головой,
«Зачем нам люди?» – говорю
И слышу дружный вой.
Когда же нас под утро гнать
Пытается халдей,
То твари тащатся опять
К пристанищам людей.
И пуст под утро мой ковчег.
От изгнанных зверей.
И только плачет человек
В просвете у дверей.
Шпроты
…а мы живём в консервной банке.
Живём в сплоченье шпротных масс.
У нас заводы, школы, банки.
Всё, в общем, так же, как у вас.
Конечно, воздуха нехватка,
Но, если дышим, то своим.
К тому ж у нас полно порядка
И масла – хоть залейся им.
Лежим, касаемся задами,
И в шпроту шпротный глаз глядит.
Когда мы так лежим рядами,
То нас никто не победит.
Кто хочет распрощаться с банкой,
Тот недостоин званья шпрот.
А вдруг уедешь с иностранкой
И угодишь на бутерброд!
Лишь иногда покой нарушит
Вопрос мучительный один:
А что там всё-таки снаружи:
Толпа ликующих сардин?
Но глухо, как в кабине танка,
Один из шпрот на самом дне
Сказал: «Весь мир – большая банка».
Ему видней. Ему видней…
* * *
У меня в бутылке чистота вешних вод,
По стенкам её текут картины Дали.
Там, в середине, от ужаса к вечности переход
И спокойствие моё и всех народов земли.
Ближе ко дну я слышу весёлый смех.
Это моя смерть разевает прореху рта.
– Выпей меня, – говорит. – Я вернее всех,
Надёжней любви не будет ни здесь, ни там.
2009
Нет порожнего пустей
Под конец переливаний.
Завершился год смертей,
Год смертей и расставаний.
В нашей славной стороне
Мы привыкли веселиться,
Но останутся во мне
Все исчезнувшие лица.
На поминках годовых
Забываясь этой ночью,
Я о мёртвых и живых
Порыдаю в одиночку.
2014
Лето заканчивается грозой и громом.
Кто-то маленький плачет.
Новая жизнь начнётся погромом.
А как иначе?
Мы ещё не добили, нас ещё не разбили
Походя на кусочки.
Не плачь, маленький, о тебе не забыли.
Мы ещё не дошли до точки.
Мы ещё праведным гневом не догорели,
Скопом не озверели.
Мы пока окончательно не созрели
Для света в конце тоннеля.
Лето заканчивается грозой и громом,
Полуразрушенным зданьем.
Новая жизнь начнётся погромом.
Продолжится ожиданьем.
© Наталья Резник, 2009-2018.
© 45-я параллель, 2018.