Бабье лето
Это время у нас называют бабьим.
Бабы – они как глина, под стать природе,
Мягкие как земля и ни дать, ни взять, им
Вовсе не хочется думать о недороде.
Им бы в тепло, им бы видеть на небе звёзды,
Хороводы водить и водить мужиков кругами,
И круги на воде, и вода на стекле, и вёсны,
Налегают на вёсла, хороня золу с очагами.
Каменея в степях, становясь тяжелы, как глыбы,
Ожидая, пока дождём не вобьёт по шею...
Вы смогли бы так же, скажите, рыбы –
Остриём иглы отчаянно рыть траншею,
Несуразность поз прикрывать одеждой,
Соловеть от грёз, прикрывая веки,
Застывать в мороз, называясь снежной,
Убегать ручьями в моря и реки?
Острием, отчаянно, оголтело...
Распороть бы небо, да сшить бы платье.
Улетело, облако, улетело,
Не поймать мне белое, не поймать мне.
Белый и вольный
Белый и вольный. Облако? Молоко?
Яблоку больно – в зону асфальта ликом.
Лихом
Не поминай.
Смехом, снегом,
Берегом, бегом, криком:
«Эгей!..»
Мигом
Была я,
Бликом,
Всполохом, вздохом…
Кто там? Что там?
Облако? Молоко?
Виски с соком.
Белым шёпотом
Белым шёпотом
Отрешённо...
Алым пламенем, алым пламенем!
И горяч, и горюч
Ключ;
Жарок подарок,
Ярок;
Яростно, горестно,
Ни черта не совестно,
Шорк! Чирк!
Единым махом –
Прахом.
Только кто-то там,
Только кто-то
Там,
Кричал, стучал,
Áкал, óкал;
За иконопись стёкол
Стекал;
Вдруг
Чёрным стал.
Стал чёрным.
В зимнем городе
В зимнем городе снег
Разделил нас на чёрных и белых,
На пушистых и голых,
Немых и восторженно-смелых,
На гриппозно-морозных,
На лыжно-коньковых и квёлых,
Спиртуозно-весёлых
И так – беспричинно-весёлых,
Беззаботно-скользящих,
Смеющихся, плачущих, спящих,
Барабанно-стучащих,
Хрустящих,
Зубами скрипящих,
Тех кто падает,
Мёрзнет,
Взлетает и вьётся,
И бьётся...
«Огонька не найдётся?»...
Конечно найдётся. Найдётся.
В стужу
В стужу, по лужам,
Раненой ранью,
Бранью,
Стрекозою, пропившей лето...
А не убить нас, красивых!
А не убить нас, красивых!
Каблучком многоточия,
Созвучия,
От случая к случаю,
От стены до стены
Искушение белизны.
Чересполосица,
Бывшая судьбоносица;
Бежевой бязью,
Грязью,
Из-под двери полосою света...
А не убить нас и точка!
А не убить нас и точка!
Слушайся маму, дочка.
Врачбог
Время изношенных рук и изогнутых спин…
А. Ряскин
На изношенных сердцах – по рубцу;
И мозоли, и мозги – всё не в счёт.
Буйну голову сложить молодцу,
А повинную – и меч не сечёт.
Пить за здравие сплошной витамин
Не грешно ли? Да повадки не те;
За изогнутыми спинами – сплин,
За горбатыми – по гроб в хомуте.
Костылями обнуляя итог,
Я сумею перемножить нули.
Исцели меня, великий Врачбог,
Навсегда меня, навек исцели.
Из палаты и в палату – не раз,
Не болит – уже и то благодать.
Дай нам всем… А ведь и всем-то не даст…
Всё одно тебе, Врачбог – исполать!
Гобеленовый
Гобелен с оленями – дань эстетике,
Кукушонок – пыльному времени,
Облачно и солнечно. Арифметика,
Табурет, тетрадка, газетка с Лениным...
Ничего не меняется, кроме зеркала,
Посмотрел в него – увидел несчастного.
Это надо же – насквозь исковеркало,
И всю жизнь вот так – от общего к частному.
Он негнущийся. Теперь он поленовый,
А когда-то, верно, был гуттаперчевым
И доверчивым... Боже, каким доверчивым!
Вот совсем, как тот олень гобеленовый.
Тишина придёт тонуть в этом омуте,
И углы не воспрепятствуют этому;
Кукушонок выглянет – пусто в комнате –
Песню петь свою извечную некому.
Дети
Дети любопытнее кошек,
Двери распахнуты до глубины души.
Малыши, (жи – ши) –
Первый «а», первый «бэ»,
«Бээ – бээ!»
Красные уши…
Мыши.
За окном – крыши,
За углом – «Беляши», «Суши» ...
Бьём баклуши,
Живём в глуши...
Суси – хаси. «Курилы наси».
Аригатó.
Япона мама. В пальто.
Фуг вам!
(Ам-ам),
Фуг с маслом...
Но лучше – каша,
«Саша, Саша!
А ну-ка марш!»
И ещё – фарш....
Нет, не будем о фарше –
Страшно. Лучше – о каше.
Мы – зерна риса?
Маиса?
Проса?
Овса?
Кус-куса?
– Цып-цып-цып!
Матерчатый
Матушкин, матушкин, матерчатый,
Цветастый, копеечный,
Благоухающий
Вяжущим млечным соком.
Оком недремлющим сдобренный,
Оком строгим и плачущим,
Оком, свет источающим,
Всевидящим, всепрощающим...
О, память, временем смятая,
В матовый шарик скатанная!
