* * *
Прошлое – хвать!
за самое сердце;
поворачивай вспять
в далёкое детство,
и пока не дойдёшь,
не поймёшь ни слова,
ни отца, ни мать
не видать, но снова
увидишь свой дом,
в нём и после тебя
жили вдвоём
счастливо ль, грустно ль,
о том мне не знать,
вслух ли, устно ль
мне б лишь повторять:
отец и мать,
отец, мать.
* * *
Видишь, как чёрная стая
молча упавших птиц
смотрит, воздух глотая,
на мир, перевёрнутый вниз,
и разум их, ставший крыльями,
и их изумлённые сны
о небе, коварно спиленном
до самой голубизны –
чёрною стаей, без крика,
в безмолвные лезвия трав:
железной земли стоокой
и зрячего неба сплав.
* * *
На пепелище старухой стала,
своих детей кусала,
что говорила – забыла,
то падала, то вставала,
то вдруг шептала «кровь, кровь»,
то затихала,
лицо закрывала,
то повторяла «вновь! вновь!»
нет ей покоя,
нет для неё молитв,
забрали её (куда – скрою).
Тише теперь кричит.
* * *
Сейчас откроется дверь,
и тот, кто умер, войдёт.
– Вот и я! Верь-не верь! –
и всю ночь напролёт –
Не верю! – кричу в темноту.
– Не верить легче, чем верить.
Я: – Не пори ерунду.
Труднее не верить.
Плач по ушедшей Афродите
Из пены вышла она
из пены морской
как в зеркало
в души глядела
в темноте ваших душ
бродила
тонкие руки
простирала вам
недостойным и взгляда её
взгляда
и ранили вы её –
кто взглядом
кто делом
кто словом
словом
а кто и без взгляда
без слов и без дел
умудрялся ранить
но тем не менее
каждый день
на заре
выходила она из пены
из пены морской
и дарила вам любовь,
которой вы недостойны
недостойны
и могилы зацветали
от взгляда её
от одного лишь взгляда
и вы не понимали
отчего
и зачем
могилы цветут
и почему они увядают
каждый раз
когда вы захлопывали
дверь
в которую стучалась
вышедшая из пены морской
пены морской
так вините теперь
только себя
в том, что все могилы засохли
без ушедшей навсегда
в пену морскую
пену
* * *
В кунсткамере он лежал,
Черепок с древних времён.
Не трогай! – кто-то сказал
У меня за спиной.
Дотронься! – он мне прошептал,
И я открою тебе врата
Города знаний, о коих писал
Снятый с креста.
Лишь к нему протянула руку,
Как он сам мне прыгнул в ладонь.
Видишь? Теперь я безрука!
Теперь он спасён.
Ева – несотворённому Адаму
Рада была бы тебе несказанно,
друг из ребра моего нерождённый,
Адам по фамилии Некто,
но чтоб тебя сотворить, надо тело резать,
а тело моё живое, боли не любит,
неужели это так трудно понять?
На этот раз сотворись-ка сам по себе,
и сам себе имя придумай,
а коли решишься прийти, то помни –
ни я – из ребра твоего, ни ты – из моего тела,
и что безрёберное наше рождение
и есть обещание счастья,
залог того, что не будет боли –
ни моей – от тебя, ни твоей – от меня,
не так уж трудно это понять,
Адам по фамилии Некто.
* * *
Одной души довольно, слышишь?
Тут раздают всем души, как паёк.
Какую получил, такую и осилишь,
И сразу же подставишь под плевок.
Но не протягивай пустую кружку –
Хоть и пустая – всё-таки твоя.
Пускай попрыгает, как та старушка
От лагерного бытия.
* * *
Ах, как хочется ему крови горячей испить,
а ведь когда-то был кустом несгораемым,
а ежели правду идущим вслед говорить –
да зачем и на что ему быть досягаемым?
А вороньё-то, гляди, как кружится,
неужто родине чужой говорит «прощай» –
на Запад, на Запад, старославянской ижицей,
столетьями освоенной до нас колеёй.
А вот уж и голос человечий слышится,
перечисляет блага, которыми одарил Адонай...
Что ж, если так, то слепи из меня божью курицу,
плевелы твои клевать да на солнце щурится,
раненым крылом помахивая при слове «прощай».
* * *
Ещё не рождён, но ещё и не мёртв
с розовыми лапками и слепыми глазами,
так светишься, будто ещё не потух
глаз города, который горел веками;
и ты, рождённый после его кончины,
вылезший из тёплой пещеры на жалкий свет,
новорождённым личиком – в останки Рима,
младенец, опоздавший на тысячи лет.
