1 января 1950 года
Да, воистину, из ада
Наша музыка распада,
Разложенья, нищеты:
Ничего любить не надо,
Правды нет и красоты,
Нет надежды и спасенья,
Только гибель, только мщенье
На пороге пустоты.
О бессмыслице искусства,
О безвыходности чувства,
В сладкой музыке конца:
«Слёзы, грёзы, розы, розам…»
– Нет!
Стоградусным морозом
Вглубь до сердца прожжена
Страшная моя страна.
В кандалах, под ханским троном,
Слухом, болью обострённым,
Сердцем, горем просветлённым,
Чутко слушает она…
Нет ответа.
Ночь темна.
* * *
Быть может, в старости увидишь ты закат
И вспомнишь тесное чужое небо,
Каштаны вдоль бульваров, зимний сад,
Глоток воды, сухую корку хлеба,
Любовь, которой не было всерьёз
(Изгнанника печальные приметы), –
И вдруг, – как дождь, как миллионы роз,
Как чудо роз святой Елизаветы…
* * *
В грозе, в дыму, Господь, благослови
И удостой в раю счастливой вести,
Грехов прощенья и Твоей любви
Безбожников и верующих вместе.
Одним покровом, Боже, осени,
Дай русским соснам их прикрыть ветвями,
Штыки, снаряды, пули отклони,
Незримый щит подняв над их рядами.
О, сколько алой крови на снегу!
Встают бойцы навстречу рати чёрной,
Стоят они, наперекор врагу,
России новой силой чудотворной,
России прежней славою былой,
Как некогда на Куликовом Поле,
В огне Полтавы, в битве под Москвой…
Благослови народ великий мой
В его великой трудности и боли!
* * *
В прошлые дни –
Счастья, молодости и печали,
Вечером, в сумерках летних, огни
Вдоль зелёных витрин расцветали.
И под лёгким туманом, под мелким дождём,
Сквозь шуршанье шагов беспокойных прохожих,
Выплывали дома, невозможные днём,
Строем стен ни на что не похожих.
И в бессмысленном мире для нас, милый друг,
Замыкался сияющий, радостный круг,
О котором – глаза, выраженье лица, –
О котором нельзя рассказать до конца.
* * *
Всё, что было, – как много его и как мало!
Ну, а память, магическая игла,
Пёстрым шёлком узоры по белой канве вышивала,
Возбуждала, дразнила, манила, звала.
«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?
Под мостами вода навсегда утекла
И остались одни арок гнутые своды,
Серый камень, чужая парижская мгла.
И когда-нибудь скажут: «их время напрасно пропало,
Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».
Да, конечно! Но всё же прекрасное было начало –
Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.
* * *
Ещё вчера – холодный мрак и тени,
А вот сейчас всё расцвело в тиши.
Везде сирень. Прозрачен свет весенний,
Над озером застыли камыши.
И птица красногрудая без страха
У ног моих клевала червяка.
Я вспомнил всё: печаль земного праха
И шум времён, текущих как река.
Пришла весна нечаянно и рано,
А там, в Крыму, давно растаял лёд
И медленно с зелёного кургана
Спускаются стада, свирель поёт…
Изольда
Изольда, доносится зов приглушённый
Чрез море, чрез вечность, чрез холод и тьму.
Нечаянно выпит, пажом поднесённый,
Любовный напиток – проклятье ему!
Изольда, мы избраны Богом и небом,
Изольда, любовь – это случай слепой,
Над брачною фатою, над солью и хлебом
Смыкаются своды пучины морской.
Средь солнца, средь волн, средь полуночной стужи,
Под грохот прибоя, под шелест дубов,
Отныне прославят бретонские мужи
Несчастье твоё до скончанья веков.
Изольда, ты слышишь: навеки, навеки
Печальная повесть о жизни земной
Два имени будут, как горные реки,
Сливаться в один океан ледяной.
Лицо твоё светит средь бури и мрака
Кольцо твоё тонет в кипящей воде,
И грех твой и ложь осквернённого брака
Сам Бог покрывает на божьем суде.
Молись – но молитва не справится с горем,
Вино пролилось, колдовская струя,
И тяжестью чёрной темнеет над морем
Наш гроб, наш чертог – роковая ладья.
* * *
Каким скупым и беспощадным светом
Отмечены гонимые судьбой,
Непризнанные критикой поэты,
Как Анненский, поэт любимый мой.
