Пить по ночам нельзя
Пить по ночам нельзя, петь по ночам нельзя,
ездить в машине тоже не очень хочется.
Капли дождя, вниз по стеклу скользя,
будто перечисляют признаки одиночества.
Капли, не стóит: в мертвенном полусне
все-то его приметы неплохо помню я.
Капли в какой-то миг превратятся в снег,
снег же потом растает под солнцем полудня.
Вот он – миниатюрный круговорот вещей.
Должен какой-то вывод сделать на этой основе я,
не о конкретном чём-то, а обо всём вообще –
это, наверно, оды моей условие.
Что бы я мог сказать, впрочем-то, раз давно
суть тут и там, как камни, по мне раскидана:
что нам, что нам, кроме тоски, дано?
Что нам, кроме тоски, дано?
Любовь прошла
Любовь прошла, как тот осенний дым,
стоявший над рекой в низине.
Теперь там пусто – ни меня, ни вас.
Хотелось бы быть вечно молодым,
но плюсы есть: для водки в магазине
давно уже не нужен аусвайс.
Всегда казалось, был какой-то прок
в словах, произносимых с хрипотцою,
но мы его забыли, променяв
на что-то, что важней, чем русский рок.
Теперь нам больше, чем посмертно Цою.
Ты вряд ли вспоминаешь про меня.
А я доныне помню: был концерт,
мы целовались пьяные в толпе. На
все лады вокруг под стать певцу
орали «Хой!», лилась пивная пена.
И ты спросила: «Что нас ждёт в конце?»
И вот мы подошли к тому концу.
Здесь ждут дела, важнее, чем тогда,
когда мы покупали сигареты,
боясь, что продавщица сдаст отцу.
Здесь есть хозяйство, дети в два ряда,
застиранные временем портреты,
любовь к селёдке, водке, холодцу.
Есть будущее, и оно теперь
весьма неплохо ляжет нá три ноты:
диван, дом, телевизор – ДДТ.
Мы слушали когда-то их – тебе ль
не вспоминать о том, идя с работы,
а после грея ужин на плите.
Но ты забыла всё. И только мне,
парламентёру слоя индивидов,
которым в жизни выпал сектор «грусть»,
все впечатления авансом выдав,
судьба оставила лишь зеркало в стене.
И я смотрю в него, всё помня наизусть.
Памяти Юлии Виноградовой
Дребезжащий трамвай, как хабалка в стальных бигуди.
Не на нём ли, забыв остановку, ты сгинула где-то?
И в какой мегафон ни кричи тебе вслед: «Погоди!»,
Не дождёшься ответа.
Быстро тающий снег пеленает и слепит глаза,
Будто мы лилипуты, а он – гулливерова перхоть.
Бесполезно теперь пресловутые жать тормоза –
Ты успела уехать.
Как-то глупо уже возвращаться насильно туда,
Где твой образ живёт. Это всё – умозрительный фетиш.
Но, позволишь ли нет, буду я приходить иногда,
Ты меня не заметишь.
Всё сотрется в муку: города, человеки, зима.
И в назначенный срок каждый в рот заполучит монету.
Много было потерь, не сходить же по этой с ума –
Перетерпим и эту.
Всё промысел Божий
Всё – промысел Божий: провал или громкий успех;
иголка под кожей, и радостный девичий смех;
тоска, буффонада, осколки стекла под ногой;
окрестности ада, куда попадаешь нагой.
Да-да, это тоже придумал, как водится, Он –
безрадостный Боже, к которому мы на поклон
спешим всевечерне и утром, продравши глаза.
Ведь что делать черни, толпою погнавшейся за
каким-нибудь смыслом, превыше питья и жратвы?
Дышать углекислым в окрестностях темной Москвы
обрыдло и тошно. Но что Он даёт нам взамен?
Наверное, то, что и может давать сюзерен:
надежду и веру на то, что за крайней чертой,
откинув портьеру, столкнёмся мы не с пустотой,
а с чем-то, что здесь вот познать нам никак не дано.
Незнание бесит, но так чудотворно оно.
Тишина
Тишина бескрайнего пространства.
Равнодушье внеземных орбит.
Не имеет на спасенье шанса
Тот, кто по умершим не скорбит.
Ночь накрыла город всею гущей,
Как коробку спичек в пятерне.
Брюс, увы, отнюдь не всемогущий.
Или тот пацан подрос во мне.
Ничего, что жизнь пережевала
И вот-вот отплюнет, как слюну.
Мама за меня переживала,
А теперь лишь шепчет: ну и ну.
Я же для уверенности пущей
Буду тем мальчишкой для битья.
Человек, по лезвию бегущий,
Ждёт от жизни крема для бритья.
Гитарный звук
Гитарный звук, напевный и протяжный,
Вдруг вынырнул на миг из темноты.
Сентябрьский воздух, медленный и влажный,
Ещё хранил остатки теплоты.
Боролась жизнь за место под светилом –
В кустах, в траве, под зеркалом воды.
И милая прощалась где-то с милым
Навечно, но, скорее, до среды.
А я дымил пижонским «галуазом»
И щурил от заката левый глаз.
Жизнь становилась лучше раз за разом.
Как жаль, что это был последний раз.
Привязалась привычка с утра
Привязалась привычка с утра
Пить бальзам из лекарственных трав,
А потом говорить с силуэтом,
Возникающим в мутном окне –
Я спрошу, он ответствует мне,
Но не смотрит в глаза мне при этом.
Я пытался приблизиться, но
Утыкался ноздрями в окно:
Глядь и нет никого – только ворон
Прокудахчет, взлетая с ветвей.
