* * *
Безнадёжно письмо, словно мёртвый цветок, не оттает
твердь души твоей. Сумрак. И буквы слетают к ногам
серым пеплом. Смотри, как они сквозь снега прорастают,
возвращая мне в снах, то, что было даровано нам.
То, что было – навек запечатано в память пространства,
в окна города, в камень и в эхо от наших шагов.
Отрешённость твоя – ледяное твоё постоянство –
тает только во снах, на границах у наших миров.
Там касаний ожог – во всю душу кровавым рассветом.
Там зелёные луны в твоих сумасшедших зрачках.
Там вещественен свет, и мерцают во тьме силуэты.
И взрывается ночь в ослепивших меня фонарях.
Ты во мне навсегда. Твоё имя – болезнь и молитва.
Словно кожи кусок отдала в безвозвратный залог.
Словно реки беспамятства в вечности кем-то разлиты.
Словно там не живут ни любовь, ни сияющий Бог.
* * *
Дышать стихами есть простой резон:
чтоб обостряли истинное зренье,
и открывали аур оперенье,
и затмевали золочёный трон.
Они – всепроникающий озон
и солнца луч вне радости и боли,
сжигающий зародыши неволи.
Они – небесный колокольный звон.
Чтоб рабство духа слогом разорвать –
и внутривенно Бога осознать.
Здесь током бьёт
Стихи, как дыхание мира, к которому мне позволено прикоснуться.
Очнуться,
наполненным до предела,
без подготовки и полутонов, сразу, словно провести мелом
черту,
ту,
которая – переход, но ты об этом не знаешь,
играешь
в классики или что-то другое,
такое,
в котором ты
должен перепрыгнуть её, и...
внутри
остановить время, не узнав себя, ощутив биение живого пространства,
сгустки эфира, без алкоголя, наркотиков, транса
и медитаций.
Без адаптаций,
случайно, неосторожно...
словно негру, привыкшему к чёрной коже,
не просто сказать, что она – костюм, почти как у водолаза,
что под ней – сразу белая-белая,
даже не загорелая,
а найти молнию и снять...
и ничего более не объяснять,
пока не попросит сам.
Ведомо небесам,
почему стихи, словно прохожий,
рекою неосторожной
идут и идут...
льют...
как будто,
в это странное утро
пространство ими дышит
и утоляет жажду на век вперёд.
Дождь... Иногда – радуга, а иногда – током бьёт.
И ты, как слово, небом изречен...
Здесь ты полжизни вспоминаешь суть,
а, обретя, рвёшь узы и границы...
Шагнув на неисповедимый путь,
ты так похож на раненую птицу...
И, кажется тебе, что обречён,
что не успеть, что шатки все основы,
но... ты, как слово, небом изречён
и набираешь силу через слово...
Звучишь, сияешь, ищешь унисон
с первопричиной золотого света...
Звездою вечной боговоплощен,
твоя душа – сокровище планеты,
и око Бога, и его цветок,
неповторимый, от земли в безбрежность...
Ты никогда здесь не был одинок,
вся жизнь твоя – проявленная нежность...
От неба к сердцу, как молитва, шаг.
Так вымолви его. Он непреложен.
Словами-миррой капает душа
в ладони Бога... До вселенской дрожи
звучит Аминь и Амено и Ом...
и небеса ответствуют и внемлют...
Ты, свет от света, небом изречён,
чтоб отогреть стихами эту землю.
Игра
Бог лишь играл. А я не понимала,
Что это Он. Старалась отыскать
В нелепостях высокое начало,
И все уроки выучить на пять.
Шел тёплый дождь. Сверкающей рекой
Сквозь душу вечность медленно струилась…
Смахнув слезинки маленькой рукой –
Заплакал Бог – игра не получилась.
Листопад...
Чуть мерцая, падают тихо листья,
разгораясь, не угасая.
Древо жизни. Свет его серебристый
от земли до самого Ра...я?
Да, и я там. Воздух дрожит в полёте.
То, что прожито, полыхает,
слепит душу. Вечность на повороте
смотрит мимо, не замечая...
Эйфория. Плотен прохладный ветер.
Вертикален. Все выше, выше...
Мы – пришельцы. Неба смешные дети.
Нас зовут, только мы не слышим.
Листопадно трепетны наши жизни.
Расставаясь, не исчезают.
Умирая – с миром лучами брызнут,
возвращенье искрами обретая.
* * *
Мир преломляется тобой
и отраженья множит...
души неведомый прибой –
мурашками по коже...
И, пробиваясь сквозь гранит
неожиданья чуда,
отдельно от меня парит,
как снег, из ниоткуда....
Он канет вновь в небытиё,
не прикасаясь, мимо...
Мы не обещаны вдвоём,
а лишь неразделимы.
Не плачь…
Не плачь, ты ведь знаешь,
что, когда не летаешь,
дожди идут в самом далеком углу ауры,
ры-
бок золотых пытаясь там развести,
спасти
пустыню, думающую, что она бескрайняя, ненасытная,
песками печали скрытая,
убаюканная в этих дюнах
самим сам-умом,
идеи-песчинки пересыпающим,
тающим
изнутри себя...
Он шепчет тебе, что пустыня в глубоких трещинах...
Это неважно, она – вещая.
Складывай эти знаки в линии,
иногда черные, иногда синие,
просто читай, смотри... Пустыня не бездна –
исчезнет,
без пафоса, незаметно,
стирая свои приметы,
тогда, когда ничего не ждёшь,
превращая свои песчинки в дождь
внутри и снаружи,
в лужи, которые здесь и там...
Голый платан
дрожит листьями, а капли слетают и бьются оземь,
в прозе,
стихах, заполняя безмолвие, рисуя узоры.
