ais – крым
лепит-лепит лепесток
на югах зима,
занеси мой островок,
проводи с ума.
выдай белый бюллетень,
чтоб рубаха – в пол,
смирно, хмарно и смертель
на сердце и под.
баста! – душенька, молчи!
степь да степ кругом.
завалили калачи
кирпичами дом.
будешь резать, будешь бить,
взнуздывать коня...
выходи – тебе водить!
по небу
меня.
Аbrakadabra
Cуфлёру принесли суфле.
Гром граммофон включал и слушал.
Трактирщик спьяну тракт разрушил
«до основанья – а затем...» –
Делились – роли, доли, боль,
жизнь замирала фотовспышкой,
поджаривала лето пышкой,
по краю просыпая соль.
Быть или быт? – вопрос избыт.
Стихи речились в твёрдой правке –
с приправой о шестой поправке –
плакатно плакались навзрыд.
От одинокости в толпе
Сводило скулы, скалы, слоги…
И мне, любимице убогой,
тепло за пазухой у Бога –
скучать и чаять о тебе.
АВГрУСТное
три кровати буквой «П»,
дверь, окно, больные ноги –
бесполезен КПД
у любви моей дороги.
одуванчиков недуг
у виска целует прядку,
август-август – душный круг,
и закон полураспадка.
мерно плавает жара,
ветер веером калымит,
жизнь – нескучная игра
между смертью и живыми.
ты держись покрепче, ма...
правды нет – так ей и надо!
чёрным плачется сурьма.
больно.
курица-помада...
Ах, осень
Ах, осень, – рыжая шалунья,
чертёнок в юбке фрост-вельвета,
моя печальная колдунья,
моя весёлая комета…
Полна сюрпризов ты и грусти,
сухие листья, капли с крыши…
Любовь, как приступ – то отпустит,
то так обнимет, что не дышишь…
Ах, осень, – плакальщица лета,
все краски радуги собрала,
моя разменная монета,
мой парусник, что без причала…
Ах, осень, – дождик… снова дождик,
намокли кудри, плащ и платье…
мой самый преданный художник,
моё ты счастье... и проклятье…
Бестолку плакала…
Бестолку плакала осень,
вслед за нею – зима
листьями нежные горсти
тихо сводила с ума.
Стыла… хозяйкою стала,
нацеловала мне лоб.
Бес улыбался лукаво,
мудро печалился бог…
Звоном да стоном небесным –
первым пал горестный снег.
Небу шептала – нечестно… –
Ночь, не сомкнувшая век…
Идолом – стынь у порога,
и указующий перст –
С лика усталого бога
плакал влюблённый бес…
Ветер
Зимний ветер ставит по стойке «смирно» бельё,
на верёвке – капитуляции флаг…
Жмутся птицы на ветках, может быть – вороньё,
и сутулятся спины поздних гуляк…
Пахнет небо арбузом и солёной зимой,
Жалко птиц вороных – застынут, гляди…
Жалко зиму, измученную досыта мной,
Жаль себя – из-за ветра… мне бы – в дожди…
Дождь добрее, роднее – так похож на тебя,
Рядом с ним можно плакать вкусно и спать,
и во сне улыбаться, и любить, и, любя –
забывать, что ты – далеко, забывать.
На ветру мёрзнет яблоком надкушенным жизнь,
а метаться над ней – что по лбу, что – в лоб…
Где-то там, за миражными снами – дожди… и –
уже всё равно… всё равно… всё равно.
Вздыхала…
Вздыхала – не дождаться... не дождаться –
и взгляд в окно. По белу полю след,
в каком–то диком и безумном танце,
позёмкою стелился тусклый свет.
И были призрачны шаги и тени,
метался ветер, двери отворив.
И падала бессильно на колени,
и замирала, обхватив твои.
Виннету
индейское распечальное
вот и всё.
вот и сердцу – иначе –
что вокруг, что внутри – за ребром.
парамедиком осень бурлачит
пароходик с потешным добром.
вот вещицы тончайшего толка,
вот вампумы да брёвна в глазу –
дождь шарко с добавленьем карболки
выбивает усердно слезу.
вот мой друг, что пропал за индею,
век прошёл, а индейца всё нет...
вал девятый ничуть не слабеет,
хоть картине почти двести лет.
