Все стихи Олега Паршева
19. 10. 2014. Пятигорск
А вот и снег… Плывёт во тьме Машук
В недвижном зыбком облаке сердитом,
Пронзая телебашенным бушпритом
Миры вокруг. И видишь как-то вдруг,
Что жили мы от века не всерьёз
(А впрочем, и теперь не так, чтоб очень),
И снова день сутул и скособочен,
И даже сны не рассказать без проз.
А снег сильнее… Хладен перестук
Седых крупиц по крышам и скамейкам.
Трепещет солнце – бледною наклейкой.
Спешит к зиме линяющий Машук –
Торит сугробы в сумраке стальном,
Вершит кольцо, таящее от стужи…
Но ветры севера успели неуклюже
Свить гнёзда прямо за моим окном.
Апрелеаккорд
Небо открыто на запад и на восток.
Утро распахнуто ввысь всеми окнами.
Льётся ясный мартовский звонкий сок.
Тучи моргают ветрами семиокими.
Скоро солнце двинет на лыжах по негативу небес.
Накроет тенью наши дома, что недавно вернулись в порт.
Но ты ноты знаешь и сразу подскажешь рассвето-диез
Весне, которая завтра возьмёт апрелеаккорд.
Быть может
Простите меня, что врываюсь подчас
В ваш деликатный покой.
Я знаю, что вся вы – в изяществе фраз
И в фимиаме левкой.
У вас за плечами скользит херувим,
Слагая ваш свет на лету.
И каждый, кто прежде был вами любим,
Приколот булавкой к листу.
Но я обхожу вашу тень стороной
По дальней зыбучей заре.
Я знаю, что вы освещаете мной
Снега на своём январе.
Подайте мне знак, укажите мне путь,
Развейте ласкающий мрак.
И впредь мне когда-либо глаз не сомкнуть,
Но это, поверьте, пустяк.
Мне жаль, что я вами давно дорожу,
Что вы – стережётесь меня.
Но нет миража, чтоб не вёл к рубежу,
И я, всей душой леденя,
Однажды скажу вам, что прямо сейчас
Разрушу ваш скит на века.
А вы мне тихонечко, не напоказ,
Быть может, кивнёте слегка.
В доме пусто
В доме пусто. Я один.
За окном – курносый месяц.
Чуть пыхтит в углу камин,
Чуть скрипят колени лестниц.
Я читаю за столом.
Чай позвякивает ложкой.
Ветры ходят ходуном,
Но пока что понарошку.
Одиночество молчит,
Тьму пропитывая ядом.
Но я помню: здесь – в ночи –
Ты всегда со мною рядом.
И уже совсем не так
Одиноко мне и пусто.
И не так уж сыр табак,
И не так темнеет люстра.
Ветер – чёрный, словно кот –
От меня к тебе помчится.
И мяукнет: боль пройдёт!
Ну а счастье будет длиться…
Ночь, испитая до дна,
Бродит в воздухе разъятом.
Ты сегодня не одна.
Я всегда с тобою рядом.
В одном на двоих
Клара Карлу готова отдать последний кларнет.
Она знает, что Карл может вернуть их память назад.
А он подбирает солнца лучи – те звенят, будто горсть монет.
И мечтает, что сможет их обменять на её единственный взгляд.
И каждое утро он приносит кораллы Кларе.
Кладёт ожерелья и бусы к её ногам.
И говорит: Клара, мы швартуемся к отмели лунного инея.
Клара, мы прежде здесь не были – и не ты, и не я…
И солнце горит – одно на двоих –
В одном на двоих бокале.
Ветер, что плыл по снегам,
Утих…
Взмахом руки
Утро ещё спит,
А мы с дедом уже на пирсе – прихлёбываем какао, жуём бутерброды.
В очерёдку глядим в бинокль – как там «наш-кит»?
Не подался ли к антиподам?..
Родители снова где-то.
В Африке? В Азии? Уговаривают людей бросить войну.
А у меня каникулы. Я у деда –
Выращиваем жирафов и маленьких гну.
Зорька выдалась так себе.
Над морем – марево. Ни чаек, ни альбатросов.
Но деда не удержать в скорлупе.
Он смеётся: «Бежим к заливу! После - повелокроссим.
А с обеда, пожалуй, махнём в тростники –
Поохотимся на крокодила.
Как тебе этакая идея?».
Мой взгляд цепляется за буйки,
Невпопад отвечаю: «Знаешь, я мечтаю стать чародеем».
Он улыбается: «Все люди – волшебники, только об этом забыли.
Смотри-ка!».
Дымка тут же алеет, как лужок - от зреющей земляники.
И мой дед Лонгрен
Взмахом руки запускает день.
Волшебных снов
Укатали Сивку крутые горки.
Она снимает сбрую, закрывает шторки,
Пишет в инете:
«Волшебных снов!».
У неё по планете
Куча знакомых лошадок, зебр и ослов.
И ей тоже из чудесного далека
Присылают смайлик – машущее копытце: «пока-пока!».
Облака
Становятся золотистыми – так сияет луна.
А ведь где-то язва, чума, война...
Сивка не может уснуть – ей кажется, во всём виновата она.
Высокотехноколыбельная
Спи, родная. Спи, малышка!
Закрывай глаза, а ну-ка!
Телефоны спят. И мышка,
Хвост которой – к ноутбуку.
Спит планшет неугомонный.
И модемы дремлют тоже.
И тихонько спит без звона
Домофон, что там – в прихожей.
СВЧ-печурка нежно
Чуть моргает красноглазо.
Утюги смежили вежды –
Спят, усталые, под плазмой.
Даже айсберг-холодильник
Видит сны, сопит под сплитом.
Кстати, в сплите есть будильник,
А будильник – деловитый.
Он под утро нас разбудит.
Пропоёт: друзья, вставайте!