О, сколько раз, в молчаньи скучной ночи
Смотрел он, тот, который лучше всех
На рукопись, на ряд ненужных строчек,
Без веры, без надежды на успех.
Мне так мучительно читать, с какою
Любезностью – иль сам он был во сне –
И беззаконно славил как героя
Баяна, что гремел по всей стране.
И называл поэзией – чужие
Пустые сладкозвучные слова…
И шёл в свой парк… И с ним была Россия,
Доныне безутешная вдова.
* * *
Качалось дерево сухое
В ненастный вечер за окном,
Сад почернел, как остов Трои,
Сожжённой гибельным огнем.
Всю ночь до самого рассвета
Очаг, дымя, пылал в углу
И дождь, размеренно, как Лета,
Стекал беззвучно по стеклу.
Нигде ни шороха, ни стука,
Всё то же, как сто лет назад:
Грязь на дороге, ветер, скука,
Восход, похожий на закат.
* * *
Клонят ко сну, наплывают тяжёлые мысли,
Отблеском мутным мерцает вверху потолок.
Ни о каком вдохновенье, о правде, о смысле
Я не могу рассказать. Темнота и песок,
Берег высокий и строй одиноких мечтаний,
Небо ночное омыто недавним дождём,
Ясная осень, холодный простор расстояний,
Каменный, мерно дрожащий под грохот автобусов, дом.
И пламенеют цветы на убогих лиловых обоях,
Нежность в груди нарастает, звуча в тесноте, как прибой;
Смутная женственность, как мне поладить с тобою,
Как мне смириться, и дальше – как быть мне с тобой?
* * *
Куда ни погляжу, везде
Размеры дивно совершенны:
Рисунок правилен в звезде,
Кристаллы стройны и нетленны.
А сердце, глупое, стучит,
Тоскует, жалуется, плачет.
Что сердцу звёзды и лучи?
Оно задумано иначе.
* * *
Латинский строй и плющ и виноград,
В уступах стен заржавленные звенья,
Развалины старинных колоннад,
Прямые островерхие строенья
Открыли мне не романтизм, о нет:
Тут с памятью воображенье слито –
Горит свеча – и на ладони свет,
И на ладони будущее скрыто.
Мне не понять его, не прочитать!
Звонят к вечерне. Грустно без причины.
Лампада веры теплится опять
В притворе пресвятой Екатерины.
А колокол, весь в зелени, поёт –
О чём – не знает, и звонарь не знает;
Никто в пустую церковь не войдёт,
И над оградой голуби летают.
* * *
Лёгкий вечер весенний прекрасен, как эти каштаны,
Как вверху облака и прохладная в Сене вода,
Как небесный простор и весёлые южные страны,
Как сиянье в глазах и улыбка, что греет всегда.
А какой-нибудь скучный прохожий (– на что ему эти богатства?)
Ничего не увидит вокруг, ничего не поймёт.
Мы с тобою как братья какого-то тайного братства,
Как народ в Гималаях, что там под землёю живет.
* * *
Матерь Божья, сердце всякой твари,
Вечная, святая красота!
Я молюсь лишь о небесном даре,
О любви, которая чиста,
О любви, которая безгрешна,
О любви ко всем и ко всему.
Я молюсь – и снова мрак кромешный
К сердцу приступает моему.
Милость ниспошли свою святую,
Молнией к душе моей приди,
Подними и оправдай такую,
Падшую, спаси и пощади!
* * *
Мир разгорожен надвое забором.
Мы смотрим издали: там наш родимый дом.
Но не хочу туда вернуться вором,
Тюленем пробираясь подо льдом.
Все сорок лет! Нет, больше, что там сорок –
Пять тысяч лет блуждаем мы впотьмах
И всё твердим: «Уже недолго, скоро…»
Едва держась от боли на ногах.
* * *
Но здесь цветут блаженною весною
Каштаны вдоль бульваров, и закат
Над городской разрушенной стеною
Прекраснее былого во сто крат.
Вслед обречённой гибели Европе
Заря встаёт, и утро свежесть льёт,
И, не умея думать о потопе,
Офелия безумная поёт,
Бредёт с полузакрытыми глазами,
Над омутом… И, стоя на краю,
С отчаяньем, восторгом и слезами
Я гибель и Офелию пою.
* * *
Отплывающие корабли,
Уносящиеся поезда,
Остающиеся вдали,
Покидаемые навсегда!
Знак прощанья – белый платок,
Замирающий взмах руки,
Шум колёс, последний свисток –
Берега уже далеки.