жизнь красна, словно кожа апачи,
чем красней, тем апачнее тут,
вот меня научили толмачить –
вин не там, вин не тот, вин не ту.
Воскресный дождь
Воскресный дождь… и я – воскресна…
Воскресшая… в уюте кресла,
под монотонно-присно-пресно
зимы расстроенную песнь…
Всё – о тоске, о звёздах в лужах,
Дождь на обед… и дождь – на ужин,
Весь мир забыт в дожде и сужен
привкусьем яблочных небес…
Печаль такая – вся из лени,
из бархатных стихосплетений,
что кошка – на моих коленях
свернувшая свой сон кольцом…
Дождливая тоска по чуду,
моя нежнейшая простуда,
Из всех любимых лиц повсюду –
твоё – любимое лицо…
Время нежных лепестков…
Время нежных лепестков,
облаков топлёных…
растворения основ,
снова сотворённых,
Бремя – выигранный блиц
с честью, да бесстыдно…
и в мельканьи прошлых лиц
мне тебя не видно…
Засмеётся пьяный сон,
звёздно – невозможно…
Ты поймёшь, что ты влюблён…
Как неосторожно!
Время нежности твоей…
и со всей прилежностью
упаду на грудь тебе
со ступенек грешности…
Вся нежность
Вся нежность упакована в печали.
рассудок в действии – виват!..
и мы рассвет с тобою не встречали,
стирая завтрашний закат.
Под ноги расшвыряли все приличья,
ступая, будто по коврам,
нас дождь ругал по-мартовски, по-птичьи –
«Не так, не с теми и не там…»
Катилось солнце яблоком раздора,
хандрило небо над весной,
твои ладони, полные укора, –
в моих ладонях, полных не тобой.
Грусть-зима
Грусть кромешная твоя
стелет скатертью дорогу,
дрогнет сердце за тебя –
Замолчи же ради Бога!..
Чернополье бедных зим,
тени, солнце наизнанку.
Отчего так уязвим
дух под белую шарманку,
почему печалям дань
день спешит отдать ночами,
и листает календарь
с безутешными очами…
Горизонтом – снег слепой,
город, где зимуют птицы,
научиться б нам с тобой
по любви друг другу сниться.
Будет белая пора
мягче пуха, легче ваты,
и немножечко добра,
и немного виновата.
Женщине
Исполнит сердце кардиобалет,
душа заноет нытиком капризным,
весной по-прежнему спасенья нет,
она пройдет, хмельная, мимо жизни,
как мимо окон, где приглушен свет,
где тени – по стенам, и до рассвета –
там женщина с глазами цвета бед
всё курит за стеклом на склоне лета.
Зимняя вишня
За окном растворялись в сгущёнке метели,
март забыл, что весна – утопал в зимних снах,
по пустому деньку светотени мелели,
зимней вишней краснела любовь на губах
и пьянела она под ласкающим взглядом,
согревала в ладонях полсчастья свои,
а замёрзшая ягода аленьким ядом
наполняла по каплям все ночи и дни.
20 марта 2010 года
И ночь, и осень…
А в городе шалила осень…
швыряла листьями в прохожих,
октябрь творила непогожий,
и каждый вечер ровно в восемь
включала дождь…
лупила каплями по крышам,
катала гром под лунным сплином…
И в мокром чёрном платье длинном,
подол подняв от луж повыше,
бродила ночь...
И ночь, и осень – мне подруги…
роднее – нет, и ближе – нету,
К ним в темноту бегу от света,
там ветер басом пел нам фуги
и нас смешил...
На крыльях ветра выше, дальше,
туда, где нету грязи, фальши,
туда нам путь – разбег по крышам,
и ночь, и осень… выше, выше…
обман – внизу…
Там звёзды можно черпать ложкой,
и рупором сложив ладошки,
как в детстве, даже топнуть ножкой…
и прокричать и в ночь, и в осень…
– ТАК – НЕ ХОЧУ!!!..
Но… каждый вечер ровно в восемь…
Крылья
И вот оно!.. – весь мир крылат!
Повсюду крылья, даже тени
в весенний первый понедельник
под солнцем празднично летят.
Крылатый шум на сто ладов
на сто садов стекает с неба,
и бьёт по нерву: – Мне бы!.. мне бы!..–
звенящий пульс колоколов.