Начинайте день без флуда,
Загружайте килобайты!
Только жаль, что домовому
В нашем доме нет занятья.
Он вчера уехал к гному.
Спи. Пойду его искать я…
Девочка на шаре,
Силачи и гири.
Флейты и гитары –
Песенка о мире.
Площадь городская;
Небосвод янтарен.
Кто же ты такая,
Девочка на шаре?
Сорок лет куда-то –
Стройными рядами.
Никакого слада
С этими годами.
Ты парила рядом
Звёздочкой небесной.
Где же ты, наяда?
Где ж ты, кентавресса?
Я бродил повсюду –
Полем да бульваром.
Был монахом. Буду
Завтра я корсаром.
Для тебя в котомке –
Расписное сари.
Где ж ты, незнакомка,
Девочка на шаре?
До скончания кед
Мой кузен марсианин
Привёз вино, что перешло через брод триста веков назад.
Сказать по чести, оно походило на камень,
Которым мощёны тропы в Эдемский сад.
И я, непромедля, рассказал про эти сады,
Он слушал, и его бросало то в пламень, то в лёд.
При этом я небрежно заметил, что мы тут с Богом на «Ты»,
А наши предки угнали из рая запретный плот.
И он сказал мне: «Дружище,
Покажи мне все эти места».
И был день, и была пища.
И мы ступили на шаткий настил поста.
Долго ли, коротко ль, но мы шли до скончания кед.
Мешали его вино и мой берёзовый квас.
А однажды, сидя под одной из раскидистых бед,
Мы покрылись птичьими гнёздами, поскольку сад расцвёл внутри нас.
Окончанье пути в этот день не ложилось спать.
Кто-то прыгал по звёздным кочкам, гудел в гобой.
А под утро марсианин, указывая в небо, шепнул мне: «Глядь!..
Это же – мы с тобой».
Дорога до города Бра
Старый учёный велосипед
Как-то вёз мудреца Жи Ши.
Они с детства практиковали июньский балет –
Просто так для души.
У велосипеда было четыре ноги,
Но ему хватало и двух колёс.
А мудрец сжимал в руках отточенные стихи –
Чтоб продираться в зарослях проз.
Балет – верное дело
Для тех, кто примирился с сутью вещей.
Ведь каждый из нас не только часть целого,
Но и сам по себе ничей.
И они ехали – такие прекрасные прямо с утра,
Не оглядываясь, потому что знали: мы идём следом,
И говорили друг другу: Это дорога добра,
Это дорога до Бра.
А в этом
Заброшенном городе Бра
Всегда лето.
Если б не ветер с рекой
Если б не ветер, то кто бы принёс нам
Весточку издалека?
Если бы небо не было звёздным,
Что бы вплетала река
В косы течений, что ветром завиты? –
Ветром, что средь камыша
Речки прекрасной целует ланиты
Тихо, едва ли дыша.
Жаль расставаться, но ветер влюблённый
Должен повсюду поспеть.
Лучшего нам не найти почтальона
Ныне – и присно – и впредь.
Реченька, знаю, ты с радостью дашь нам
Сил не сойти со стези.
Сложен из писем кораблик бумажный…
Милой, прошу, отвези.
Катятся волны, кораблик уходит,
С ветром прибудет ответ.
Счастьевороты быстрее в природе,
Нежели коло из бед.
Чудо порою заходит без стука,
Нас разлучая с тоской.
Как далеки бы мы были друг другу,
Если б не ветер с рекой.
Затеплим лампу над столом
Май притворялся октябрём,
Теперь, скорей, с июнем схож он.
Идём-ка в погреб! Славный ром
Прислали мне сквозь тьму таможен.
Затеплим лампу над столом,
Плеснём в бокалы, сядем чинно…
Поговорим… От Тарантино
Перетечём в футбол-хоккей.
А там свернём к мульт… культ… тьфу!.. ризму…
Так вот… Да, видимо, налей…
А дале – к Лао. Пусть он присно
Хранит нас от чужих затей…
Закурим… Трубка у меня…
Ты – как обычно – пахитоску…
Добавим к сумраку огня,
И день, расчерченный в полоску,
Отступит прочь. Зашелестит,
Дождём прольётся, канет в дали…
Да, ром склоняет к романтизму…
Но тают, тают же в бокале! –
Миры, сходящие с орбит.
Звёзды сидят на крыше
Звёзды сидят на крыше,
шипят на кошек, коготками царапают жесть,
трутся о трубы, везде оставляя шерсть.
А ещё прыгают вниз и купаются в лужах. Вода,
между тем, холодна.
И, знаешь, эти звёзды уже перегрызли все провода,
что к солнцу идут от земли.
(Помнишь, ещё Алишер Навои
рассказывал нам об этом.)
Спи,
я укрою тебя связанным из шерсти звёзд пледом.
И
тут, словно на рикше,
на ветре выезжает луна.
Звёзды, выпрыгивая со дна,
разбегаются кто куда –
окрест.
Начинается настоящий квест.
Или West
Side
Бернстайна.
А я перехожу на декабрьский сайт.
Но пока это – тайна.
И лишь один ангел
На слониках из фарфора,
На бегемотиках из вельвета
Ехали ангелы, щебетали хором,
Роняли янтарное и фиолетовое.
И всходили ирисы и пионы,
Кувшинки и васильки.
И дали звенели бездонным
О том, как мы бесконечно близки
Друг другу, небу, земле и морю,
И безбрежным просторам ночных светил.
И пела радость... И лишь один ангел на слонике из фарфора
Всё оглядывался и крестил нас. Оглядывался и крестил.
И мы поплывём
Наша река
так велика –
пришлось поставить два маяка.
Ладим третий у меня в огороде.
