Татьяна
Белянчикова-Кузнецова

* * *

Бережёного Бог бережёт.

Чем летать – лучше мёрзнуть в пехоте.

Я прикрою от солнца ожог,

говорят, так быстрее проходит.

Может, тёмный останется след,

ну и пусть – все решат, что от грязи.

Здесь никто не поверит, что свет

натворил мне таких безобразий.

Я не лучше, чем люди вокруг,

может, в голосе больше металла.

Ну, зачем тебе знать, милый друг,

что я тоже когда-то летала?

Я прикрою от солнца ожог –

бережёного Бог бережёт.

* * *

Боль в боку и колени разбиты.

Засучила зима рукава.

Может, вспомнишь – зачем-то звала

и искала непрочной защиты.

Знаешь, в куче ненужных вещей

попадаются те, что бесценны.

Запиши меня в список врачей,

в склифосовские и авиценны.

Не цеди мне по капле беду,

можно сразу – больнее и горше.

Я тебя до звонка подожду,

а захочешь – могу и подольше.

Я груба и, возможно, слаба,

я неверной породы и масти,

но вдыхаю несмелого счастья –

пусть подольше смеётся судьба!

* * *

Было чувство – стало грустно.

Иссушились я и ты.

Самодельное искусство.

Воробьиные понты.

Было просто – стало чёрство.

Свяло чувство в блёклый стих.

Лайк. Репост. Игра для взрослых.

Запоздалый романтИк.

Виновата, виновата.

Превратилась сказка в лесть.

Я сижу и ем цукаты,

а мечтала фрукты есть.

* * *

В руки ранняя весна упадёт –

талым снегом в оголтелых лучах,

под высоким каблуком скрипнет лёд

и откликнется тоска, горяча.

Так бывает в середине побед –

непонятно, для чего и зачем,

ты доверила сомненья судьбе,

но не веришь ни костру, ни свече.

Детство кончилось, и юность прошла,

да и молодость давно-далеко,

и любовь твоя – смешна и пошла,

и страдания такие – прикол.

Не по возрасту случилась болезнь,

лихорадит – больно случай тяжёл.

в подреберье усмехается бес,

шепчет: дурочка, ну как, хорошо ль?

А весна наглеет с каждым лучом,

и сбежать бы от неё – в самый раз,

но отчаянно, светло, горячо

от серьёзных

с поволокою

глаз.

* * *

Вильнув хвостом, ушёл июль,

взамен оставив серый зонтик.

Москва попала в зону бурь,

сказал синоптик.

Не зря? конечно же, не зря.

Болит? немножко. Под ключицей.

Я подожду до октября –

авось, случится.

Надену белое пальто,

исправлю скуку на измену...

Цыплят по осени? а то!

Всенепременно.

* * *

Вы мне снились – новость не нова.

Вы мне снились раз, наверно, в сотый.

Слала память царственные воды,

и кружилась пошло голова.

Ветками звенел холодный сад.

Вы снежки кидали что есть силы.

Были вы смешливы и красивы

девятнадцать снов тому назад.

Вы еще хотели к сентябрю

убежать подальше, лучше а Питер,

спрашивали: сладкого хотите?

на моё несладкое «люблю».

Чувство, словно маятник Фуко,

выполняли действие простое.

Как погоды где-нибудь у моря,

сны сменялись часто и легко.

Тридцать третий сон меня томил,

пятый сон протягивал мне руку.

Помню – были вы надёжным другом,

были другом, черт меня возьми!

А потом, тоску свою казня,

выбросив отчаянье и зависть,

я ушла – а вы во сне остались.

Может быть, вы помните меня?

* * *

Гордость проиграла в глупом споре.

Боль надёжно спрятана внутри.

Память задыхается в игноре,

асфиксия, что ни говори.

Я дышу замедленно и ровно,

выжимая воздух, словно жмых.

Эта экзекуция бескровна,

но, пожалуй, хуже остальных.

Слишком долго. Ждать толпа устала.

«Мало драйва!» – зрители кричат.

Дай им Бог кровавого финала,

чтобы зацепило палача.

* * *

Два стремени чуть звякнут, прикоснувшись

друг к дружке. Проезжай-ка ты вперёд!

Моей гнедой породистые уши

легко волненье выдадут её.

Твой вороной привычно и проворно

покажет путь по узенькой тропе,

Мы вслед с кобылой двинемся покорно,

к чему нам быть сейчас эмансипэ?

Я лягу, как обычно, ей на шею,

чтоб ветки не хлестали по щекам.

Я женщинам, ты знаешь, больше верю,

чем молодым и смелым дуракам.

Конец июля. Лист уставший вянет.