Осенние разговоры,
как брызги, стекают по нервам.
Будь первым,
напоившим пустыню,
отныне
и навсегда.
Живая вода
впитает твои огни,
они
уплывут к другим.
Не плачь, тишину в ладонях храни...
Сказанное – дым.
Невозвратность
Невозвратность – моя. «Всё пройдет», – Соломону виднее?
Здесь у каждого свой, предначертанный Богом урок.
Прорастает душа. Прямо в небо, а тело – стареет,
обречённо взирая на краткий дарованный срок.
Невозвратность моя... Отголоски шагов уходящих...
Облака моих снов... Незаметна, казалось, и грань
между прошлым и будущим, тем, кто всегда настоящий.
Кто лучами зари шьёт навеки тончайшую ткань,
создавая себя. Добавляя по искре в пространство.
Каждый миг, каждый день, согревая чужие сердца.
Острова невозврата – лишь капля последнего шанса,
чтобы боль негасимая не исказила лица.
Там сияют стихи, и дождями нисходят молитвы
за потерянных нас, возвращая незыблемый ток.
Радость в воздухе том ароматом чудесным разлита.
Как тебе рассказать, что и остров – совсем не итог?
Человечья судьба – лишь иллюзия, странные игры.
Мы – лишь звёздная пыль на отрезке земного пути.
И, стекая в закат, как слезинка неведомой мирры,
мы вдыхаем рассвет, чтобы завтра на небо взойти.
Слезы Богородицы
Ветер качает слезы её
в белых ладонях.
Песню печально, тихо поёт,
к ночи уронит
росами оземь, в талый закат,
травы обнимет.
Ляжет в туманы пламенный град.
Горе не стынет.
Горе алмазом ясным горит,
солнцем вечерним.
Горе её тишиною звенит,
памятью терний.
Градинки в горсть, у индиговых врат
замер входящий.
И... отворились. Бесценнейший клад –
дар настоящий.
* * *
Сны опять, как тысячные жизни,
проживаю, ипостаси длю…
разные обличья и отчизны...
и о разном Господа молю.
Вновь воюю и во сне летаю,
на руках из боя выношу.
Вновь тебя в свершившемся встречаю,
где-то там, у бездны на краю.
Где-то там мы – явленная жажда...
там любовь, как вечный резонанс,
где-то там – мы умерли однажды,
и огонь нечаянно погас...
То, что внутри горит
Я научу тебя дышать золотом рассветных лучей.
Эй,
ты слышишь?
Ты станешь немного выше
и отрастишь прозрачные крылья из золотого дыма
с неуловимым
ароматом озона.
Какого тона,
ты спрашиваешь?
Раскрашиваешь
Сам – цветом своей улыбки, слёз...
что принёс,
то и есть,
отражение – почти месть,
а кому-то награда.
Лучи – это цветы небесного сада,
прорастающие золотой пыльцой на твоей коже.
Ты можешь
насыпать её в ладони другим, превращать в искры,
быстро
отогревая застывших.
Бывших
волшебников не бывает.
Тает
в твоих глазах осень, но далеко до весны...
Сны
тоже имеют значение,
в течение
твоей жизни вплетая золотые ручьи.
Молчи.
Дыши небом,
золото не расплескай.
Рай –
это то, что внутри
горит.
* * *
Убить может каждый, а вылечить – нет.
Согбенны печали бесчисленных бед.
И боль, как остывшие угли в груди,
и камни-потери лежат на пути.
Убить может каждый, а вылечить – нет,
но в каждом блуждает затерянный свет.
Он искрами тлеет в словах и делах,
Сияющий сердцем не ведает страх.
В нем ясного неба улыбка горит,
как ангел, парящий в полоске зари.
Смотри, за тобою – серебряный след.
Убить может каждый, а вылечить – нет?
* * *
Человечья речь, словно острый меч.
Голова с плеч, да без жалости...
Человечья речь... Ей бы небом течь
и в сердцах жить нежной радостью.
Человечья речь – негасимый свет,
как заря – в мир, ветром пламенным...
Каждый может быть словом отогрет,
если даже им он был раненный...
Человечья речь – эхо дальних гор,
там стихи жизнь пишут набело.
Человечья речь – выстрелы в упор.
Изреки Свет – станешь Ангелом.
Что с тобой?
Лица неявных видений, с детства, вокруг меня,
как языки огня – в непрерывном движении,
Парении
и столкновении с зябкой ладонью капель, дрожащих так многолико,
в крике
о старости накренившейся двери старого дома.
В котором знакомы
странные звуки, запахи, лица:
каждая половица,
со скрипом и даже визгом,
осязаемо близко;
окна, смотрящие в военный бинокль моего деда;
война и победа,
живущие тут, эхом его шагов;
перезвон на разные голоса часов,
обращающихся со временем весьма вольно,
как с гипотетическим полем,
в котором одновременно всё и всегда;
беда,
приходившая в дом не раз, словно лавина;
запах киселя из калины,
почти лекарства;
царство
героев, живущих на печке и потолке...
В этой реке
явно ощущаемых образов – я.
Живая
ткань пространства,
но почти без шанса
понять часть его,
смысл земных берегов,
то, что называется «я», и где у него границы.
Слиться
намного проще,
ощущая, как дрожат листья в продрогшей роще,
а сок замедляет своё движение под корой.
Спрашивать: «Что с тобой?»
в этом случае рано.
Открытой раной
край разрыва с пространством саднит позже,
когда кожа
уже не помнит, что дождь идёт сквозь,
а душа
задыхается, не умеет дышать
светом
(изначальная данность теперь – чужие секреты)
и, чтобы почувствовать себя живой, ищет боль.
Вот тогда пусть хоть кто-нибудь спросит меня: «Что с тобой?»