Миниатюры вокруг литературы
Страницы из записных книжек, дневников и рабочих тетрадей
Часть II (часть I - 01.12.07)
* * *
…Вот уже несколько дней меня, словно уличная позёмка, сопровождает лёгкий рой ни к чему не обязывающих рифм. Началось это дома с утреннего разговора с дочкой Алинкой, которая своей медлительностью спровоцировала меня на сочинение специально для неё лозунга: «Чтоб всё успевать в этой жизни, используй / любую минутку свободную — с пользой», ну, а потом уже пошло-поехало. Ехал днём в трамвае № 26 из издательства «ГАЛА ПРЕСС» к Павелецкому вокзалу и у Даниловского кладбища вынужден был сделать пересадку на 38-й номер. Выйдя на остановке, увидел продающиеся у кладбищенских ворот венки, и у меня тут же родилось начало какого-то будущего стихотворения: «У Даниловского кладбища — / на венки высок тариф. / Я забрёл сюда, не клад ища, / и не ради редких рифм...» Потом, глядя из окна 38-го трамвая на заснеженную улицу, написал ещё один небольшой кусочек: «Остановка "Красные суконщики". / Снег такой, что не сойти б с ума! / Чуть видна в трёх метрах надпись "Пончики" / да вокруг — кирпичные дома...» Потом, доехав до Павелецкого вокзала, я сходил в магазин «Парижская коммуна» и купил себе новые ботинки взамен старых, у которых провалились каблуки…
Какое-то стихотворение начало рождаться также в поезде «Москва—Балаково», куда мы выехали этим вечером с Игорем Ивановичем Ляпиным, но там у нас шёл интересный разговор о литературе, Ляпин вспоминал время своей молодости, встречи с Рубцовым и прочее, так что досочинить его я не успел, но начало на всякий случай записал: «Над безмерностью русской души не гадай, / сядь в вагон — и Россию вблизи повидай. // Поезжай мимо дол, мимо сёл, мимо круч. / Русский поезд — к загадке Отечества ключ...» И потом ещё немного: «...Пусть летят, как оковы, в рассветную рань / Балаково, Быково, Калуга, Рязань... // ...Ты здесь не был. Но помнишь перрон и вокзал. / Это — Родина. Ты её сразу узнал...» (Перечитав сейчас написанное, думаю, что это было бы неплохо довести до конца.)
Или вот ещё одно, наметившееся там же в поезде стихотворение: «О, как тут не сойти с ума, / в просторы глядя полусонные, / где только низкие дома, / по крышу снегом занесённые? / Где только неба белизна / от ветра колкого качается, / как будто тонкая стена, / что не увидеть — где кончается...»
* * *
…Был сегодня на презентации нескольких молодёжных сборников прозы, выпущенных издательством ИТРК, на которую меня позвал Игорь Георгиевич Штокман. Увы, меня абсолютно не привело в восторг то, что они в этих книгах печатают — как авторы «вскрывают язвы сегодняшней жизни», показывают «падение нравов», изобличают грязь и мерзость нынешнего бытия низов России, и тому подобное. То есть, как они просто дублируют то, что видят вокруг себя на улице, фактически удваивая этим самым негативные качества жизни, которые читатель теперь вынужден будет видеть не только в своей реальной жизни, но ещё и в книгах. А я как раз считаю, что противопоставлять ТЬМЕ — ТЬМУ бессмысленно, ибо ТЬМЕ нужно противопоставлять её противоположность — СВЕТ, для чего необходимо создавать в душах читателей СИМВОЛ СЧАСТЬЯ, чтобы люди, наконец-то, смогли увидеть, к чему им стоит стремиться, во имя чего терпеть тяготы и за что бороться.