Ты это наблюдал так мало раз!

А я теперь за тёмными очками

пытаюсь спрятать клинопись у глаз.

И я тебя, конечно, пропускаю –

я всё-таки надежду стерегу,

что, может, ты найдёшь дорогу к раю

в том самом шалаше на берегу,

и может, по утрам твой голос низкий,

и солнца луч, сквозь ветки, невзначай...

Ты вновь ко мне подъехал слишком близко.

Не надо. Скоро осень. Проезжай.

* * *

Заслонка упала,

заботе – кружить.

Я очень устала,

мне некуда жить.

Порок – между прочим,

работа – течёт.

Окончен, окончен,

окончен расчёт.

Промчало немало,

осталось – не то.

Я очень устала,

как моль на пальто.

По крошеву улиц

ты взял и ушёл,

и веки сомкнулись,

и видно, где шов.

На майке титана

написано: ложь.

Давай я устану,

а ты – отдохнёшь?

* * *

Как дела?

Никак.

Не проходит.

А ты думал –

всё так легко?

Я как нищенка

в переходе

под названием

мир и Ко.

Я как яблоко

из-под снега,

как кусок

фольги пищевой,

как надежда

лошадки

пегой

стать серьезной

и деловой,

как будёновка

из бумаги

с чердака

с тех, былых времён,

как апостроф

в английской

саге

про нежнейшее

из имён.

* * *

Кончилось лето

после обеда.

Ветер улегся

спать на полу.

Пасынок Феба

катит по небу

медного солнца

тусклый валун.

Время за сорок,

время разборок.

Тонут в стакане

наши пути.

Пыль на ступенях.

Где же мой веник?

Галилеянин,

ты победил.

Меркуцио

...И вражду, как панцирь,

беззаботно скинув,

он, похоже, плюнул

на фамильный вой.

Он пока не сдался –

тот, кто держит спину

на камнях сутулых

серой мостовой.

Белая ворона,

он ещё смеётся.

Скалится Вероны

плавленое солнце.

Если не ударил –

знай, тебя ударят,

ни на что другое

мира не хватает.

Как невыносима

точка в старой пьесе,

режиссёрских линий

жертвенный итог.

Он уйдёт красиво,

дерзок, но невесел –

мой нежнейший циник,

мой ранимый бог.

* * *

Мне уже не страшно –

что отказ, что милость.

Облако над башней

в тучу превратилось.

Щурятся в тумане

бакены по рекам

ближе к медиане

жизненного века.

Будем нам веселье,

будет даже лучше.

Жаль, от карусели

потерялся ключик.

Вход на танцплощадку

только по билетам.

Город беспощадно

расстаётся с летом.

* * *

Мы глядим со снимка,

мы молчим из снов.

У тебя – разминка,

у меня – плей-офф.

От стишка до встречи –

пара писем в стол.

Время точно лечит,

знать бы только – что.

Я впускаю лица

в сигаретный дым.

От тоски до блица –

пять шагов мечты.

Всё, что было с нами,

расплела молва.

Я кусаю память,

но она жива.

Полудетский почерк

и смешная речь.

Кровь свободы хочет,

продолжает течь,

из-под бледной кожи,

из судьбы земной...

Что ж ты смотришь, Боже,

милосердный мой?

* * *

Мы грешим без удовольствия,

мы печалимся без слёз.

Наши души под коростою,

а движения – всерьёз.

Не осколки – злое крошево,

что дорога, что кровать.

– Знаешь, милый, я хорошая.

– Знаешь, как-то наплевать.

Хватит места пониманию –

сил не хватит на него.

Мы отметили заранее

Новый год и Рождество.

Позабыв, что были гордыми,

каждый день, до темноты,

ложь и правда трутся мордами,

как весенние коты.

* * *

Мы с тобой друзья – и ты со мной

говоришь сегодня про неё.

Мне работы много в выходной,

я стираю грязное бельё.

И всё меньше света от звезды,

чтобы удержаться на плаву.

Ты с изнанки – это тоже ты,

так что ничего, переживу.

* * *

Мы с тобой на облаке сидим.

Таня, – шепчешь ты привычно, – Таня...

Мир большой и кажется другим

с чердака больного мирозданья.

Нам, случайным детям ноября,

видится с обломанного края,

как лежит небритая земля,

злой ветхозаветностью пугая.

Тишиной горчит продрогший лес,

замерший в почётном карауле.

Мы прошли с тобою шесть небес,

мы совсем чуть-чуть не дотянули.

* * *

Накрыла город ржавая заря.

Движенья торопливы и неловки.

О вечности крикливо говорят

два старых воробья на остановке.

