Переводы с немецкого
Райнер Мария Рильке
Музыка
Та, спящая… Чтоб в чистом пробужденье
такою быть, чтоб мы сошли за сонных
и ветхих в бденьях тех… о, устрашенье!
Ударь о землю: тусклый, заземлённый
звук приглушён о наше устремленье.
Ударь о звёзды – отклик, отворённый
к тебе; ещё ударь – незримых чисел
овеществленье; атомные силы
пространство полнят. Звук лучится. В близи
здесь ухо, что поток собой явило;
ещё и око есть, что свод скруглило,
и где-то в идеальном купол виснет.
В том где-то музыка недвижна, точно где-то
свет в уши лёг, как дальние звучанья…
Лишь нашим чувствам кажется всё это
отдельным… между тем и этим колебаньем –
неназванное изобилие. Отведав
не раз – мы обретём ли ценность
того, что спряталось в плоды? Чем оделит
нас аромат? Деяньями размыт
тот контур, что являет достоверность.
*
Ты, музыка – вода купели нашей,
ты – луч упавший, звук, что отражён,
ты – в пробужденье счастье испытавший,
покой твоим притоком завершён,
ты больше нас… ты – кто освобождён
ото всего к чему…
Гонг
Больше не для ушей…: звук,
как некое ухо глубок,
неслышащих слышит поток.
Возвраты космоса. План
внутренних сфер аркан.
До воплощения храм,
раствор насыщен и густ
тяжкой взвесью богов…: гонг!
Эрос
Маски! Маски! Эроса блистанье
Человеку не перенести,
Коль, как летнее солнцестоянье
Он прервал прелюдию весны.
Так внезапно в болтовне случайной
Станет всё иначе и всерьёз…
Что-то вскрикнет… Точно храма тайна
Приоткрылась. По плечам мороз.
О, утрат внезапных обретенье!
Божества объятье – краткий миг.
Жизни поворот. Судьбы рожденье.
И души рыдающий родник.
Диалог
– Дай выбраться мне из этих
сплошных колебаний меж слов;
смолкла игра на флейте
внезапно, я не готов
к звучанья полной пропаже
в облике страстном твоём.
– Танцовщицы лишь покажут,
не объясняясь ни в чём.
– Ты тратишь себя, порхая,
на метаморфозу, намёк,
вновь отняла, играя
всё, что к себе я привлёк,
собственностью казалась,
сдавалась не сердце скрепя…
– Танцовщицы, преклоняясь,
в том не теряют себя.
– Нет, для таких волнений
душевных сил не собрать.
Чтоб возбудить на мгновенье
твой лёгкий облик опять
пусть флейты и скрипки играют!
Не слышат! Затих эфир.
– Танцовщицы умолкают
когда твой рушится мир.
Зеркальное отражение
Три радиальных стихотворения
1
Ах, отражения пугливый блик!
Сияй, пока в нигде он длится.
В нём женщины желают утолить
Себя, в зеркальный склеп укрыться.
Мы падаем в зеркал холодный блеск,
как в тайное природы истеченье
своей; они ж себя в том обретают чтенье.
Двоясь, на целое меняют срез.
Любовь моя, пройди пред тем стеклом
такой, как есть, чтоб между ты и ты
вновь напряжение границу провело
невыразимому вне той черты.
Удвоен образ твой: как дар богат.
Ты скажешь «да» щеке и этим прядям;
и, переполненный таким приятьем,
твой затуманившись темнеет взгляд.
2
Из зеркальных стёкол раз за разом
добавляешь новые черты;
вкладывай в себя, как в вазу,
свой портрет, и назовётся «ты»
отражения расцвет. Его сиянье
рассмотрев недолго и слегка,
покоряясь счастья ликованью,
телом вновь одаришь двойника.
3
В ней и в отражениях ответных,
точно украшенья дар,
отдыхает любящий, одетый
в щедрости ласкающий футляр,
радость испытуя в свой черёд
общей глуби. Образ ли внесёт?
Нет, из бездны недр его прольётся
мир, где был он мудр и одинок.
Из Рихарда Демеля
Любовь
Глубь и глубже: дарованье,
встречи дрожь, что за виновность!
Жизни в жизни набуханье,
буйный рост, смирна безмолвность.
Чары
Как будто сквозь камыш речная фея,
нырнув, ты выпрыгнула. И с косы песчаной
знак подала другим – ко мне, скорее,
сюда – твоими смоляными волосами,
твоими в даль зовущими глазами.
Был бледен вид, а взгляд манил
меня задорностью твоей,
но перламутр твоих речей,
но юных губ твоих ручей
насмешлив был, насмешлив был.
В глазах твоих остался тот
далёкий свет – как дно пруда,
в ночи безумная звезда;
ещё трепещет свет, живёт,
но лгал твой рот, но лгал твой рот.
В мечтах мы оба познаём –
и ты, и ты! – касанья рук
всё ниже, в глубь, горя̀ огнём
рот ищет рот, мы достаём
со дна созвездья, нас со дна…
Пожар
Совпало... лёг в закат Берлин,
светились кровли из свинца;
она ж смотрела, как огонь
срывался с острого щипца.
И пламя трепетало.
Та, в раме моего окна
чернела немо предо мной.
В соседней комнате, бледна
фортепианною игрой
другая раздувала пыл.
И бледная была моей,
Но замерла другая близ;
стемнело золото кудрей
любимых в алой раме искр,
летящих вниз.
Я влёкся ввысь, я должен был,
желал её к себе привлечь.