Плывут пароходы,
летят самолёты –
шлют телеграммы:
«Спасибо, друзья, за маяк,
а то нам никак
не доковылять до речной середины.
Там всюду ямы
и льдины,
и гиппопотамы».
Да, верно, всё так.
Мы знаем и сами,
что где-то у дальней и мрачной пучины
по тайной, неясной научной причине
ходят на лодочках под парусами –
неустрашимы и златобороды –
мозолестостопые бегемоты.
Они там возводят холмы и долины,
и гроты,
что увиты медузами
студённопузыми.
А один наш картограф вчера проследил
за движеньем планет.
а потом, шевелюру взъерошив,
примчался на площадь
и там завопил:
«Друзья и коллеги!
Простите, я чуть запыхался на беге,
но молчать нету сил!
Другого берега попросту нет!
Он куда-то уплыл
без кормил
и ветрил!
А может быть, даже к неведомой Веге
вознёсся на звёздной крылатой телеге!».
И мы утешали его, чем могли,
и давали ему кисели,
и подарили ему леденец,
и он поостыл, наконец,
перестал шмыгать носом,
ушёл
играть в волейбол.
Но остались вопросы.
И когда наша даль вечереет,
мы гуляем по скверу
и думаем, спорим, но верим же, верим! –
вернётся сбежавший, исчезнувший берег!
Должно быть, он спрятался просто
на время.
И нам просигналят оттуда огнём.
И мы поплывём.
К Рождеству
Вот уж скоро месяц ангелы полощут,
Чистят, отмывают поднебесный свод.
Я гляжу с балкона на фонтан и площадь.
В городе уныло. Сверху так и льёт.
Ни весной, ни летом небо не стирали,
И оно тускнеет, словно серый кит.
К ноябрю – не знаю… Справятся едва ли.
Лишь к зиме, пожалуй, небо заблестит.
Ангелам привычно. Трут себе исправно.
Утром – по фрагменту, ночью целиком.
К вечеру посмотрят – вроде б вышло славно.
Ну, ещё немножко – звёздным порошком.
К Рождеству, конечно, будет всё в порядке:
Ветры – шелковисты, тучки – завиты.
Разольётся святость, а потом украдкой
Поплывут над нами синие киты.
Как звёзды осени кружат!
Как звёзды осени кружат!
На праздный юг не улетая…
Отряд спасённых негритят
Спешит в чертоги Дар Валдая.
А Дар Валдай – седой, как дым, –
Острит кинжальный мрак И-Цзина.
И мир воскреснет золотым,
Присягу даст Отцу и Сыну,
И Духу света и добра.
А ведь не дале как вчера,
Ты помнишь: вьюга, снег и сырость…
И канительно мгла носилась,
Мешая бритвами оккам
Печаль, сомнения и виски.
И всё рыдали василиски
По близлежащим кабакам…
И палый лист искал фиесты
И жался жалобно к окну.
И сизый ветер выл в подъездах,
Как Змей Горыныч на луну…
Как звёзды радужно кружат!
Вот-вот и осень залатает
Миры Шалтая и Валдая…
День выжат. День рукопожат.
И тает.
Как параллельные прямые
Мы – как параллельные прямые.
Нет пересеченья на маршруте.
Жизнь бежит по краешку зимы, и
Мчатся мимо полустанки-будни.
Всё – дела, заботы и рутина.
Исчезают дни за поворотом.
Завтра дом украсим серпантином
И друзей поздравим с новым годом.
И опять, как рельсы для трамвая,
Станет мир прямым до окаянства.
Я с поры недавней уповаю
Лишь на искривление пространства.
Если мы доверимся Евклиду,
Нам с тобой вовек не повстречаться.
Время разбросает по орбитам
Безо всяких там интерпретаций.
Благо, Лобачевский нам в подмогу:
Он изведал тайны искривленья
И сказал, что, братцы, вот ей-Богу,
Все дороги правят к единенью.
Я с тех пор не верю геометрам,
Что об одиночестве твердят нам!..
И пойду к тебе с попутным ветром,
Сверив нас с тобой координатно.
Катится ночь
Двое молчат – не дышат.
Двое спугнуть боятся
Вечер, который вышит
Дымом хмельных акаций.
Вечер, как джаз, – лимонный,
Вечер, как блюз, – коньячный.
Ветер на саксофоне
Тихо за далью плачет.
Двое, теперь их двое.
Мало ль, что там – когда-то.
Тонет пережитое
В сонных глазах заката.
Да и нужны ль слова им?
Он и без слов ей дорог.
Катится ночь трамваем
Сквозь лунно-сизый морок.
Когда нам будет лет по девяносто
Когда нам будет лет по девяносто,
Раскрасим хайры в жгучие цвета
И выйдем в ночь под парусом норд-оста,
Чтоб прогуляться чуточку – до ста.
Ничто на свете нас не остановит!
Призывы правнуков утихнут вдалеке.
Судьба, судьба, ну что ты хмуришь брови?
Мы выйдем в ночь – как прежде – налегке.
В рюкзак закинем пару давних песен
И термос с газированной мечтой.
Наш мир так долго был безлик и тесен,
Пора припомнить, что там – за чертой.
Натянем майки, шорты, сандалеты,
Забудем телефоны на столе.
На что они? Скорей бы в наше лето!
Отлив заждался. Будешь на руле…
За мраком – брод, и выберемся в утро.
Роса нежна. Родная, не грусти!
Гляди-ка, свет над нами златокудрый,
А впереди – замлечные пути!..
Когда-то стукнет нам по девяносто,
И мы всё снова – с чистого листа.
Из дома – прочь! Играючи и просто…
Чуть-чуть пройтись. Как минимум – до ста!
Когда приходит весна
Когда приходит весна и тает повсюду снег,
В нашем дворе бродят Гамлет и князь Олег.
О чём-то шутят, спорят и говорят.