Усталый год течёт с разбитых крыш,

и ждёт столица ледяного плена.

Я вновь тебе пишу. А ты молчишь.

Хоть что-то в этом мире неизменно.

* * *

Ну, бывает. Поиграл и бросил.

Долго ты играл. Не упрекну.

За апрелем наступила осень.

Осень не похожа на весну.

Дверь моя закрыта для истерик,

я себя, наверное, люблю.

Стал пустым и топким левый берег –

не пристать большому кораблю.

Облака захватывают крыши.

Не просил. Не звал. Не мне судить.

Старая собака воду лижет,

лижет и не хочет уходить.

* * *

Об ушедших – вполголоса,

о прошедших – скорбя.

Я отрезала волосы

и забыла тебя.

Я тебя безответственно

на задворки снесла,

так легко и естественно,

как когда-то жила.

День сочился по капельке,

солнце жарило в глаз.

До свидания, маленький,

надоел этот фарс.

Паутинка – что кружево,

а ловушка пуста.

Я вокруг обнаружила

и цветы, и цвета.

Посмеюсь я над Хроносом,

не поверю молве.

Я отрезала волосы,

и легко голове.

Раскрываются клапаны

передавленных чувств.

Я так долго не плакала,

я теперь научусь...

* * *

Осенний призыв в сердце,

бравада пустых сплетен.

Ушел листопад-герцог,

дуреет виконт-ветер.

А я ворожу в книжках,

а я хороню листья,

а мне говорят – слишком

для серой твоей жизни.

Устать бы и пасть навзничь,

почувствовать дно кожей,

открыть бы глаза настежь

и плакать – легко, пошло.

А круг размыкать больно,

а свет в ноябре – скудный,

а там, у воды – горе,

и бросить его – трудно.

И след на тропе – новый

ведёт к твоему саду,

и рвётся опять слово,

и жить все равно – надо.

* * *

Отравил меня любовью

и спросил: а что такого?

И бегут по венам кони,

и стираются подковы.

Я тебя не понимаю,

я себя не понимаю,

и от счастья без ума я,

и от боли без ума я.

Отравил меня красиво,

крепким правильным составом.

Улыбаюсь через силу,

что от страсти я устала.

Это радость, это горе,

это яд бежит рекою.

Отравил меня любовью,

хочут-кони-водопою.

Я молю тебя о грешном,

я в твоей богатой свите.

Смотришь весело-небрежно,

драгоценный отравитель.

Я тебя не понимаю,

я себя не понимаю,

и от боли без ума я,

и от счастья без ума я.

Павелецкое

И была порастрачена медь,

и остались карманы легки.

Не посмела в глаза посмотреть,

не посмела коснуться руки.

Местный бомж привечает меня,

я сюда как домой прихожу.

Я была здесь четвёртого дня,

я вчера прожила эту жуть.

Столько раз было всё решено,

столько раз были карты не в масть!

Расставание в сутки длиной

размололо в молекулы страсть.

Перекошенный чёрный вокзал

открывает в разлуку врата.

Помолчим. Ты давно всё сказал.

До свиданья, Москва, до свида...

* * *

Первый снег – чем не повод себе улыбнуться

и поверить, что зеркало врёт лишь слегка.

Я возьму из буфета любимое блюдце

и тигрят позову – пусть попьют молока.

И на пару минут станет время добрее,

пусть растут – что с того, что забудут потом.

Им удастся пройти то, что я не успею,

долгий путь покрывая единым прыжком.

И пусть солнце сейчас улыбается куце,

и чумная надежда – в привычных бегах,

я зимою к звезде буду так же тянуться,

я куплю себе валенки на каблуках.

* * *

Под утро уходит море,

и жалок пляж.

И память под сердце колет,

как карандаш,

заточенный для свершений

ещё в ночи,

но берег несовершенен,

и ум молчит.

Под утро уходит море

в свои дела,

и берег пустынно болен,

и даль светла,

и ветер обиды глушит

до доброты,

и ты мне совсем не нужен.

Не нужен. Ты.

Под утро уходит море

и старит нас,

и дух остаётся вольным

без губ и глаз.

Свободу ввожу подкожно.

Слова скользят.

Прощай. Улыбаться можно.

Взлететь нельзя.

* * *

Половинку сердца съела мышь.

Смотрит, ухмыляется, молчит.

Как дела, подруга, что не спишь

в серой безответственной ночи?

Да, опять звонил, опять нетрезв,

говорил, что любит и скучал.

Он не глуп и вовсе не подлец,

он всего лишь выплеснул печаль.

Я нужна на целых полчаса,

может, наскребу на пропуск в рай.

Всё я понимаю, егоза.