О чём я и говорил в своём выступлении, вызвав этим некий непонятный протест собравшихся. Вышла молодая критик Лидия С. и с какой-то кривой ухмылкой начала вещать что-то насчёт того, что вот-де она однажды ехала поздно вечером домой и, войдя в вагон метро, ужаснулась царившей там грязи — по полу, дескать, катались пустые бутылки, банки, валялись всякие обёртки, вагон был полон наглой гогочущей молодёжи, и тому подобное. А значит, мол, литература обязана всё это описывать на своих страницах и тем самым искоренять недостатки. Как будто ДЕМОНСТРАЦИЕЙ ЧЕРНОТЫ можно изгнать из окружающей жизни ЧЕРНОТУ же!.. Не для них ли говорил Иисус, что «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит», и что невозможно «изгонять сатану силою сатаны же, а бесов — силою веельзевула, но только — Духом Божиим изгоняются бесы» (Мтф. 12; 25—29). Поэтому, я считаю, и литература должна БЕСОВСКОМУ МРАКУ окружающей нас реальности противопоставлять не что иное, как БОЖЕСТВЕННЫЙ СВЕТ своих художественных идей или образов, иначе это будет всё то же изгоняние сатаны сатаною…
* * *
– Заяц! Смотрите – заяц! Я резко повернулся в сторону леса и в одну секунду увидел серого зверька, который в мимолетное мгновение был выхвачен дальнозорким взглядом из лесного бытия и тут же скрылся в чаше. Всего-то одна–две секунды, которые даже трудно было посчитать за событие в нашем путешествии по пушкинским местам. А между тем Заяц в истории Пушкина сыграл важную роль, он предостерег его от губительной поездки на Сенатскую площадь, где декабристы готовили восстание. Пушкин с полдороги в Петербург вернулся назад, когда путь ему перебежал зверек, сочтя это плохой приметой. Только в наше время этому факту придали историческое значение. Зайцу на месте встречи даже поставили памятник. И теперь он стал, хоть и безымянным, историческим персонажем русской литературы… Владимир Монахов
|
Если бы редакторы патриотических журналов не были так зашорены канонами традиционного русского реализма, то роман Пелевина вполне можно было бы опубликовать в «Нашем современнике», «Москве» или «Молодой гвардии». Не скрою, он очень резко выделяется на фоне того, что обычно печатают у себя эти издания. Ещё бы! Ведь сюжет «Священной книги оборотня» опирается на китайскую мифологию и в качестве его главной героини выступает лиса-оборотень по имени А Хули, которая промышляет в Москве проституцией, обманывая при этом своих клиентов тем, что она не отдаётся им физически (потому что в физиологии лис отсутствуют половые органы), а напускает на них при помощи хвоста-транслятора морок, внушающий им всё, что они хотели получить от неё в постели… Книга перегружена излюбленными для Пелевина рассуждениями о виртуальности существования нашего мира и условности бытия в нём отдельного человеческого «я», но зато в ней то и дело встречаются глубокие наблюдения над сегодняшней жизнью и беспощадно точные суждения о происходящих в России событиях. Хотя, надо признать, всё это немного и принижено характерной для метода постмодернизма общей иронией.
Но вот один из персонажей книги говорит приехавшему в Москву иностранному гостю: «Демократия, либерализм — это всё слова на вывеске... А реальность похожа, извините за выражение, на микрофлору кишечника. У вас на Западе все микробы уравновешивают друг друга, это веками складывалось. Каждый тихо вырабатывает сероводород и помалкивает. Всё настроено, как часы, полный баланс и саморегуляция пищеварения, а сверху — корпоративные медиа, которые ежедневно смачивают всё это свежей слюной. Вот такой организма называется открытым обществом — на фиг ему закрываться, он сам кого хочешь закроет за два вылета. А нам запустили в живот палочку Коха — ещё разобраться надо, кстати, из какой лаборатории, — против которой ни антител не было, ни других микробов, чтобы хоть как-то её сдержать. И такой понос начался, что триста миллиардов баксов вытекло, прежде чем мы только понимать начали, в чём дело. И вариантов нам оставили два — или полностью и навсегда вытечь через неустановленную жопу, или долго-долго принимать антибиотики, а потом осторожно и медленно начать всё заново. Но уже не так... И никакого Мирового банка или там Валютного фонда, которые сначала эту палочку Коха прописывают, а потом тазик подставляют, нам в консультанты не надо. Проходили уже. Мол, отважно взвейтесь над пропастью, покрепче долбанитесь о дно, а потом до вас донесутся вежливые аплодисменты мирового сообщества. А может, нам лучше без этих аплодисментов и без пропасти? Ведь жила Россия своим умом тысячу лет, и неплохо выходило, достаточно на карту мира посмотреть...»