А следом ползёт змея, источая яд.
Но принцу и князю вовсе не до неё,
Поскольку весь мир спрятался в их копьё.
А они сжимают, держат его вдвоём.
Что в нём такого? Оно – как шахтёрский лом,
Хотя в нём огни вселенных мчатся, что было сил.
А с тучки слетает ангел – десятикрыл,
Садится на мой балкон и глядится вниз.
А змея тут же шепчет: Приятель, потише, плиз…
И ангел делает вид, будто не при делах.
Он обрастает шерстью, он весь в репьях.
И бурчит: «Верно, дело-то не моё».
И пишет стихи, и незримых жуков клюёт.
И тогда я кричу: «Скорее!». Мы мчим во двор,
Пока ещё слышен говор и тихий спор.
Но если Змей их настигнет (ох, жала его остры!),
Нам, дорогая, придётся спасать миры.
Когда умирают великие люди
Медведь, живущий в дупле, просыпается раньше всех.
Позёвывает, переодевается в утренний мех,
Кричит «Привет!» зяблику и пустельге
И шлёт смайлик-солнышко Бабе Яге.
Потом вылезает и принимается за цигун,
Чтоб за спиной не шептались: Какой неуклюжий шатун!..
«Да, шатун! – ворчит косолапый, – А куда деваться?
Всё она – будь неладна! – реинкарнация…
А когда-то был Чингис-ханом… кажется… или...
Александром… ну этим… как его там?..
Ныне ж иногда ловишь краба по пояс в иле,
А рядом – гиппопотам…»
Тут надо сказать, бегемот и сам иной раз, забываясь, поправляет корону.
Сказывает, был прежде (не врёт ли?) Цезарем и Наполеоном.
Даже малина, что растёт на отшибе, шелестит, что она – Суламифь.
Но медведь с бегемотом не верят, полагают, что это миф.
По вечерам на отмели они пьют файф-о-клоковый сок.
«Скоро, – бурчит медведь, – ты готов?.. новый кванто-бросок».
Гиппопо, улыбаясь, кивает. Льдинка солнца тает на океанском блюде,
Тени вокруг застыли…
И никто ни о чём не жалеет. Все знают: Когда умирают великие люди,
Перестают умирать простые.
Колыбельная
Средь лугов поёт рожок.
К лесу катится карета.
Месяц лампочку зажёг –
Освещать пути к рассвету.
На коне на вороном
Он вступает в прелость леса.
Там – в карете – нежным сном
Дремлет юная принцесса.
В смутных грёзах – карнавал;
А ещё немедля снится,
Что пойдёт она на бал
С чужеземным храбрым принцем.
А потом с небес слетят
Три сияющие феи,
Все в огне – с главы до пят, –
И печаль её развеют.
И всё будет хорошо.
И унынья больше нету…
Меж полян трубит рожок.
Тихо катится карета.
Лети!
Я стою под часами.
Жду её.
По бульвару бредёт толпа – со знамёнами, крестами и парусами.
И дождик льёт.
Я стою под часами.
Придёт ли, нет?
Что-то неладное с небесами –
Сверху сыплет погасший свет.
Вечер фонарен –
Яшма, опал, нефрит.
Часы – это просто воздушный шарик.
Выпускаю. Летит.
Лишь полоса
Когда зимой поутру
на улице мороз, а природа нехожена и свежа,
можно в оконном инее протереть дыру,
проложить от глаза в небо тоннель
и посмотреть на солнце, что похоже на морского ежа.
Улицы все в снегу.
Ты уже что-то лепишь: клёцки, кажется, или кнель.
Я гляну ещё разочек и тебе помогу.
Везде сугробы, дальше крыши и дым.
(Трубы похожи на морских актиний.)
За крышами – пруд,
за ним… ну, там много чего за ним.
Ладно… опять нарастает иней…
А к вечеру надо поставить ёлку. Пожалуй, вон в том углу.
Повесим шарики и гирлянды,
хлопушки и серпантин,
И когда начнут бить куранты,
присядем к столу.
И тогда старый год, сбрасывая свой
бытовой, роговой
хитин,
выпорхнет бабочкой, полетит сквозь тоннель –
в прозрачные небеса;
через метель,
через весну и лето…
А потом и от него останется лишь полоса.
Интересно, какого цвета?
Люди Луны
Детские сны чудесами полны.
Грёзы скользят – безмятежны.
С неба спускается племя луны.
Ветры стучат в барабан.
Катится ночь по пределам земли.
Тьма неоглядна, безбрежна,
Но по окраинам – где-то вдали
Брезжит рассветный туман.
Лунный народ разлетелся окрест –
Детям качать колыбели.
Выгоним зиму, закроем подъезд,
И заживём без пурги.
Завтра весна закружит по дворам
На расписной карусели.
Солнце поставит над городом храм
Из золочёной фольги.
Ясные звёзды глядят в колыбель,
Светятся тени в тумане.
На небе – речка, за речкой купель.
Тени идут через брод.
Лунные люди уходят к луне.
Утро вот-вот – и воспрянет.
Были они или чудилось мне –
Кто же теперь разберёт?..
Месяц династии Май
Ты мне пишешь: опять прохудился овин,
А у Зорьки – вот-вот и отёл.
А пастух-снегочёт из династии Мин
Заедает стихами рассол.
А ещё говоришь: у тебя по весне
В огороде цветёт Сингапур,
И тебе вновь придётся в худом шушуне
Разводить кашемировых кур.
А потом слышу я, что малина и вьюн
Пьют саке у тебя на крыльце.
А ночной тракторист из династии Мун
Ловит ветер, меняясь в лице.
А берёза с ольхою затеяли спор –
Кто на свете милей, чем они,
А по небу парит золотой комбайнёр –
Обрывает последние дни.
В общем, всё хорошо. Испечён каравай.
