* * *
Ветер треплет вихрастый лес,
Вертит лопасти ветряка,
И пока запал не исчез,
Нужно трогаться в облака.
Хватит вышивок по канве,
Дуй – попутного в паруса!
На салфетках в мятой траве
Телефоны и адреса.
Моет рыхлый песок волна,
Отошёл последний паром,
На душе такая война,
Что ни в сказке и ни пером.
Подхвати меня и умчи!
Там под куполом высоко
Голубь вьётся и не горчит
Материнское молоко.
Город русалок
Это не город, а водоём,
И у дождей в плену
Люди, как рыбы, плавают в нём
Или идут ко дну.
Кровью холодной из синих жил
Северных стылых рек
Город накрыло, и всех, кто жил
В нём. И строил Ковчег.
Серое небо над головой
Сеет унылый свет.
Твари по паре спасает Ной,
Ну, а непарных – нет.
Город русалок щерит зубцы
Старых дворцов, домов.
Всяк одинок – и в воду концы,
Сгинул – и был таков.
Люк Ковчега задраен давно.
Дождик снаружи сник.
Слышно только: скребётся о дно
Острый рыбий плавник.
Дождь
Разверзлись хляби, дождь накрыл
Промокшим одеялом площадь,
Весь город в реку превратил
И тучи в ней теперь полощет.
Мы замерли на самом дне,
Среди затопленных растений,
Нас видит Бог в глубоком сне:
Двух странников, двух привидений.
Пока дожди стоят стеной
И громыхает гром натужно,
Мы в коконе судьбы одной
Но скоро вырвемся наружу.
Ты полетишь к себе на юг,
Где обдаёт пустыня жаром
И вьются тучами вокруг
Пожаров мотыльки-Икары.
А мне – на Север, где терпеть –
Наука и «судьба такая»,
Где мне уже не отогреть
Как лёд бесчувственного Кая.
Зеркало
Что такое беспамятство –
Дар, наказанье, проклятье?
Избавленье от боли утрат
И от бремени бед?
Перед зеркалом этим
Надела прабабка моя подвенечное платье
И взглянул в сорок первом
В него напоследок с порога мой дед.
Долгим взглядом вглядеться в себя...
А придут – и накинут
Занавеску из чёрных и душных
Тяжёлых платков,
Из зеркальной души
Тебя молча и прочно изымут
И поселят в округе
Неслышных слепых мотыльков.
* * *
И пустая клетка позади
Осип Мандельштам
Катись, мой клубочек серебряных нитей,
Сквозь ушко игольное, землю, мытарства,
По жгучим пескам, облакам, по наитью
В неведомый край, в тридевятое царство.
Пусть там обнулятся все коды и тропы,
Все дихотомии с их мелким лукавством,
Поднимется ветер, натянутся стропы,
И я полечу налегке в беспространстве.
И яблочком райским водила по блюдцу
И, путь отмечая, бросала монетки,
Мне было бы просто на Землю вернуться,
Но я не вернусь в опустевшую клетку.
* * *
Небо вздрагивает гулко,
То мрачнея, то лучась,
Удалась моя прогулка:
Сверху – дождик, снизу – грязь.
Не грущу о дне вчерашнем,
Не стяжаю благодать.
Мне теперь уже не страшно
Время попусту терять.
Полыхнула осень шалью
И сожгла себе наряд,
У её шальной печали
Слёзы в двадцать пять карат.
Ну, а я не жду удачи,
Удержаться б наплаву,
Не жалею и не плачу
И – тем паче – не зову.
Только кажется, что дышит
Голубой небесный пласт.
Он не дышит и не слышит
И мне грошик не подаст.
Надо мной, вгоняя в ступор,
Словно вопли сироты,
Завывает ветер – рупор
Неизбывной пустоты.
Холода всё ближе, ближе,
К горлу подступает ком.
И меня однажды слижет
Осень стылым языком.
Смоет дождик мелкий, хлябкий
Все приметы и штрихи,
Воробьиной стайкой зябкой
Упорхнут мои стихи.