А вот сестра главной героини говорит в своём письме о современном обществе потребления, основанном на рекламе: «...Сквозь радость шоппинга просвечивает невыносимое понимание того, что весь наш мир — огромный лыжный магазин, стоящий посреди Сахары: покупать нужно не только лыжи, но и имитатор снега...»
А вот героиня излагает своему другу мысли о книгах: «Ну, знаешь... Ценность книги определяется не тем, сколько человек её прочтёт, — говорит она. — Гениальность «Джоконды» не зависит от того, сколько посетителей пройдёт мимо неё за год. У величайших книг мало читателей, потому что их чтение требует усилия. Но именно из этого усилия и рождается эстетический эффект. Литературный фаст-фуд никогда не подарит тебе ничего подобного... Совсем просто могу сказать так. Чтение — это общение, а круг нашего общения и делает нас тем, чем мы являемся. Вот представь себе, что ты шофёр-дальнобойщик. Книги, которые ты читаешь, — как попутчики, которых ты берёшь в кабину. Будешь возить культурных и глубоких людей — наберёшься от них ума. Будешь возить дураков — сам станешь дураком. Пробавляться детективчиками — это... Это как подвозить малограмотную проститутку минета ради...»
А вот она же размышляет о роли красоты в жизни общества, в частности, о недооценке руководителями КПСС стремления советского человека жить богато и одеваться красиво: «...Из-за этого говнюка в плохом костюме и погибла советская империя. Человеческой душе нужна красивая обёртка, а русская культура её не предусматривает, называя такое положение дел ДУХОВНОСТЬЮ. Отсюда и все беды...»
А вот строки из письма А Хули к сестре Е Хули, посвящённые российским реформам: «...Реформы, про которые ты слышала, вовсе не что-то новое. Они идут здесь постоянно, сколько я себя помню. Их суть сводится к тому, чтобы из всех возможных вариантов будущего с большим опозданием выбрать самый пошлый. Каждый раз реформы начинаются с заявления, что рыба гниёт с головы, затем реформаторы съедают здоровое тело, а гнилая голова плывёт дальше. Поэтому всё, что было гнилого при Иване Грозном, до сих пор живо, а всё, что было здорового пять лет назад, уже сожрано...»
А вот А Хули рассуждает о поэзии Блока, рассуждает, правда, с позиции проститутки, сочиняющей объявление о своих услугах, но всё-таки: «...Нет, решила я, Блока ставить не стоит — его стихи очищают душу и будят в ней самое высокое. А если в клиенте проснётся самое высокое, мы потеряем клиента, это знает любой маркетолог...»
А чем не формула того самого творческого метода, который использует для написания своих книг и сам Виктор Пелевин, такие вот мысли А Хули, касающиеся сущности постмодернизма и породившей его рыночной системы? — «...Экономика, основанная на посредничестве, порождает культуру, предпочитающую перепродавать созданные другими образцы вместо того, чтобы создавать новые...»