Мир снова юностью знобит,
над разноцветною купелью
он жмурится и в сердце целит,
хохочет: – Падай! ты – убит.
И – падаешь спиною вниз,
и веришь – всё-таки подхватят
единственные из объятий
твою оставшуюся жизнь.
Леди
Снова ночь укачает бегущий вагон,
Сны вдогонку – стараются не отстать,
Говорок, стук колёс – дорожный шансон,
Только мне так привычно не хочется спать…
Леди… – очень приятно – позвольте, прошу…
Улыбнусь – прощекочут по пальцам усы.
На смешок-огонёк, как в лесу к шалашу,
подтянулись от скуки мужские умы…
Разговор обо всём – о зиме, о войне,
о кино и о ценах на жизнь – ё-моё…,
под коньяк – о любви… и опять – о цене,
ведь за всё есть цена, ну, а как – без неё…
Леди прячет глаза и целует коньяк.
«Леди»… вот уж смешно – не расплакаться бы,
Не юна, не стара, жизнь – что слово – «никак»,
Леди можется всё – даже леди не быть…
За окном мчится ночь, попутчики спят,
Скоро утро, вокзал, и встреча – в глаза..
Губы, руки – чужие, а что тут сказать… –
Не твои. Если я и сама – не твоя.
Молчи…
Молчи, любовь моя, молчи…
Тиха зима, всё дальше – лето,
Под перекрёстные дожди
летит девятая планета –
под перекрёстную печаль,
за переделы дней озябших…
И будем мы с тобой молчать,
не размыкая рук уставших.
Остывшей нежностью смотреть
на равнодушие закатов,
и – ничего уж не хотеть…
лишь – улыбаться виновато…
Мы просто…
Мы просто доживём с тобой до осени,
распятым солнце будет – по зиме,
и будут листья, что деревья бросили,
кружить печально по твоей земле.
И я, как лист осенний умирающий,
скучая по теплу родных ветвей,
коснусь тебя – так нежно, всепрощающе,
и успокоюсь на руке твоей.
О погоде
Зимы были мягче,
мягче были души,
слушай иль не слушай,
хочешь – отвернись.
Лучше – о погоде:
здесь, по крымской моде,
по скалистым мордам
год стекает вниз.
Милая картина –
горы, выгнув спины,
подставляют плечи
ветреным снегам.
И счастливой тенью –
дымный запах печки,
и счастливым эхом –
запах молока.
Новогодний вечер
остужает души
вьюжным безразличьем
ледяных стрекоз,
нынче – снег и ветер,
завтра – дождь и лужи,
дня на три, привычно –
штормовой прогноз.
Прощание
Помолчали, молчали, не чаяли свидеться…
Не смотрите в глаза – печали расплещутся,
Вспомнить, помнить, совсем уж измучилась…
Зелень глаз рыжиной к дождю, словно патиной…
Губы мёрзли, дрожали, солёной слезой по трещинкам,
Вы хотели сказать, сказали, ничего не услышала…
Не смотрите в глаза, в них разлука отмечена.
Небо твердью рушится прямо на плечи нам.
Ваши руки и губы – раскалённый металл, похоже,
Некрасиво, мучительно, обречённо рот искривила…
Не смотрите в глаза, в них вся зелень скукожена…
Обмерла, помертвела… – Прощайте… – слово горло калечит…
Я без Вас умерла… мне без Вас теперь – /мёртвой/ – жить легче.
19 апреля 2009 года
Расскажи…
Ты расскажи мне о другом –
о том, как солнце в мятном духе
стечёт когда-нибудь в мой дом,
о нежности, любовной скуке...
о счастье светлом – за углом.
Ты расскажи мне всё не так –
пообещай,
что скоро лето,
и будет запах
тёплым хлебом
и тёплым небом
полнить рот,
а сердце – странною щекоткой…
Ты сделай всё наоборот.
Хоть раз. Хоть шаг –
навстречу мне.
...Кривлялась пьяною кокоткой,
жизнь в тридевятом мятом сне…
Рука на сердце
Осенний отпуск для печалей,
неизлечимо-золотых,
под строгий взгляд небесно-карих,
под ласку – зелено-земных.
В них будущность зимы и снега –
так далека ещё пока,
что белая и злая нега –
вполне желанна и легка.