Будет голос мой бродяжный
В небе сумрачном летать
И, шурша, как змей бумажный,
Будет вечность коротать.
Пчела
Восходит к небесам Пчелиный путь,
За роем мыслей тянется забвенье
Сирен небесных сладкогласно пенье
И манит, чтоб на рифы рифм толкнуть.
Дыханье жизни или проводник
В загробный мир, где царственный Вергилий
Плетёт венки из белоснежных лилий,
И падают они в живой родник.
Над ним клубится животворный пар
В дремучих зарослях густой мелиссы
Неслышно зреют замыслы и смыслы
И пчёлы собирают их нектар.
Жужжит в прохладной чашечке цветка
Упорная добычливая жрица,
Пусть жизнь её одно мгновенье длится,
А вечность, словно память, коротка.
Старая башня
Река забвенья сносит сети,
Лишает воли и ума.
Там, где тепло, всё тонет в Лете,
Ну, а у нас стоит Зима.
Она засыплет створ у башни,
В которую когда-то мы
Искать ходили день вчерашний,
Пугаясь призраков и тьмы.
Под сводами металось эхо,
Там пятый век шёл смертный бой,
И сверху сыпались в прореху
Потоки крупки ледяной,
Колючие, как струйки крови,
Давно замёрзшей в облаках.
Скрипели доски ветхой кровли
И сковывал животный страх,
Гнетущий, застарелый, вязкий,
Застрявший здесь с тех самых пор,
Когда в кровавой свистопляске
Сёк ляхов боевой топор.
Пространство начало сужаться.
И чтоб не сгинуть, не пропасть,
Нам оставалось – целоваться,
Впервые в жизни пылко, всласть.
С испугу – не по зову плоти –
В тот вечер испытали мы
Мощнейшее оружье против
И страха смерти, и зимы.
Узелки
В кладовой на полках мешочков полки
С белым рисом, крупой, мукой.
Завязала мама на них узелки
И ушла от нас – на покой.
Ни вселенской скорби, ни чувства вины,
Ни желанья прильнуть к плечу…
Просто вынули душу. Пеку блины
И над ними криком молчу.
Распадается память на островки,
Никому не вымостить гать,
И тесёмочки, мамины узелки,
Не смогу уже развязать.
* * *
Февраль растушевал зимы узор графичный,
растёкшийся пейзаж,
в озябнувшей руке, безвольной, анемичной,
графитный карандаш.
Снег вымарал давно рисунок изначальный,
ещё до Покрова,
и то, что о любви нет повести печальней, –
избитые слова.
Ах, если бы всё то, что кажется банальным
по сути и на вид,
не саднило, не жгло и не было фатальным.
Но саднит и болит.
Февраль – погонщик туч. Нелётная погода,
увязший коготок.
Я знаю, у любви срок годности три года,
и он давно истёк.
Все письма удалю, все вирусные фото,
чтоб больше не болеть.
Февраль стирает всё, как ластик, как зевота,
как маленькая смерть.
* * *
Я не гоню непрошеных гостей.
Они, как судьи, судят, нужно ль время
Мне для моих подержанных страстей,
Тревог, высокомерий, треволнений.
И пусть сидят до первых петухов,
Я каждому из них придам значенье,
Я всех приму душой, хоть без грехов
Нет никого, и я не исключенье.
Пусть для кого-то гость – что в горле кость,
А я кочевница, мой дом – повозка.
Любой захожий – это плеть и гвоздь,
И цепь, и якорь, и печать на воске.
Я не гоню непрошеных гостей,
Гость промелькнёт, как миг, как век короткий,
Уйдёт, оставив горстку новостей.
Их можно до утра перебирать, как чётки…
* * *
Я позабыла о земле,
Как будто мы всю вечность плыли
Вдвоём на белом корабле,
И берега нам не грозили.
Но первых чаек над кормою
Ты кормишь радостно из рук.
Когда-нибудь и я усвою
Простую азбуку разлук...