Единственный нюанс во всех приведенных выше цитатах заключается в том, что они принадлежат не обыкновенным людям, а оборотням. Причём — не привычным уже для нас по криминальным статьям в газетах «оборотням в погонах», а самым что ни на есть классическим — запечатлённой в китайской литературе лисе-оборотню и известному по европейской (в том числе и по русской) мифологии волку-оборотню волкодлаку или вервольфу. Но какое это имеет значение, если излагаемые ими высказывания соответствуют истинному положению дел в России и нашему к ним отношению ничуть не менее точно, чем это описывается в книгах Валентина Распутина, Юрия Бондарева или Александра Проханова?..
…………………………………………………………
…Увы, концовку романа он, конечно же, страшным образом провалил. Опять свёл всё к рассуждениям о внутреннем созерцании пустоты и её основополагающем значении в мироустройстве, да ещё и водрузил надо всем этим мечту о некоем Радужном Потоке, слияние с которым является вершиной существования оборотней. Может быть, конечно, это и является своего рода метафорой Рая или Святой Руси, но буддистский оттенок мешает воспринимать такой финал естественным и оптимистичным. А жаль! Роман-то был о Любви, поиске Веры, Бога, Родины и служении Народу… Но, похоже, что автор испугался того, куда его сносит, и поспешил поскорее возвратиться на привычный путь…
……………………………………………………………….
…Но мне всё равно хочется написать об этом романе, так как никто, насколько я могу судить, не обратил внимания на его название, тогда как именно в нём, на мой взгляд, заложен ключ к пониманию этого сочинения. Ведь священные тексты, как правило, пишутся сакральными знаками (то есть некими потаёнными символами), и на роман Пелевина надо смотреть как раз сквозь призму такой вот сакральной символики. И если взглянуть на него именно под таким вот углом зрения, то станет видно, что лиса-оборотень А Хули символизирует собой не что иное, как российскую власть — инородную, пришлую, хитрую, напускающую на людей бесконечный гипнотический морок, посредством которого она им внушает радужные видения, скрывающие обманную реальность, а взамен отнимает у них необходимую для продления своего вечного существования жизненную энергию. А волк-оборотень Александр Серый — это символический образ русского народа — грешного, страстного, одержимого бесами, но потихоньку уже начинающего прозревать свет Истины, осознавшего губительность своего «оборотничества» и тянущегося душой к Богу и вере. Без понимания всего этого роман может показаться просто попыткой перенесения китайского фольклора на русскую почву, и не более того. А это далеко не так, и Пелевин в «Священной книге» совершил очень большой мировоззренческий скачок, высказав напрямую свои мысли о необходимости служения Родине, проявив определённую устремлённость к Православию и написав о преображающей силе Любви. Не случайно либеральная критика отозвалась об этом его романе как-то без особенного восторга…
* * *
…Посмотрели с Мариной на днях по телевизору фильм «Козлёнок в молоке», поставленный по роману Юрия Полякова. К сожалению, он показался мне несколько слабее, чем одноимённый спектакль, который уже двухсотый раз был показан недавно в театре имени Рубена Симонова. В фильме каким-то образом оказались очень растянуты первые серии, в которых всё то, что в романе Полякова занимает не больше одного–двух мимолётных абзацев, зачем-то раздули до размеров самостоятельных эпизодов, невыносимо замедливших пружину развития столь занимательной романной интриги. Поглядели также куски некоторых других фильмов, и я подумал, что искусство в СССР носило в высшей степени обобщающий характер, и