Там ещё осталось... доедай.

* * *

Сентябрь – и тот окончился,

что ж вспоминать о лете.

Природа в муках творчества,

колдуют дождь и ветер.

Смотри, мечты прикинулись

воронами на ветке,

на месте летних пигалиц –

осенние кокетки.

Потери согласованы,

и листья валят валом

последними фасонами

большого карнавала.

И клён в дырявом плащике

стыдливо смотрит в лужу.

Он был хорошим мальчиком,

но в неглиже не хуже!

* * *

Сколько гнева, сколько пыла

остается за кормой.

Я тебя почти забыла,

представляешь, милый мой?

Сколько дрожи и досады,

сколько яростных комет!

Мне вот этого не надо,

было надо, стало нет.

Будет жутко томный вечер,

месяц, звезды и балкон.

Оказалось, время лечит

даже в случае таком.

Где-то страсть по свету рыщет,

обзаводится людьми,

а в моей душе дырища –

некрасиво, чёрт возьми!

* * *

Там погода такая же – холод и дождь, как и тут,

там на счастье хватает украденной пары минут,

он распят над рекой, город тот – деревянно-железный.

Там глаза, и слова, и ещё – там действительно ждут,

и борись не борись – от себя не уйти, бесполезно.

Я увязла и так, не бросая монеты с моста.

Где ж он был, тот момент, тот форпост, тот предел, та черта,

за которою пропасть, а дальше – ни дома, ни долга?

Мир зачеркнут любовью, и рвутся в ночи поезда

в те места, где действительно ждут – но, увы, ненадолго...

* * *

Ты деликатно избегал огласки,

ты даже не играл моей душой,

и получил десерт – две ложки ласки,

покорной ласки женщины чужой.

Всё хорошо. Ни капли не жалею.

– Ну что Вы. Вам спасибо, командир!

А ты не знал, что я была твоею.

Ты думал – просто мимо проходил.

* * *

У меня – рассеянное лето

тушит тут и там ночные спички.

Вежливо вопросы: что ты? где ты? –

в телефон роняю по привычке.

У тебя – энергия потёмок,

и звонкам ты радуешься мало.

Бедный мой удачливый ребёнок,

жизнь тебя ещё не обломала.

Твой букет недельный в вазе вянет,

ты бормочешь: послезавтра в восемь.

Мы не обижаем расстоянья,

копим страсть на будущую осень.

Ветрено-тревожны наши встречи,

чувства странны и полуодеты.

«Да, конечно», – я тебе отвечу.

«Да, возможно», – мне ответит лето.

* * *

Улыбка небесного гения,

погоды случайный каприз.

Флажок моего настроения

устал трепетать – и завис.

Покоя фамильная вотчина,

обитель морали святой.

Уснули желанья порочные

в качелях над чёрной водой.

Так много судьбою подарено,

так трудно не ждать новостей.

Я буду серьёзной и правильной,

у входа встречая гостей.

И впору запить и отчаяться,

блестяшки меняя на ржу.

Ты видел, как небо качается?

Пойдём, я тебе покажу.

* * *

Этот год проходит легче,

я почти уже не плачу,

не скорблю о нашей встрече,

не гадаю на удачу.

Этот год большой художник,

он заботы мне рисует,

потому совсем не сложно

иногда смеяться всуе.

Мне не страшно даже помнить,

мне не горько спать и видеть,

и, поверишь ли, легко мне

не купаться в той обиде.

Там, на небе, лунный коржик,

здесь, внизу, возможно счастье.

Этот год такой хороший,

так что смело возвращайся.

* * *

Я зависла между летом и тобою.

Я такая, я сдаюсь теперь без боя.

Так привычней – и, конечно же, приятней.

Ты, возможно, будешь мой – а, впрочем, вряд ли.

Между летом и тобою места хватит,

и давай забудешь ты, что я некстати,

и давай мы напугаем эту осень

и от холода осеннего откосим.

Я заплачу, ты подвинешься поближе,

мы окажемся с тобой под общей крышей,

а потом она уедет в одночасье,

и получится с тобой немножко счастья.

* * *

Я смотрю на город мой с балкона

и ловлю вечерний полусвет.

У любви – дурацкие законы,

даже, посчитай, законов нет.

Только вот сердца в железных латах –

не разбить, не сбросить и не снять.

Наша жизнь совсем не виновата,

что боимся мы её менять.

И слова безрадостно простые

опадают, не касаясь нас.

Стынет долгий день, и сердце стынет,

стынет и болит, как в первый раз.

У надежды – маленькие двери,

о больших не знаешь даже ты.

Но зачем-то нужно жить, и верить,

и смотреть на город с высоты.