И танцует огонь в очаге.
И царит ясный месяц династии Май,
Держит солнце в подъятой руке…
…А луна вечереет в бокале твоём,
Две печали уснули у ног.
Ты и Космос сидите на кухне вдвоём
И из радуг плетёте венок.
Мимо сияющих башен
Выходим из дома,
города, планеты,
системы,
бежим из себя, из комы,
из режима инкогнито.
Сбрасывая обветшалое вето,
встаём вровень с теми,
кто давно уже вышел из самой последней комнаты.
И стучим-стучим-стучим в бездонную чугунную тишь.
А из глубины – утомлённо: «Простите, в ближайшем раю нет мест.
Всё расписано вперёд на 1000 световых лет.
Осталась бронь для тех, кто не прочь потаскать крест».
Я наклоняюсь к тебе: «А если?..» Но ты говоришь:
Нет.
И я, расхаживая взад-вперёд,
зарастаю листвой-бородой
до райских ворот.
Но здесь ты подпрыгиваешь от восторга: «А я разгадала!!! Мы должны стать водой!
Вода никогда не умрёт».
И мы струимся. Течём мимо двух сияющих башен –
Никогда и Всегда.
Кто-то оттуда целит нам в спину. Но это неважно.
Радость моя, поверь, это неважно.
Теперь мы – вода.
На последний сольдо
Отставной полковник спецотряда «Ключ»
Выходит из храма,
Идёт прямиком в бар.
Он знает: раз уж есть альпеншток – можно гнаться по следу туч.
А идти прямо –
Это особый дар.
У стойки его ждёт звёздноокая Мэл –
Танцовщица на столах.
Когда она в чьи-то объятья роняет одно из своих тел,
Он не видит себя в зеркалах.
Но полковник – тёртый карась,
Любая тоска ему по плечо.
Он с детства помнит, что «никто, кроме nice»,
Как шутил когда-то говорящий сверчок.
И полковник говорит себе «ОК»,
Выходит из бара,
Идёт прямиком в храм.
Отец Чарльз не пускает его на порог.
Падре забыл, что на каждого, кто заслужил кару,
Есть тот, кто скажет «Воздам!».
И полковник говорит себе «так…».
Берёт все деньги плюс последний сольдо и последний пятак.
Покупает белоснежный фрак,
А для Мэл – расписное сари.
Он отбрасывает себя, как ящерка – хвост,
Он наконец-то держит себя в полный рост.
Потому что на корабле, отплывающем завтра,
Они вместе уйдут в те края, куда даже Макарий
Не гонял минотавров.
На сухих ветвях ноября
Сидя верхом на воздушном змее,
опускаю перископ вниз.
На земле не осталось лазеек,
в которых можно спастись.
А вверху проплываешь ты –
невидимая! – прозрачная, как рыба-сальпа.
Что ж, каждый из нас – только полбеды;
взмываю. И мы одни.
Под нами, небось, какая-то Тегусигальпа,
а может, это огни
потаённого святого града.
Но ты шепчешь: Нет, мы направляемся в Вешний Волох.
И пишешь на ветре губной помадой,
что путь наш будет счастлив и долог.
И вдруг я чувствую, как чертовски не хватает весны,
понимаю, что если мы снились Господу, то сейчас у него кончаются сны,
что мы сбились с пути и толка,
и всё зазря,
и вот-вот
нас всех скопом сожрёт
какой-нибудь Вавилон, или Аркаим, или Земля Нод…
Но здесь ты улыбаешься и вырезаешь заколкой
на сухих ветвях ноября:
«Весна приходит только к тому, кто ждёт».
Над перевалом
Сторож горного приюта
Дал нам валенки и пледы.
И вчерашние газеты –
Свежих нет из-за пурги.
И сказал, что очень круто,
Что мы влезли с перевала.
Тут давненько не ступало
Человеческой ноги.
А вот раньше было много
Всяких шерпов, разных «барсов».
Был однажды даже с Марса
Двухголовый экстремал.
А ещё тут жили йоги…
Вы чайку-то подливайте.
Жаль – что буря, я б на сайте
Показал наш перевал.
Пили чай, не торопясь, мы,
Ели бублики с халвою.
За окошком с диким воем –
Так и чудилось – верхом
На пурге летал сам Князь Тьмы
И кричал: меня согрей-ка!..
Засыпала канарейка
В клетке – что над очагом…
Заночуем мы в приюте,
А наутро будет видно:
Сколь же буря ненасытна?
Завершится ли разбой?
А пока во мрачной мути
Вьюга что-то грозно шепчет…
Обними меня покрепче.
Ты – со мною. Я – с тобой.
Начальник заставы
Начальник заставы пьёт сумрачный спирт, начиная с шести утра.
На его щеках вырастает в ночь берёзовая кора.
Сбив кору топором, он берёт автомат и, с мантрою на устах,
Идёт сквозь ветер и дождь посмотреть: как там – на дальних постах?
А на дальних постах, в запретной тиши – три боевых дрозда.
У них в арсенале – плазменный жезл и утренняя звезда.
И врагу не пробраться через заслон, пока дрозды начеку.
Я знаю, я сам когда-то служил с ними в одном полку.
На небе кто-то танцует вальс под скрипку и аккордеон.
Начальник заставы летит во мгле, как золотой грифон.
Солнце к овиди тянет луч – режет глухую тьму.
За тьмою – твой дом. Но дрозды не спят – охраняют мой путь к нему.
Облака
Мне – семь. Я наблюдаю облака.
Лежу на крыше на краю вселенной.
Ажурный дым не движется пока.
Небесный свод кипит – румянопенный.
Есть облака – похожи на медуз;
На кружевные юбки балерины.
Куда ж они сегодня держат курс?
К Замбези? На Курилы? В Аргентину?