достаточно было описать или изобразить на экране пять–десять типичных для того времени человек, чтобы в них отразились характерные черты ВСЕГО НАРОДА. А вот сегодняшнее искусство кажется мне абсолютно нетипичным и безжизненным, ибо основными его персонажами (как в литературе, так и в кино) стали представители неимоверно узкого общественного круга, представленного всевозможными теневыми магнатами, работниками тайных спецслужб, тузами мафии, киллерами и другими «экзотическими» персонажами современной России. Безусловно, такие люди наверняка тоже имеются в определённых слоях нашего общества, но они представляют собой от силы 1% от всего населения, а поэтому и воспринимаются не как мои реальные современники, а как некие искусственно созданные модели человечков, в которых я просто НЕ УЗНАЮ ни себя, ни своих современников. А ведь главная цель искусства именно в том и состоит, чтобы каждый читатель или зритель УЗНАЛ в изображённом художником персонаже СЕБЯ и СОВПАЛ с героем по переживаниям, иначе ведь он ни за что НЕ ПОВЕРИТ в ту идею, которую автор хотел донести своим романом или фильмом до адресата…
* * *
…После двенадцати часов неожиданно вышло солнце — да такое яркое и праздничное, какое обычно бывает только на Пасху, и мы с Мариной не выдержали и решили пойти хотя бы немного прогуляться. Пошли в расположенный поблизости от нас Парк имени 850-летия Москвы и часа полтора гуляли там по набережной Москвы-реки, глядя на плавающих по её незамёрзшей воде уток. Немного погодя солнце начало закатываться за дома Орехово-Борисовского района, и по мере того, как часть реки погружалась в тень, утки снимались с места и перелетали туда, где вода ещё продолжала золотиться под его лучами. И мне подумалось о том, что ведь, по сути, все живые существа, кроме людей, представляют собой не что иное, как эдакие небольшие биологические компьютеры, функционирующие по неким серийно разработанным программам (для каждого рода и вида — своя серия). Так, например, упала на утку тень — в ней тут же включается датчик необходимости передислокации и, руководимая вмонтированным в её глазу фотоэлементом гелиотропного принципа действия, она перелетает на тот участок реки, который ещё остаётся освещённым солнцем. Осенью в них (без всяких там обсуждений в стае и голосований по выбору маршрута) включается программа перелёта — и утки снимаются с места и летят на юг, к затерянным Бог знает где далёким африканским озёрам… И признаки такого вот «программного» поведения можно наблюдать в жизни практически всех животных — летающих, плавающих, ходящих, один только человек существует по принципу самопрограммирующегося устройства, своим собственным умом, а не заложенной в него свыше программой выбирая маршруты своих перемещений, мест жительства, и вообще — того, как ему себя вести в жизни. Поэтому в его судьбе и случается так много ошибок (особенно — если он не корректирует свои поступки по единой общечеловеческой программе, сформулированной для нас в Господних заповедях).
* * *
…Ночью мне приснился сон: будто группа писателей должна была отправиться к одному монаху, предсказывающему ход истории, но поездка по какой-то причине сорвалась. Я тогда и говорю всем: «Ну, и хорошо, что так получилось. Чего нам туда ехать, тревожить схимника? Он там спасется от бурь века, а мы припрёмся к нему со своими вопросами — когда да когда начнётся конец света? А чего тут спрашивать, когда он уже давно совершается на наших глазах...» На что Алексей Шорохов и отвечает мне: «Вот за это, Переяслов, тебя и не любят — ты всё время в своих речах и романах приближаешь последние сроки...»
Хотя где это я их приближаю?..