Снег первый – словно хлеб последний
изголодавшемуся рту,
и ты – любви моей – наследный,
но ускользающий как ртуть.
Всё будет вальсово кружиться –
зима, земля, моря и я,
и будет призрачно ложиться
на сердце мне рука твоя.
Снеголовы
снег падал вверх.
нет – улетал –
подальше от тепла земли.
он даже не предполагал,
что мы одною с ним крови,
с тобой
и с этою зимой,
и с псом,
что жался у крыльца...
Катилось небо колесом
и не было ему конца.
Формула весны
Я напишу, а может, нарисую,
сложу – как дважды два – легко:
весенний дождик в линию косую
с рассветным тёплым молоком –
над городком, ещё немного сонным,
делившим плен зимы со мной,
над морем чёрным и зелёным,
над чайкой, слаженной с волной,
над парком с оголённой плотью,
где корень есть всему,
над берегом с родною болью,
над тем, что я зову любовью
к кому-то одному.
Яблоко
Весна крадётся, зеленея.
Приказ один: настать – расцвесть!
Зима, поправив портупею,
сдаёт фронты, посты и честь.
И мы с тобой –
меж ними где–то –
в блаженном веденье своём –
уже крадём кусочек лета
и яблоко
одно
жуём..
а на южном...
а на южном берегу
небо выгнуто в дугу,
солнце в злом зените, что в песне...
зной оглаживает тень,
и в панаме набекрень
застывает воздух на месте.
кипарисов хоровод,
здесь меня никто не ждёт,
по ступеням память вдогонку...
сердце делает кульбит –
выплывает рыба-кит –
камень и – родная сторонка.
человеком – не с руки –
вырастают плавники,
море принимает младенца...
и волне кричишь – Постой!
и пусти-ка на постой
ты моё дельфинное детство.
катерок вдруг вспенит след,
у меня трава в косе,
зацелована солнцем без меры...
изумрудовая грусть,
я к тебе ещё вернусь –
за твоей просоленной верой.
бабушке
жарко...
бабушка в фартуке – мелкий цветочек,
мерно гудит керогаз.
запахи сладкие – вишня без косточек,
розово плавится таз.
облачко пены...
дрогнуло слева...
детства сиропная сласть...
бабушка, милая, – белого хлеба
кто мне намажет сейчас? –
счастьем вишнёвым,
душистою пенкой...
нет, и не будет щедрей...
мне – целовать бы – уставшую венку,
что на ладони твоей.
братья гримм
мы товарищи по счастью
мы соседи по весне
разбросает ветер снасти
по танцующей волне
попадёмся – не отпустит
пропадём – пойдём на дно
добавляй скорее грусти
в изумрудное вино
мы друзья разлей водою
мы родня на киселе
так и будем жить с тобою
от судьбы навеселе
то влюблённые в стихию
то стихийно влюблены
близнецы по ностальгии
соплеменники вины
прорастаем по-сиамски
возвращаемся домой –
братья гримм смахнув гриММаски
ты да я да мы с тобой.
букашка
тише, букашечка, тише…
крылья сложи…
лето слетело с парижа,
с юга – стрижи…
нервно-фанерно царапка –
домик-стишок,
может, булавка под лапку –
на посошок.
что ты всё смотришь на небко,
грустью шуршишь…
к новому году – конфетка,
к маю – париж –
местного толка-разлива,
слово-цветок,
будешь, букашка, счастливой,
пусть – с ноготок.
всё-таки рвёшься на волю? –
где-то твой бог…
ты у меня на ладони…
я – у кого?..
булочка с маком
вы меня ещё помните?-
мы делили на ломтики –
сладкую с маком булочку –
вы говорили – дурочка...
а я сцеловывала маковые зёрнышки
со своих пальцев и губ ваших –
таких зовущих, таких пропащих,
а месяц – позёришка небесный –
подглядывал жадно,
и душа делалась ватной,
не держалась в теле...
вы помните меня –
в самом деле?
воскресенье
заварен чай. звонят колокола.
я из окна гляжу на воскресенье.
двор пуст.
тишь-гать.
ни пуха, ни кола.
спит время. целый круг до сотворенья.
звонят колокола – покомм...покомм...
а каинство помазано на царство.