Не видать совсем берегов;
Отрываясь от них, посмей
Полюбить – если можешь – врагов,
Позабыть – если можешь – друзей.
* * *
Парк расцветающий, весенний,
В пруде глубоком отражён;
Мерцаньем призрачных растений
Взор лебедей заворожён.
Какою тайной беззаконной
Вода притягивает их?
Мир подлинный, мир преломлённый –
Какой правдивее для них?
Как человеку, белой птице
Даны простор и высота:
Ей пред рассветом та же снится
Земли печальной красота.
Но, созерцая отраженье
Лучей, встающее со дна,
Нам недоступное ученье
О небе черпает она.
Письмо
1.
Воскресный день, сырой и душный,
Что делать мне? Везде тоска,
Свинцово-серый свод воздушный,
Деревья, люди, облака –
Весь мир, как будто поневоле,
Томится в скучном полусне.
Поехать в лес? Поехать в поле?
Теперь всё безразлично мне.
2.
Ещё недавно так шумели
Витии наши обо всём,
Ещё недавно «к светлой цели»
Казалось нам, что мы идём,
Что мы «горим», что вправду «пишем»,
Что «дело нас в России ждёт»,
Что «воздухом мы вольным дышим»,
Что мы «в послании» – и вот
Лишь скудное чужое небо,
Чужая чахлая трава
И, словно камень вместо хлеба,
Слова, газетные слова.
3.
Я верил в тайное сближенье
Сердец, испытанных в беде,
Я думал – горнее служенье
Дано изгнаннику везде.
Но верность – высшая свобода,
Изменой верных смущена.
– Бессонной ночью, до восхода…
Паденье до конца, до дна.
Лишь пена, что в песке прибрежном
Кипит, несомая волной,
Лишь горы, что виденьем снежным
Вдали стоят передо мной…
4.
Без «возвышающих обманов»,
Гостями странными везде,
Чужие – средь различных станов
И нелюбимые нигде –
Вы, обречённые судьбою,
Друзья, хранители огня,
Друзья, гонимые со мною,
Враги сегодняшнего дня.
5.
Куда нам, с нашей нищетою,
В сегодняшний стучаться день?
Над стадом – вещей темнотою
Огромная несётся тень.
Война. Гражданское волненье…
– Но прочь! Вдоль тёмных берегов
Люблю воды глухое пенье,
Сиянье горных ледников.
Тропой кремнистой над обрывом
Иду один. Навстречу мне
Неумолкаемым приливом
Несутся тучи в вышине.
* * *
По утрам читаю Гомера –
И взлетает мяч Навзикаи,
И синеют верхушки деревьев
Над скалистым берегом моря,
Над кремнистой узкой дорогой,
Над движеньями смуглых рук.
А потом выхожу я в город,
Где, звеня, пролетают трамваи,
И вдоль клумб Люксембургского сада
Не спеша и бесцельно иду.
Есть в такие минуты чувство
Одиночества и покоя,
Созерцания и тишины.
Солнце, зелень, высокое небо,
От жары колеблется воздух,
И как будто бы всё совершилось
На земле, и лишь по привычке
Люди движутся, любят, верят,
Ждут чего-то, хотят утешенья,
И не знают, что главное было,
Что давно уж Архангел Божий
Над часами каменной башни
Опустился – и вылилась чаша
Прошлых, будущих и небывших
Слёз, вражды, обид и страстей,
Дел жестоких и милосердных,
И таких же, на полуслове,
Словно плеск в глубоком колодце,
Обрывающихся стихов…
Полдень. Время остановилось.
Солнце жжёт, волны бьются о берег.
Где теперь ты живешь, Навзикая?
Мяч твой катится по траве.
* * *
Почему я не убит, как братья –
Я бы слышал грохот пред концом.
Я лежал бы в запылённом платье
С бледным и восторженным лицом.
Кровь ручьём бы на траву стекала
И, краснея на сухой траве,
Преломляла бы и отражала
Солнце в бесконечной синеве.
Я молчал бы, и в молчанье этом
Был бы смысл, значительней, важней
Неба, блещущего ясным светом,
Гор и океанов и морей.
Бог сказал бы: «Вот лежит, убитый,
В грудь принявший лёгкий лёт свинца,
Сын мой младший, на земле забытый,
Преданный и верный до конца».