* * *
…Слыша, как повсюду звучат песни Верки Сердючки, я подумал о том, что есть основание говорить о некоем повторяющемся в истории феномене низкого жанра. Ведь практически то же самое звучало и в 1920-е годы в репертуарах Сокольского, Утёсова и других эстрадных куплетистов. «Эх, лимончики, / мои лимончики, / растёте вы у Сони на балкончике...», «Шла по улице старушка, а за ней мотоциклет, / мотоцикл цикал, цикал — и старушки больше нет...», «Так смеялись каждый час, / но прошёл годочек, / и от смеха вдруг у нас / родился сыночек...» — я слышал множество песен такого рода времён НЭПа, весьма перекликающихся с тем, что поют сейчас наши сегодняшние шансонье. По-видимому, во время слома общественно-экономических формаций происходит и смена политической, экономической и культурной элиты — люди из общественных низов резко переходят в верхи. Во власть, в бизнес и в чиновничество приходят люди из криминальных кругов, воры и урки, культурный уровень которых не превосходит песенки «Мурка» — и именно под этот-то уровень и стремится подстроиться эстрада, чувствуя в нём главного потребителя своего «искусства»…
* * *
…В пять часов дня неожиданно пришлось оставить свои дела и поехать на метро «Новогиреево» в Театр на Перовской смотреть моноспектакль Виктора Никитина «Тарас Бульба» (режиссёр — Кирилл Панченко). Этот культпоход нам «удружил» поэт Володя Лесовой, который оставил мне вчера в секретариате 20 билетов, не сказав, что они по сто рублей, и теперь вдруг выяснилось, что их необходимо до семи часов вечера возвратить в кассу, иначе с него удержат 2000 рублей. Пришлось срочно собираться и ехать в театр. Слава Богу, Гоголь оказался на высоте, и спектакль, хотя и исполнялся всего одним человеком, захватил нас своим драматизмом так, что мы ни на минуту не пожалели о том, что на него поехали. Слова о русском товариществе, православной вере и несокрушимой русской силе (как, впрочем, и о «жиде Янкеле» с его спаивающими и обворовывающими Россию сородичами) звучат на удивление современно и своевременно, и несут в себе такую же болевую нагрузку, как и во времена Николая Васильевича. Это-то сильнее всего и поразило меня. В чём же, спрашивается, смысл нашего исторического бытия, если проходит столетие за столетием, а никаких принципиальных изменений в жизни русского народа и России не происходит, и всё остаётся практически так же, как и в далёком XV или в XVII веках? Русские — гибнут за православную веру, иноземцы — захватывают наши земли и запрягают народ вместо скота в оглобли своих бричек, а неистребимые соплеменники Янкеля открывают шинки и кабаки да наживают на русских дураках свои капиталы…
(…Разбираясь на обратном пути в поднятом гоголевскими словами ворохе мыслей, я подумал о том, что археологи на Голгофе работали, пожалуй, не очень тщательно, и если там как следует покопать, то наверняка обнаружатся следы или даже останки установленных там 2000 лет назад вокруг места распятия торговых столов и лотков, потому что не могли жители Иудеи не воспользоваться таким скоплением народа, какое было во время Господней казни, чтобы не извлечь для себя из этого хотя бы маленькой выгоды! Я почти уверен, что когда Христа и двух казнимых вместе с Ним разбойников распинали на крестах, вокруг шла бойкая торговля какой-нибудь мятной водой, сушёными финиками и пирожками, а может быть, и спешно изготовленными тогда же «голгофскими сувенирами» вроде миниатюрных изображений Распятия, которые после состоявшегося вскоре Воскресения Иисуса обрели культовый характер…)
* * *
...До двенадцати часов ночи читал роман Татьяны Толстой «Кысь» — фантастическую антиутопию, посвящённую описанию жизни России после Взрыва, который полностью уничтожил нашу цивилизацию и отбросил оставшихся в живых, но превратившихся в мутантов людей во времена изобретения саней, колеса и лучины. Одной из наиболее рельефно проступающих в романе линий воспринимается уже неоднократно, казалось бы, высказывавшаяся в произведениях как наших, так и зарубежных авторов (к примеру, в романах Евгения Замятина «Мы», Джорджа Оруэлла «1984» или Рэя Брэдбери «451º по Фаренгейту») идея беззащитности культуры перед прогрессом, а также мысль о неиссякаемой потребности человека в художественном Слове — не случайно же их вождь Фёдор Кузьмич, «слава ему», постоянно заставляет писцов размножать сохранившиеся книги, которые он выдает за свои собственные сочинения. Однако к финалу романа становится резко видна его разница с упомянутыми выше произведениями, ибо оказывается, что само по себе чтение книг не способно абсолютно никого сделать лучше. И напрасно не забывший ещё Прежнюю жизнь Никита Иваныч отрубает Бенедикту появившийся у него хвостик — атавизмом в данном случае является совсем не эта деталь человеческого тела, а сама его способность к чтению, потребность в литературе. Зачем она, если, перечитав сотни сохранившихся после Взрыва книг, Бенедикт остаётся на том же самом уровне духовного и умственного развития, что и раньше? Увы, но без подтверждающего её жизненного опыта литература стала похожа на обнаруженную в вещах одной из умерших старушек инструкцию к давно исчезнувшим из людской жизни мясорубкам, глядя на которую один из персонажей романа патетически восклицает: «Главное — сберечь духовное наследие! Предмета как такового нет, но есть инструкция к пользованию, духовное, не побоюсь этого слова, завещание...»