Там – в облаках – каналы для воды;
По берегам – инжир и шампиньоны.
А может, не каналы, а пруды!
И рыбы в них на триста три вагона.
А вдруг там не пруды, а океан?!
Бегут в волнах пиратские фрегаты?
А если к рифам выведет туман,
То вниз пиастры ссыплются куда-то.
Но капитаны твёрдою рукой
Ведут суда к затерянным атоллам –
Туда, где только грезится покой
И никому ходить не надо в школу.
Вокруг меня бурлит волшебный мир.
(Внизу – дома, но я домов не вижу.)
Мне – семь. Сто книг зачитаны до дыр.
Одна –
Под головой.
Лежу на крыше…
Огни
Горят далёкие огни,
И там какие-то они
Живут себе, не тужат.
У них, должно быть, ужин.
Сидят на кухоньке вдвоём,
А их уютный старый дом
Плывёт летучим кораблём
Куда-то в дальни дали,
Где тьмы и не видали...
Да, знаю, я придумал их,
Вот взял, да выдумал двоих.
А всё не так – иначе.
Поначитался вздорных книг,
И оттого чудачу.
А там... А там лампадный чад!
И образа мироточат,
И старец в малахае
Сидит кудлатый и седой
И пишет сказки бородой,
В слезу её макая.
И всюду тьма глухая.
Хотя... А вдруг там НЛО?!
Упал, и сломано крыло,
И инопланетяне
Всё тянут – не потянут
Чего-то гаечным ключом,
Но леший им кричит: Качнём!
Эй, водяной, упрись плечом!
Давай-ка, брат, поможем
Парням зеленокожим!..
И, разводя хвостами воду,
Несут русалки бутерброды.
Но... снова вряд ли. Да, впросак
Я угодил, пожалуй,
И всё ни чуточки не так,
Как навоображал я.
И – никакого НЛО,
Меня тут вовсе занесло.
А там вдвоём сидят они.
Их взоры – лучики в тени,
И чем-то нам они сродни –
Живут и зла не помнят.
Их чада утром загалдят.
Ну, а пока они сидят,
Их вечер даже непочат.
И сонный лунный тихопад
Стекает в сумрак комнат.
Опавших бабочек собираю
Опавших бабочек собираю.
Не знаю, спасу ли.
Небо в лучистой оправе,
Будто в июле.
Но уже октябрь,
И закат розов.
Солнце смотрит в иллюминатор –
Брусничны косы.
Рощи задремали –
Румяны тоже.
Отдам им бабочек в мае,
Пока буду должен.
Отраженье
Пролетевший листок, притворившись колибри,
Отразился во льду замерзающей лужи.
Так – незримые нам – отражаются в Тибре
Стерегущие Ponte Sant’Angelo души.
Растопив глубину, отраженье от зыби
Оттолкнулось скорей (тут, по счастию, мелко),
Отряхнувшись, вспарив и отпрянув от липы,
Воссияло в глазах пробегающей белки.
Рикошетом – в траву и немедля – в тельняшку,
Что носила берёза, да к иве плакучей.
Здесь открылся на миг небосвод нараспашку.
И сиянье взлетело. И сдвинулись тучи.
И Господь улыбнулся, поймав отраженье.
И сказал: отчего б не сыграть в эти игры?
И ступил с высоты. И пошёл на сниженье –
Невесомым листком, что похож на колибри.
Прапрадед пил с утра какао
Прапрадед пил с утра какао,
Вкушал яишню не спеша.
Читал газету. Радикалов
Корил в четыре этажа.
(Они опять призвали к стачке,
А тут – Цусима и позор!..)
Потом адресовал укор
Министрам, дворнику и прачке;
Честил полицию («сатрапы»!),
Сердясь, хватал сюртук и шляпу
И с тростью выходил во двор.
Пора в присутствие!
– Извозчик!
– Да, барин!.. Мигом долетим!
– Какой те барин? Я попроще!..
Давай же, трогай…
Горький дым
Уже стелился над страною.
Всходило новое. Иное.
Не лёгкий жребий выпал им…
Сто лет промчалось, даже боле.
И снова слышится: «доколе?».
(У нас особенная стать!)
И дым опять тягуч и едок.
Но спи спокойно, славный предок!
Прорвёмся! Нам не привыкать!..
Привет, Зима!
Ты заварила мне ноябрь
На палых листьях и снегах.
Остановила календарь
От нас с тобой в пяти шагах.
И мы теперь сидим вдвоём –
Пьём терпкий чай и говорим.
И наш уютный старый дом
С моей мечтой соизмерим.
И я шепчу: Моя душа,
Ноябрь – это только дверь.
Он – как вопрос Упанишад,
Он – словно плач и скрип потерь.
И он совсем не виноват,
Что он, увы, уныло-сер.
Он – лишь натянутый канат
Над сонной грёзою химер.
И ты киваешь: Милый друг,
С тобой вполне согласна я.
Ноябрь натянут, будто лук.
Стрела помчит до февраля.
А там – и март, затем – апрель
И славный, чистый, юный май.
И небо синее – под гжель,
И солнца жаркий каравай.
Войдём в ноябрьскую тишь,
Проникнем сквозь зеркальный дым…
Ты говоришь, и говоришь.
А после – оба говорим.
А бледный день уже истлел,
И осень скрылась за дома…
И вывожу я на стекле:
Привет, Зима!
Прорастая в весну
Когда заснеженная наледь
Творит торосы из теней,
Так хочется халат напялить.
Да и носки – пошерстеней.
Залечь на дно – во мглу дивана,
Взять книгу. Можно не одну.
И тихо прорастать в весну,
Лелея сны апрелемана.
И знать, что хмари выйдут вон,
А следом хвори сгинут в Тартар.
И залучится небосклон,
Смеясь над шутками dell′марта.