* * *
А если кто перевернётся в гробу,
Туда, мол, ему и дорога!
Родишься, помрёшь... не пеняй на судьбу!
Молчи! Ведь судьба от Бога.
А что будет с тобой да со мной,
Когда мы лишь череп да кости?
В могиле, поросшей травой,
По которой ходили в гости?
Словно птицы в небесной драме,
Что кружили над городом Римом,
Когда позабыли о маме
И стали незримы.
Ребро
1.
Вынь живое ребро,
Вынь, говорю, сам.
А из ребра – самого
себя сотвори, Адам.
Бог, говоришь, доктор,
Хирург, говоришь, он.
А до хирургии Бога,
кем ты был сотворён?
А коли ребро не к месту,
иль чешется оно, как срам,
...да рано тебе... не чресла ж...
Да не дёргай ребро, Адам!
...а то превратишься в Еву,
не в ангела, не в змею –
в поругивающую деву
да в земную семью.
2.
Аж знобит от тебя, Homo sapiens,
свежеявленный божий дар!
Не лепи ты, боже, нелепиц,
пожалей земной шар.
* * *
Ворвался вдруг и как слепой,
Спотыкаясь, пошёл по вагону.
«Эй куда ты! Постой!» –
Кричали с перрона.
А он говорит сам с собой,
Палкой куда-то тычет,
Будто и впрямь слепой,
К темноте привычен.
Так кто он? Как его звать?
Чем он тоску побеждает?
Застыл у окна, как ять;
Себя вспоминает.
Кто он? Откуда пришёл?
Как он при свете тает!
А ведь никто, никогда
Не исчезает.
* * *
Ненужное отбросив тело,
душа, по-новому легка,
в свою обитель улетела,
там жить осталась на века.
Того ж, кто тело сбросил раньше,
чем вышел срок ему земной,
одарит небо полной чашей,
и в той прекрасной чаше – рой
богов, чертей и прочих сказок.
Зачем торопишь свой конец?
Нам дали детство – лучше азбук
и с ним – смирение овец.
* * *
Осыпался вечер хандрою плакучей.
В вечном пари с мирозданьем «Кто лучше?»
Гонится память за мною. А я –
В ламповом круге чудьбы бытия.
В мотовском крике мартовской кошки
Ночи тасую; блажу понемножку.
В майском предплечии лета судьбы
Прячусь под мышку своей дремоты.
Год неспроста так тасует сезоны:
Не надышаться лазейкой в озоне.
Всё дорожают на счастье жетоны:
Медные темы моей нищеты.
* * *
Падая в небо, песни
становятся отсветом звёзд,
в хмельные пустоты жизни
опускают сияющий хвост,
звуками полнящийся, остывающий
на земле медью удач,
становящихся песней чаще,
чем незнающим дано знать.
Так в сказку древнюю светом
дано певчим солнцам упасть,
чтоб из их золотого бреда
новых солнц добывали масть.
* * *
Что же ты хочешь, чтоб как лилась
Песня земной тщеты?
Вечно раскладываешь свой пасьянс
И на каждой-то карте – ты.
Ты и зеркальный отобраз твой
Валетом, король червей.
Все дамы твои –это ты, король;
И дамы нету черствей,
Чем та, что обиды глотнув по лоб,
Живая, вновь картой стала.
Вливай же надуманный свой озноб,
Венценосною пеною злоб
– Тебя недостоин весь твой народ!
Жизнь попирающий сноб.
Твой королевский суд
Ни поблажек не даст, ни ссуд.
Погляди: на руках несут
Выводов твоих стражи.
Выводок твоих страхов.
* * *
Ах, как старая лира душу мою исцеляла,
но струны порвались, и голос её замолк,
и в смертной тоске душа лиры ко мне явилась,
давай, мол, меняться, ты мне душу отдай в залог,
да струны исправь, а я для тебя снова петь буду.
Я ей отвечала: зачем ты ко мне прилетела,
ведь душа лиры – не более, чем отраженье моей,
и если лира замолкла, значит, моя душа заболела,
и кому как не лире, как в детстве, мою душу лечить?
Но хитра была моя лира, на уловки горазда:
кому, говорит, ты душу свою отдала?
А я ей: ты, лира – эхо моё в созвучьях,
исцели мою душу, и струны твои опять запоют;
и лира послушалась и вновь исцелила меня.
© Нина Косман (Kossman), 1997–2019.
© 45-я параллель, 2019.