Что-то важное в жизни моей
Прошуршало полуночным вором,
И исчезло, оставив следы
В сердце, полном остывшей воды,
Не морской, но такой же солёной.
Всё я жду: в середине ль, в конце ль
Обозначится чёткая цель.
Ну, а нет – так закончу без оной.
Собака
Видишь нос мой, опухший от слёз?
Это детство, дружок, это детство.
Под ногами крутился наш пёс,
Но куда-то пришлось ему деться.
Вот шипит в чёрной луже карбид.
Вот пугач мой нацелен им в спины.
Отомщу им за всё – пёс убит
Арматуриной этой детины.
Оборачивается кретин,
Смотрит мимо, зрачками вращая.
Их тут трое, а я тут один.
И стреляю в него с пугача я.
Дальше зарево, зарево, за...
Ничего больше толком не помню.
Тот пугач ему вырвал глаза.
Стало вдруг так спокойно, легко мне.
Будет следствие, может быть, суд;
Будет мать его плакать до дрожи.
Ну а пса на помойку снесут,
Да и всех нас когда-нибудь тоже.
Темнело небо за окном
Темнело небо за окном, сгущались тучи.
Чертили молнии нездешние параболы.
Свои желания вам так и не озвучив,
Я вдруг засобирался: всё, пора бы мне.
За мною следом поспешив, – вам не зажечь ли
В прихожей свет? – с ехидством вопрошали вы.
Как много было в вас презрения и желчи.
Сказав «о нет», я тут же полку с шалями
Или с какими-то похожими вещами
Внезапно снёс всем телом гуттаперчевым.
Когда волхвы о чудике вещали,
Вестимо, я родился этим вечером.
Я вышел в тёмный двор, бурля подобно
Цветному морю, скованному скалами.
И свора диких псов, смотря недобро,
Мне в спину щерилась прогнившими оскалами.
Я больше не вернусь сюда – я дальше,
Как можно дальше убегу отсель, уеду ли!
Вам подавай фанфары генеральши,
А мне родители и комнатки-то нé дали.
Зачем я вовсе к вам пришёл – обман, позорище!
Как хорошо, ваш папенька не видел нас.
Мой взор скользил по улицам мозоляще...
Из снов пора вернуться мне в обыденность.
В обыденности ж утро серым маревом
Вспухало, словно пот на лбу покойника.
И чёрный силуэт в стеклянном «Марриотт»
Взирал в окно без штор и подоконника.
Отступление
Почти тепло, не слышно свиста
не знающих разбора пуль.
И ночь безветренна и мглиста,
как будто вновь июль.
Я всё бросаю. Эта бездна
поглотит нас с тобой, увы.
Твоя винтовка бесполезна –
напрасен жест вдовы.
В четверг погиб твой бедный Отто,
оставшись с «вальтером» одним.
А впрочем, знаю отчего-то,
что скоро встречусь с ним.
Кругом леса, болота, рощи;
мой китель превратился в рвань.
От нашей фюреровской мощи
осталась только дрянь.
Тогда, в далеком сорок первом,
идя в смертельную юдоль,
мы верили безумным перлам,
что пел нам всем Адольф.
«Мы Прометеи, – плёл твой Гюнтер, –
несущие сквозь тьму огонь»...
И что? – ты спрятался в свой бункер,
а нас толкает бронь
советских танков в эту морось,
промозглость, лагерную стынь.
Они наращивают скорость
средь скифских сих пустынь.
И мы бежим, mein lieber Гретхен,
обратно в Польшу, сквозь года,
по деревням, пустым и ветхим.
В моих лаптях вода.
Но лучше так, чем вовсе босо,
как, знаю, многие из нас –
ну как, модели Хуго Босса,
такой вот вам показ?
Связала нас с тобой без ниток
остервенелая судьба.
Мы слышим грохот их зениток.
Твой завиток со лба
я убираю грязным пальцем –
да, Гретхен, это дно.
А впрочем, мы к неандертальцам
скатились уж давно.
И Шамбала, и Аненербе –
о бедный европейский ум,
надолго ты теперь в ущербе.
Cogito ergo sum –
не наша формула отныне.
Мы распрощались с головой.
Там, где смолкает звук латыни,
Её сменяет вой.
Нас сваливает с ног усталость.
Все ближе слышен русский мат.
Недолго нам с тобой осталось.
Как холоден их март.
Ведь было много шансов вроде ж –
мы покорили целый мир...
Хорош тандем, ты не находишь?
Вдова и дезертир.
Я не увижу милый Дрезден,
не выпью пива на углу,
а буду вечно злым и трезвым
бежать с тобой во мглу.
Винтовка нам нужна всего лишь,
чтобы отсюда выйти вон.
Зачем ты, Гретхен, нас неволишь?
Представь, что это сон.
Мне стыдно называться немцем!
Несокрушим их Третий Рим.
Нас ждет наш внутренний Освенцим –
мы вместе в нём сгорим...
Всё зло приходит ниоткуда
Всё зло приходит ниоткуда.
И смерть уводит в никуда.
И нет ни праздника, ни чуда,
А только мутная вода.
Туман скрывает море, горы.
Короткий ум не зреет суть.
Мы, вероятно, нищи, голы
Придём когда-нибудь на Суд.
Но и в таком покорном виде
Не жди смягчений от судьи,
Ведь ты не царь в своей Колхиде,
Не рулевой своей судьбы.
А потому, что хочешь делай,
Чтобы разжечь в душе угли:
Хоть пей вино, хоть тешься с девой,
Хоть перечти все корабли,
Что затонули у Эллады…
Есть два закона естества:
Не будет за труды награды
И Пасхи после Рождества.
© Руслан Семёнов, 2022.
© 45-я параллель, 2022.