И грезить, что наступит мир –
Забьют фонтаны из зениток...
Басё отложен и Шекспир.
Пьют чай Офелия с улиткой.
Огонь, свернувшись в очаге,
Сопит, хвостом укрывшись лисьим.
Зима, любуясь перволистьем,
Уходит в рваненькой пурге.
Путь бороны
Капитан землепашцев завершает дела на земле,
Улетает в кипящий стеклоугольный бетон.
Сверяя маршрут с морщинами на хозяйском челе,
Улыбаясь, машет крылами его птеранослон.
Приземлившись, капитан заходит к соседу – мастеру эдд,
Что теперь пишет оды, размахивая топором в пустоте.
А тот, разрывая в клочья радость прежних побед,
Бурчит, что слово – только одно, остальные не те...
Буря в стакане города к рассвету почти улеглась.
Немного солнца в холодной войне – это ль не повод к переводу часов на язык весны?
Капитан знает: то, что для иных – грязь,
На деле – путь бороны.
И он достаёт бурдюк, разливает в стаканы
Соки земли, в которых – и смех, и плач.
И мастер эдд пьёт с капитаном
За здоровье прекрасных кляч.
Разнотравье
Помнишь, летом мы бродили по некошеной долине,
Где шмели гудели важно колдовским напевом навьим?
Солнце сладкое катилось по густой небесной сини,
И земля вокруг качалась безмятежным разнотравьем...
А потом пришла прохлада. Потянулись ветры к югу.
Солнце землю озирало взглядом сумрачно-плакучим.
И с деревьев полетела медно-ржавая кольчуга.
И бледнело наше небо среброкрылым разнотучьем…
А теперь туман сползает ниже самой низкой крыши,
И пурга на лыжах мчится над печальным побережьем.
Жаль, не можем мы вмешаться в то, что нам даётся свыше…
И округу укрывает монотонным разноснежьем.
Знаешь, зимы преходящи. Снова жгучим апельсином
Глянет солнце из-за тучек. Мы тропу свою направим
В пробудившиеся дали, в первоцветные долины,
Чтоб услышать, как колышет ветер вешним разнотравьем.
Ровно в семь на причале
Быть трудоголиком, может, неплохо, но
Ждёшь ты меня ровно в семь на причале – там
Встретят нас всадники гордого Рохана.
Берегом моря, закатами залитым,
Вдаль поведут нас путями тернистыми
В сполох зари, по небесному знамени.
Там, нет сомнения, ныне и присно мы
Выйдем из прежнего знания. С нами не
Часто такое случалось когда-либо,
Чтоб рифмовали мы красками летними
Ветер и море. И дали из стали бы
Нам не сулили годины последние.
Будем мы биться с владыками тёмными,
Всадникам Рохана ведома тайная
Сила. По интерактивным иконам мы
Сечу транслировать будем он-лайново.
Тризна и пир… Но победа одержана.
И по эльфийской сакральной традиции
Мы обручимся. И дождики нежные
Будут всё литься и падать на лица нам…
Вот интересно, что в офисе скажут нам,
Как возвернусь на коне да при шпорах я?
Ты же ворвёшься в корсажно-безбашенном
Платье из ясного лунного шороха…
Рыбалка
Поскольку лунный свет утих,
И брезжит лишь едва,
Идём к реке, где ходит сиг
И плещется плотва.
Идём! Нас ждёт сырая гладь.
Не медли! Поскорей!
А коль плотва не будет брать,
Наловим пескарей.
Бежал наш день куда-то в бок,
А вывел вон – к реке.
Жаль, тут не водится миног.
Плесни-ка, брат, саке.
Прости, шучу… Да ну его!
Сейчас открою шпрот.
А к ним давай – налей-ка во…
Бросай! Клюёт! Уйдёт!..
Ах, чёрт!.. Не к ночи… Сорвалась…
Ты, братец, криворук.
Давай уж – лей!.. И жирный язь
Попрёт. И стая щук.
А там – в крючок вопьётся ёрш,
А следом – и налим…
Прошёл наш день. Он был хорош.
Господь пребудет с ним.
Скажи, ты тоже видишь это?
Скажи, ты тоже видишь это? –
Как с неба льются капли света,
Что солнце с морем – заодно,
Что ночь в лимонном кимоно
К рассветной гибели стремится?..
Морщинкой августа на лица
Ложится будущая тьма,
Плывут зыбучие дома,
И в нашу глушь бежит зима –
Пушистой розовой лисицей…
Сквозь янтарь
– Посмотри-ка, в янтаре –
Гроздья древности глубокой,
Будто древность – многоока –
Смотрит, думая о том,
Что за время на дворе?
И куда же от истока
Вдаль пошла её дорога,
И куда пойдёт потом?
Посмотри-ка, там цветёт
Флора девственного рая;
Звероящеры взирают
На безлюдные луга.
А в трясине злых болот
Кто-то рыщет, дорогая.
Жаль, не видно. Тьма сырая
Всё скрывает… Вон – рога!..
А ещё смотри: внутри
Трилобит, ползущий юзом,
И зубастые медузы,
И, как слон, огромный гнус!
Что за чудо-янтари!
Ах, какие в них инклюзы!
Так берём мы эти бусы?..
– Нет уж! Знаешь, я боюсь!
Талое танго
Талые воды стекали бурлящие,
Талое сердце стучало неистово,
Талое танго пылало над пристанью,
И танцевали матросы с рыбачками.
Дамы с собачками помолодевшие
Взгляды на пары бросали мечтательно.
Тихо роняло лучистую платину
Ломкое небо во тьму побережную.
Аккордеон из миров неизмеренных
И из времён, что, возможно, не сбудутся
Так – что рассветами полнились улицы –
Ласково пел о сияньи апрелевом.