И лежал бы я среди бурьяна,
Звёзды б разгорались в тишине,
Падала б роса, и средь тумана
Страшно было б и спокойно мне.
* * *
Сеял, сеял, а зёрна на пашне
Все упали не в ту борозду.
Ну, так что ж? Как химера на башне,
Снизу я погляжу на звезду.
Вот горит она синей лампадой
Средь неведомой тишины.
Если радость ушла – и не надо,
Я и так доживу до весны.
* * *
Сияющий огнями над Невою,
Смятённый город – ропот, плачь, волненье,
Двух чёрных троек топот роковой –
О, эти дни, которым нет забвенья!
Фельдъегерь бешено кричит во тьму
На ямщика – усталость, холод, злоба;
Мертвец в гробу колотится: ему
По росту не успели сделать гроба…
И этот стук, России смертный грех,
На Вас, на детях ваших и на всех.
* * *
Снова ночь. Бессонница пустая,
Час воспоминаний и суда.
Мысли, как разрозненная стая,
В вечность отлетают навсегда.
Полночь бьёт. Часы стучат, как прежде,
В комнате таинственная мгла:
Если в сердце места нет надежде,
Всё-таки и тень её светла.
Стихи о границе
1.
Бьётся челнок одинокий
Времени в ткацком станке,
Ветер шумит на востоке,
Тучи идут налегке.
И в облаках, искушая,
Смелостью гибельный рок,
Птичья летящая стая
Ищет пути на восток.
Смотрит в пространство пустое:
Неодолимо оно.
Сердце моё слюдяное,
Бедное светом окно!
2.
Хмуро надвинув наличник,
Путь часовой сторожит.
Мимо столбов пограничных
Заяц не пробежит.
Зверю и человеку:
– «Стой!» – сиянье штыка.
Ветер сухой через реку
Низко несёт облака.
В снежную русскую вьюгу,
В зимнюю трудную мглу,
Брату родному, другу:
– «Стой, пропустить не могу!»
3.
Ветром холодным снежным…
– Бьётся шинель на ветру…
Снегом пушистым, нежным…
– Ближе к огню, к костру…
– И над полями пустыми
Громче, всё громче, ясней
Слышится чудное имя
Будущей славы твоей.
4.
Россия! С тоской невозможной
Я новую вижу звезду –
Меч гибели, вложенный в ножны,
Погасшую в братьях вражду.
Люблю тебя, проклинаю,
Ищу, теряю в тоске,
И снова тебя заклинаю
На страшном твоём языке.
* * *
Тянет свежестью и мёдом
Из раскрытого окна.
Для чего нужна свобода,
Если кончилась весна?
Дождик брызжет на ступени,
Ручейком в траве скользя,
Счастье вьётся лёгкой тенью,
А догнать его нельзя.
* * *
Хрупкие ветки качаются
В мокром усталом саду,
Светлое лето кончается
Ветер пророчит беду.
Слушаю сердцем молчание.
Прежнее всплыло со дна.
Воспоминанье, прощание
И тишина, тишина.
* * *
Чугун, гранит. Реки глухие воды.
Конец столетья, гордый пустоцвет.
Шум сборищ, воздух споров и свободы,
Закат, ещё похожий на рассвет –
Империи расцвет и увяданье,
Осенний дождь, туман и мокрый снег,
Тоска, безвыходность и состраданье –
Серебряный, и всё ж великий, век.
Мы научились принимать без позы
И свет и мрак. Увы, узнали мы
Арктические белые морозы
И жаркие объятия Москвы.
Листок неведомый, листок кленовый
Вновь сорван с ветки, буря мчит его
Вдаль, в холод, в дождь, к брегам чужбины новой
Для смутного призванья своего.
* * *
Я болен. Не верится в чудо,
И не было чуда, и нет.
Я понял: ко мне ниоткуда
Уже не доходит ответ.
Лишь в старости, лишь через годы
Холодной и долгой зимы,
Я вспомню – явленье свободы,
Что в юности видели мы.
Но разве для смертного мало –
В железах, в темнице, во рву –
Такого конца и начала
Свидетелем быть наяву?
* * *
Я стою в тишине,
Огоньки, как во сне,
Никого. Одиночество. Ночь.
Никакой красоте,
Никакой высоте,
Ни себе, ни другим не помочь.
И напрасно я жду,
Ветер гасит звезду –
Свет последний – как будто навек.
В аравийской пустыне, на льду, на снегу,
На панели, в окне, в освещённом кругу
Навсегда одинок человек.