Большое облако ползло
ландшафту крыш навстечь;
и пламя задыхалось.
Нет, не осмелилась рука,
но душу прояснял клавир;
вверху над облаком, бледна,
чудесная смотрела в мир,
дрожа, звезда…
Venus Bestia*
(*Венера Звериная)
С приятелем зашли мы как-то раз
в бар; за два столика от нас
сел с дамой господин, и судя
по кольцам – то молодожёны были;
их взгляды так рассеянно скользили
порой. Но мы с приятелем на людях
молчали оба и, улыбки пряча,
старались выглядеть незряче.
Муж взял меню, мизинец отведя –
на нём был острый бледный ноготь
подстрижен длинно, точно коготь;
на указательном же срезан, как культя.
А женщина откинувшись сидела;
в тени глазных провалов точно искры
на двух углях светились и блестели
во тьме дымящейся, и, тяжелея, висли
те взгляды, устремляясь всё туда,
за пальцы. Мне ж явились мысли
о зоопарке и зверинце; да –
тигрица в точь она!
Так за решёткой та на днях лежала,
и алчностью был полон взгляд,
шерсть жёлтая и мягкая дрожала,
ждала – когда же оделят
её куском мясным; и вот принёс
служитель мертвечину, запах тускл,
бескровен, а она сыта; искус
однако ж мясом! Хвать! глаза смеялись –
слюну точа, мгновенно зубы сжались,
легла над ним и страстно закогтила,
застыли зубы, свесился язык,
ей жрать мешал её же алчный рык,
хвост, как волна, бока дразня, ходил и
пещерной злобой вторила гримаса –
как пасть тигрицына тотчас
мне показался дамы глаз,
тут друг сказал: эй, в этой бабе раса!
Но поднял голову супруг –
и волк в том показался вдруг.
Твердь подбородка тронув, дрожь
скользнула к ногтю – точно нож
о золотой браслет черкнул –
с коротким дзынннь браслет сверкнул;
широких губ горело пламя
из-под усов, как тёрн цветами,
краснея; продолжал жевать
он, наклонив лицо опять.
Я ж увидал беззвучное бурленье своры,
наружу языки, ночь без огней,
хвосты как розги, звон саней –
охота, задыхаясь, мчит в просторы,
вся трепет чующих ноздрей,
и каждый из бурлящей в беге массы
ослеп, чтоб жаркий голод охладить
и в жажде пола мясо копошить –
тут друг сказал: а ведь и в парне раса!
И вот теперь, в безмолвном соглашенье,
те двое встретились глазами;
казалось, что друг друга засосали –
почти что жажда и почти что пресыщенье, –
так медленно. Меня ж вдруг осенило –
то в модном парке под дождём вчерашним было –
улиток пара как перед глазами:
на мокром мухоморе примостились
два чёрных слизняка, внутрь заползали
и в ядовитой белой плоти рылись
у красного гриба, и в густоту
впивались, точно бы в меду –
супруга вид мне память подхлестнул.
Пора – решив – я оттолкнул свой стул:
Пошли, мой друг! – я подошёл к нему.
Друг удивился: – Слушай, почему?
Приди ко мне, прошу, любовь! – шепчу.
Мы заплатили. Вышли сразу
в повозок лязг, в людскую толчею,
и слышал я всё время: раса, раса, раса…
Из Альфреда Лихтенстайна
Знаки
Всё ближе час.
Бомбист бросает дом.
Ярится месяц, мчась.
Море вверх дном.
Ребёнок дряхл.
Скоты в молитвах блеют.
Деревья ставят ноги в грунта факел.
Ум цепенеет.
Дороги струп исчез.
Зловонны солнц клыки.
И воздуха в обрез.
Сердце – в клочки.
Псу глотку сковывает страх.
Лёг небосвод на стороне раздора.
В мельканье звёзд всё ярче пестрота.
Возницы в поисках простора.
Из Хьюго Балля
Падший херувим
Он облетал стеклянные пилястры
И голос повышал до крика.
Сиянием иероглифа
Полёт его был в храме Зороастра.
И – будто в нас дыханье прекратилось:
Гигантской астрой голову склонил он,
Качал её порок тяжёлой силой,
Пока бездонность всё не поглотила.
Мы насмотрелись благ. Теперь мы жаждем
Погибели и желчных слёз, от каждой
Из всех скорбей потопа отхлебнуть.
Отравлены, горюем мы и страждем
В желанье прислониться, где однажды
Тот ангел канувший закончил путь.
Танец смерти 1916
Так гибнем мы, так гибнем мы,
Мы гибнем каждый день,
Дать гибнуть нам так мило.
Под утро сон и сны,
К полудню здесь, смотри.
Под вечер мы уже на дне могилы.
Дом нашей радости – в бою,
Из крови наше солнце.
Смерть – наш значок и лозунг.
Мы баб бросаем и ребят,
Ступайте мимо лучше.
Не полагайтесь, говорят
На наш несчастный случай.
Мы смерть несём, мы смерть несём,
Мы смерть несём все дни.
В смертельном танце наша рать,
Брат, ближе подойди!
Брат, где же твоя грудь!
Брат, должен я тебя проткнуть.
Мы не ворчим, мы не рычим,
Дни напролёт молчим.
Пока вращается сустав в колене и в подвздошье.
Тверда постель,
И хлеб засох,
Кровав и осквернён наш Бог.
© Валерия Исмиева, 2020.
© 45-я параллель, 2021.