катись-катись безумным колобком
ко всем чертям, чтоб снова нам достаться.
колёсико судьбы, скрипи – крепись...
варитесь – рольки, больки, бурьки – устаканьтесь!
над морем – всё ж какая-никакая –
высь...
и воскресенья –
золочёный фантик.
грин-тоник
не хочу политики.
не хочу патетики.
лучше – насюити-ка
нежные моментики...
пусть весна куражится –
лето дышит в форточку,
хлопчатобумажится
тоненькая кофточка.
горизонтом реется
парусина алая,
капитан не грэется,
да погода чалая,
да надежда чахлая –
утлое судёнышко –
то вовсю каренится,
то всплывает донышком.
наивысшая проба
стынут краски седые
на холсте дождевом,
мы немного иные –
по-иному поём.
жизнь на ветер похожа –
рвётся, бьётся, трубит...
ты сегодня хороший,
и наверно, небрит.
света самая малость –
ночь ворует у дня...
ты сегодня усталость,
и наверно, моя.
и вот это – едино –
что есть в мире – моё –
в небесах журавлиных
житиё-бытиё.
да печали – особы,
здесь они солоней,
наивысшая проба
у печали моей.
осенний каботаж
качаемся в небесной люльке,
плывём по осени с тобой.
инжир в кармане, проще – дулька,
зато – полнеба за кормой.
и все обнимки и обманки –
по вкусу, цвету и рукам,
плывём! – осенние подранки –
размазав радость по щекам.
плывём, сроднив слова и губы,-
слывём с тобой одних кровей,
и заговариваем зубы
последней нежности своей.
у кизиловых морей
у кизиловых морей берега пустынны,
ни медузы, ни звезды – на сыром песке,
привкус ветра и стихов – мятный да полынный,
и вдоль времени скользят чайки, дождь и снег.
у кизиловых морей южны небосклоны,
где помельче – суета, где поглубже – суть...
здешний август – бог и царь, и король сезона –
из кизиловых ветвей крестик сплёл на грудь.
а по осени, когда – йодом щиплет веки,
я пойму, что счастье есть для меня – одно –
у кизиловых морей пропадать навеки,
и по-птичьи зимовать с раненым крылом.
январварское
(цикл)
война и мир
нудит январь у моря голо,
и сонно тянутся в строку –
и ветра жесть, и неба голубь,
и праздник в собственном соку.
звездой – рождевственная прорубь,
под ёлочкой – дары волков...
и дышится почти не хворо
в войне и мире дураков.
на белом коне
листай-листай серебряной рукою
пустырник улиц, пустотень свою...
менял – коня нам! на – мои покои,
я конника теперь не узнаю.
да что там! я себя вдруг не узнала –
почти красива и почти была...
но кто-то прилепил к лицу забрало,
и лошадь, испугавшись, понесла.
«Октябрь» Эйзенштейна,
или 100 лет одиночества
а помнишь – как в семнадцатом году
при штурме Зимнего чуть не снесли ворота?..
смотрю кино,
мне лет всего-то с гулькин нос,
и кто-то –
на створке исполинского литья,
цепляясь за ажур металла,
брал Зимний.
а по мне – катался,
пока толпа людская, что река,
распахивала створы века,
и падал человек.
и думалось –
ну вот! –
и я могла быть этим человеком.
с воротины сорвалась и лежу.
сто лет.
в пыли, чихаю,
и будто – вся одна шестая,
и вся история её – прошлась по мне
то топором, то колесом, то траком –
любовью всей и ненавистью всей.
а мне всего-то лет...
и как тут не заплакать.
и как не постареть.
ай-Петри
мы же были, мы же плыли
по волнам и облакам,
мы глотали тонны пыли
радиоактивных драм.
мы ловили луч рассвета –
альфа, бета и рентген,
и мутировали – летом,
между прочих страшных мен.
разлетелись на нейроны –
воедино не собрать,
и туманимся неоном
в надписи – не кантовать!
как пройдёт распад-период,
цезарь – редкий сволочной,
в чашечке святого Петри
снова встретимся с тобой.
лю
на дворе трава,
на траве – поленница,
все стихи – слова,
и в твоих – я – пленница.
яблочко жую,
бью о ножку ножкой,
и к словечку «лю»
подставляю рожки.