* * *
В неверном свете ночника
что можно знать наверняка?
Что речь, как русская верста,
немногим – песней на уста.
Что старый спор добра со злом
не надо делать ремеслом.
* * *
Верни мне слово – я тоскую,
я задыхаюсь в тишине.
Не вою в поле при луне,
не щёлкаю и не токую.
Я молча ухожу в глухую
защиту, пью напропалую,
не чаю о грядущем дне ‒
и не сменяю на другую
судьбу свою, пускай немую,
но предназначенную – мне.
* * *
Дали голос, но не дали хлеба
для продления жизни земной.
Кто делился насущным со мной?
Ты да небо.
И за каждое слово
мне сторицей воздастся в раю
или том безмятежном краю,
где увидимся снова.
* * *
Как и во время оно, при Горохе,
в мирском существовании своём
блаженные, шуты и скоморохи
пророчим, балагурим и поём.
Нас вечности бездонный водоём
поит и хлеба выдаёт по крохе,
чтоб сдуру не загнулись по дороге,
которой мы бредём или ведём
под солнцем, снегопадом и дождём
согласных мыкать горе вместе с нами.
И намертво зажатые делами,
кто сам с собой, любимым, кто вдвоём,
а чаще, по традиции, втроём
сидим до ночи и от страха пьём.
* * *
Кто бы как ни прославил
ход светил и планет,
исключений из правил
в нашем случае нет:
чужеродны и странны
мы всегда и везде ‒
и в незнаемых странах,
и в родимом гнезде,
потому что не клянчим
у фортуны пятак,
а голубим и нянчим
шар земной на руках.
* * *
Цены не зная бедам и победам,
молчу о чём и что сказать хочу,
каких закономерностей ищу
я проявлений, кто бы мне поведал
и проклятым вопросом одолжил:
зачем не колдовал, не ворожил,
а мимоходом забавлялся речью
и, не считая времени и сил,
окольными путями колесил,
когда земля летела мне навстречу?
* * *
Я не верю в дурные приметы –
суеверия впрок не идут,
только странные люди, поэты,
неспроста на планете живут.
Настоящие и графоманы,
про космический свой неуют
необъятные пишут романы,
бесконечные песни поют.
Непригодные к правильной жизни,
благ общественных не создают,
а исчезнут – и вмиг катаклизмы
человека дотла изведут.
* * *
Отрава, отрада уму,
прозрение и озаренье,
ненужное никому
напрасное стихотворенье
не стоило разве трудов,
сомнений, обид, заблуждений?
Вкушай от незрелых плодов
своих сновидений и бдений.
Смирись и возблагодари
судьбу, провидение, Бога
за то, что дожил до зари,
хоть это как будто немного,
что самозабвенно плясал
на проволоке без проволочки
и всё ещё не написал
последние строчки.
* * *
Вы спины гнули до седьмого пота
и рук не отрывали от сохи,
а у меня бессонная забота
одна была – писались бы стихи.
Вы родились в смирительной сорочке
и прибыли тащили в закрома,
а я вносил рифмованные строчки
в худые рукописные тома.
У вас в ажуре всё и шито-крыто.
Я маюсь у разбитого корыта –
взыскующий искомое нашёл.
На берегу, испив шеломом Леты,
регалии отбросим, эполеты
и подадим паромщику обол.
* * *
Мучимые жаждою исконной,
приступами страха и тоски,
мы взыскуем истины посконной
до последней немощной строки.
Но она – посконной не бывает,
а она бывает – золотой.
И она, бывает, убивает
каждой буквой, каждой запятой.
Зная – обречённые на гибель,
всё равно дерзнувшие посметь,
истину приветствуют нагие
ратники, идущие на смерть.
* * *
Без угомону мятётся и мечется,
вспять напирает и встречь
за перекаты и плёсы ответчица –
реченька-речица-речь.
То горячей нуклеарного демона,
то холодна, как змия,
только собою ведома и ведома
только себе самоя.
* * *
Не дождёмся, но подождём...
Убеждён –
откопают историки
меж бумажной трухи
доказательства
версии:
что народу истерики,
то поэту стихи
и по гроб обязательства
перед вечностью.
* * *
Ещё в утробе мы заболеваем.
Пожизненно поэт неизлечим.
Годами словохарканьем страдаем
при свете электрических лучин.
Но только тот блажен, кому до гроба
чинила перья и карандаши
поэзия – тяжёлая хвороба,
чахотка неустроенной души.
* * *
Век от вдоха и до сдоха
не копейкой дорожу,
а как нищий выпивоха
слов на паперти прошу.
Дело доброе – копейка
и сойдёт на чёрный день,
только свой эдем и пекло
под ребром куда же деть?
Где спасение и выход?
Разве – милости молить,
чтобы тяготы, увы, хоть
мне на время умалить.
* * *
Хряк не сожрал, господь не выдал,
судьба-злодейка довела:
стихи не бродят с умным видом
вокруг да около стола.
И не колотят, словно грушу,
так называемый талант,
а то ли тело, то ли душу
зело мурыжат и томят.
По подсознанию намаясь,
приходят, как срамные сны,
но никакой психоанализ
природы их не объяснит.
* * *
Кто стихов не читает,
тот стихов и не пишет.
Кто на рифму чихает –
тот её и не слышит.
Супротив – не дерзает
и на благо намерен,
он доподлинно знает
и железно уверен,
что стихи не решают,
а ни мало ни много
только делу мешают
и в беде не подмога.
Я ж – по жизни везучий
и с удачей в ладони –
верю чуду созвучий
и упёрто долдоню,
что в эпоху плохую
и в хорошую эру
никого ни в какую
не склонить в эту веру.
Ведь в неё не рядятся
и в неё не играют.
С ней не только родятся –
от неё умирают.
Но рассудят потомки
наши споры пристрастно,
разделяя итоги
на триумф и фиаско.
* * *
Еккл. 1, 8.
Не насытится око зрением,
не наполнится ухо слушаньем,
как пытливый ум – озарением,
а пустая утроба – кушаньем.
Так и жить бы до самой старости,
душу живу что было сил нести
преисполненной благодарности
к пожирающей ненасытности.
* * *
Надежда теплится, степенная
простой сусальной красотой:
жизнь и бесцельная – бесценная
своею мерой золотой.
И настигает откровение,
как стакашок на посошок,
что каждое её мгновение –
всего шажок, всего стежок.
В ней, словно тело в одеяния,
всё облекается в слова,
и обрекает на деяния
кого конвой, кого канва.
А по заслугам воздаяние –
одна загробная молва.
… – 25 января 2019
© Олег Тупицкий, 1994–2019.
© 45-я параллель, 2019.