Где-то в тёмном кармашке, на донышке,
Вместе со стёклышком, зёрнышком, камушком,
Серым катышком.
Пляшут Матрёшки,
(Рюшки, гармошки),
Хлеб – крошки,
Хлеб – крошки.
В каждом матовом шарике
Прячется маленький мальчик,
Красным сердцем рисующий солнце:
– Мама, это – тебе!
На ход ноги
Теперь последнюю, давай – «на ход ноги»,
Прощаться больно, но реветь не буду.
Мне на пороге что-нибудь солги...
Я дверь закрою, вымою посуду –
Две стопки, две тарелки, вилки две...
Вот так всегда – на выход, да с вещами.
Сесть, покурить... Соломенной вдове
Не так-то просто жить без обещаний.
И будет ночь, железная кровать,
Всё повторится... Простыни в горошек...
И будет снова за окном сиять
Луны начищенный,
Округлый
Медный
Грошик.
Невозвратное
Я налью тебе водки, чтобы лицом к лицу,
Не увидав лица, плату отдать гребцу,
Благо, не дорого. То, что под языком
Очень скоро становится крошечной «точкой ком».
Нет, не грусти, не плачь, не забывай заводить часы,
Не говори: «Ей бы понравилось» – Это хуже любой слезы,
Берегись вакханок, воронок... Ну что там ещё? – Засад.
И уж конечно, не стоит с надеждой смотреть назад.
Если у каждого камня своя судьба,
То у людей тем более. Скорлупа
Хрустнет однажды жалобно под пятой...
Лучше уж так – красивой и молодой.
Мой настоящий. Прости. Пусть всё порастёт быльём,
Травой-муравой, бересклетом, багульником, ковылём…
Всё быстротечно, а стало быть, невозвратно,
Невероятно легко забывается путь обратно.
Обыденное
Неделя выдалась ленивой и скупой,
Протяжной, словно песнь болотной птицы;
Часы тик-такали, скрипели половицы,
Стучали клавиши… «Ну, шевелись, тупой!»
На паутинках узелков не счесть –
Модельки новостных чересполосиц.
А паучка назвали сенокосец,
За что такое прозвище? Бог весть.
Вода из крана капала в стакан,
Бубнил тихонько пресловутый ящик…
Пусть растворимый, пусть не настоящий,
Но всё же что-то…
В Чили ураган…
Последние сто жизней мне везло.
Жужжала муха, билась о стекло,
Перегорела лампочка в подъезде…
Опять всю жизнь мы прожили не вместе.
Поднимаю веки
Кончились праздники. Я поднимаю веки.
Я – человек. Я – женщина. Всё на месте.
Я – в Воронеже. Я – в двадцать первом веке.
За окном – зима. Нам хорошо. Мы вместе.
Нашу кошку зовут Соня. Мне – сорок пять, брюнетка…
Ты прости меня. (Это на всякий случай).
Телефон, часы… Плюс: голова – таблетка,
Сигареты – пачка, конфеты – кучка.
Ничего не меняется. Я – в двадцать первом веке,
Я – в Воронеже. За окном зима. Вместе.
Я – брюнетка, работаю в библиотеке.
Кошка, часы, телефон на месте.
Я – человек, я – женщина, мне – сорок пять. (Ужас!).
У меня есть то, что уже не вспомнишь,
Я – брюнетка. Пишу. За окном – лужи
Вместо снега.
Весь мир – Воронеж.
Голова на месте. Часы. Телефон на месте.
Кошка спит, ты спишь, только мне не спится.
Праздники кончились. Нам хорошо. Мы вместе…
…Я – жива. Мне – две тысячи лет… Я – птица….
Самое важное дело
Кошка – это зверь времени...
К. Кедров
Лишённому тотальной зависимости –
Туповатой телевещательности, мониторной виртуальности,
Серой туманности своей полусонности
Или объятий вязкой диванности,
Очевидно:
Самое важное дело на свете – гладить кошку.
У соседа
А у соседа днём скрипит кровать...
Ах, молодость! Совсем не под сурдинку...
Я знаю в поле каждую травинку,
А вот когда осмелиться сорвать?
Чего-то ждёшь, от серости устал,
С утра изжога, к вечеру морока,
В ночь – комары, а нужно-то немного:
«Да, Люба, да!» И ласковый финал...
Всем строит глазки... Без году неделя,
Себе туда же – платье, каблуки,
«Я у подружки», поздние звонки,
Мол, жизнь в порядке, мол, мели, Емеля...
Сосед под утро, всё и всех любя,
Закурит в форточку (ему ли торопиться!),
Произнесёт: «Ничто не повторится!»
И хитро усмехнётся про себя.
Хрупкое озеро
Хрупкое озеро. Если идти по льду
Можно (хруп-хруп) варьировать на ходу.
Красота ситуации, солнца, отрытого дня (хруп-хруп),
Не позволяет (хруп- хруп) расслабиться (хруп – хруп – хруп).
Шаг – это повесть. Белая повесть зим,
Лиц мерцающих, лиц, превращённых в дым,
Лиц, целительных, царственных, целостных взглядов лиц,
Ну и, естественно, бурых, тяжёлых, каменных, без глазниц.
Хруп!
Лепота! Маловерие не к добру.
Надо бы... Что-то бы ... Как-то бы...
У-ру-ру!
Есть кто-нибудь,
Живой, заводной, хмельной?
Нет никого на белом холсте зимой.
Нет ничего на белом холсте зимой.
Нет никогда на белом холсте зимой.