Бледный Пьеро по распахнутым клавишам
Нежно струился крылатыми пальцами.
В талое танго стремительно, вальсово
Солнце врывалось смешливою барышней.
Славный Пьеро, из какой параллельности
Ты – в нашей тусклости, в нашей безликости?
Не умолкай же! И сможем мы вырасти.
И довзрослеем до мудрости, зрелости.
«Я уже здесь. Ваше время поблизости»,–
Молвил он тихо, едва угадали мы.
Талое небо печалилось далями.
Талое солнце скрывалось за пристанью.
Торшер
Торшер – истинный домосед.
По вечерам он творит миры, как иные – нетленку.
Из него на пол падает свет.
(Падая, морщится, потирает ушибленную коленку.)
А когда я из комнаты выхожу,
То торшеру нет нужды притворяться цаплей.
Он гаснет и бродит по комнатному миражу,
Размахивая темнотою, как саблей.
И приговаривает упавшему свету, помогая ему подняться:
– Прости, малыш, я ж тебя – не нарочно.
– А можешь мраком так страшно не клацать? –
Тот шепчет в ответ.
И торшер вкладывает темноту в ножны.
Треугольники
1.
Адама Ева запилила.
Угас порыв холостяка.
И он в сердцах уехал к Лиле,
Купив конфет и коньяка.
Лилит клевалась, точно птица,
Господь смеялся: Не воздам!
А что ж ты хочешь? – демоница!
И опечалился Адам.
И вновь, запиленный изрядно,
Он бросил краткое: Пока!
И к Еве двинулся обратно,
Купив букет и молока.
Грустили ангелы по веткам.
И даже змей слегка грустил.
Адам возглавил список предков,
Которым рай порой не мил.
2.
Карп и Клара – ах! – вовсе не пара!
Кларе жаль, что рассталася с Карлом.
Только Карлу милей Че Гевара.
Где-то в сельве они под огнём.
Ну а Карп носит Кларе брильянты
(Клара их не желает и даром!)
И всё дарит фиалки и банты –
Нежной страстию к Кларе влеком.
О, прекрасная, Карл не вернётся.
Герильерос суровы, как скалы.
У него доля канатоходца,
Он гуляет по неба кайме.
Только Клара смириться не хочет.
И всё шепчет, и молит устало
День-деньской, а порой и средь ночи:
Славный Карл, возвращайся ко мне!..
Их архангелы вместе собрались.
Поразмыслив, покликали бесов.
Братцы, нужен тут психоанализ! –
Кларин ангел крылами всплеснул.
Карпов бес усмехнулся: не стоит
Без бутылки и браться за тезы.
В этих судьбах мильон синусоид.
И копыта закинул на стул.
Так и спорят, и судят, и рядят.
За столетьями минули эры.
И чего это, спросите, ради?
Так ведь дело не в этих троих.
Это – вечно-вселенская тема.
Трое – лишь эталон для примера.
Но навряд ли решим мы трилемму…
Нам в себе разобраться б самих.
3.
Учитель танцев похож на косматого пса.
Учитель шансов носит космический шлем.
Первый всё шепчет: Вот бы уйти в леса…
Другой пишет в «личку»: Какие леса? Зачем?
Меж ними плывёт по радуге звёздный флот.
Они охраняют твой тростниковый сон.
А если новый не наступает год,
Они лишь смеются: видимо, не сезон…
Утром взлетают птицы твоих чар.
День открывает окна твоим льдам.
Один учитель – глина, другой – гончар.
Один из них – круг, другой – как всегда – Адам.
Учитель танцев – я, бредущий вдали.
Учитель шансов – я, что близок и тих.
Но ты пока не решила, а нужен ли
Тебе хотя бы кто-то из них – двоих.
Ты сидела у камина
Ты сидела у камина. Ты бокал вина держала.
К каблучкам твоим тянулись пламенеющие жала.
И рубиновые искры над тобой летали клином.
Нежно пели саламандры в знойном золоте каминном.
Ты качала головою. Ты мои читала письма.
Я писал тебе их в полночь. (Это в духе маньеризма.)
И сиял янтарный месяц в терпком воздухе жасминном,
Рассыпаясь по округе самоцветным серпантином.
Ты тихонько улыбалась – беззаботно, кареглазо,
Вспоминая, как искали мы театр Карабаса.
В сонном мраке оплывали свечи томным стеарином.
Ты сидела у камина в шелковистом платье длинном.
И парила в дальних грёзах – вся охвачена свеченьем.
Ночь несла тебя над миром огнедышащим теченьем.
Тьма укутывала город кружевным ультрамарином.
Ты мои читала письма. Улыбаясь. У камина.
Чайки, тучи, снегопад
Даже у бутылок в горле пересохло.
Мы же час убитый спорим и хрипим.
– Истина, дружище…
– Сдохла?
– Нет, оглохла.
Свет её в бокале непоколебим.
А над морем чайки вьются да не спорят.
Чайкам ведом вектор жизненных тревог:
Главное, чтоб солнце озаряло море.
Это значит – снова улыбнулся Бог.
– Ты открой Декарта!..
– Полистай Вольтера!..
– А вот Чаадаев, помню, как-то раз…
– Старина, послушай: время – лишь химера!
Вот вернётся разум… и рассудит нас.
А по небу – тучки. Что им пересуды?
Им бы только – воли, света и тепла.
– Отчего ж тужить нам? Подставляй посуду!..
И беседа дале плавно потекла.
Речка Гераклита, лезвие Оккама,
Ахиллес Зенона, маятник Фуко…
Лао, Заратустра, Кришна, Гаутама…
Ложь гнездится рядом, правда высоко…
А в полях гуляет ветер зимнекрылый.
А в лесах на ветках – звёздная роса.
Завтра снег повалит – меньшего б хватило…
Но весна просушит наши паруса.