То же самое, по сути, оказывается и с запечатлённым в литературе духовным опытом человечества — «предмета как такового нет, но есть инструкция...» А потому, соответственно, и результат от чтения книг — никакой, ибо блажь это и пустая трата времени, и ничего эта литература в жизни изменить не может.
Перечеркивая все 378 страниц рассуждений «о пользе чтения», воспаряющий над местом своего несостоявшегося сожжения Никита Иваныч словно бы иллюстрирует собой постулат о том, что подлинно свободный дух «веет там, где хочет», и стоящие на библиотечных полках тысячи книг тут вовсе ни при чем. Да и вообще этот убогий и бесперспективный мир себя исчерпал, и какие сказки ему ни читай, уже ни на что, кроме повторения одних и тех же ошибок, он не способен. А потому и сама сцена расставания с ним представляет собой как бы последнюю — явленную уже не в слове, а в самом действии — Евангельскую цитату об отряхании праха («...А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя, отрясите прах от ног ваших; истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому», — Мтф. 10; 14). Именно так поступает, возносясь над отторгнувшей его землей, и Никита Иваныч, которого чуть было не сожгли на костре за его усилия по сохранению духовной и культурной памяти об исчезнувшей во время Взрыва цивилизации:
«...Никита Иваныч обтряхивал с ног золу — ступня об ступню, быстро-быстро — и немножко запорошил Бенедикту глаза.
— Э-э-э, вы чего?! — крикнул Бенедикт, утираясь.
— А ничего! — ответили сверху.
— Вы чего не сгорели-то?
— А неохота! Не-о-хо-та!..
— Так вы не умерли, что ли? А?.. Или умерли?..
— А понимай, как знаешь!..»
И на этой сцене роман Татьяны Толстой завершается. Хотя такое вот его «открытое» окончание и предполагает самостоятельную работу читательской мысли после того, как будет перевернута последняя страница. Но думается, что главная идея «Кыси» ясна и так. Она принципиально повторяет собой церковный постулат о единстве священного ПИСАНИЯ и священного ПРЕДАНИЯ, первое из которых в романе олицетворяют собой и Набольший Мурза Фёдор Кузьмич (который, хотя и занимается откровенным плагиатом, тем не менее, на государственном уровне проталкивает литературу в массы), и влюблённая в поэзию Варвара Лукинишна, и не мыслящий своей жизни без чтения Бенедикт; а второе — устанавливающий столбы с указателями исчезнувших улиц да памятник Пушкину Никита Иваныч. Как говорится, теория без практики мертва, во всём необходимы единство и гармония.
Впрочем, роман читается с большим интересом и почти лишён пошлости, а для сегодняшних дней это уже и само по себе немало. (Хотя патриотические круги почему-то и оценили его как насмешку над русским народом…)
* * *
...Перед самым концом рабочего дня ко мне в Правление СП забежал писатель Гарий Немченко, чтобы взять последний номер газеты «Российский писатель», где напечатан его рассказ «Тайна драгунского батюшки». Набрал кипу газет и прочитал взамен стихотворение кубанского поэта Николая Зиновьева: «В степи, покрытой пылью бренной, / сидел и плакал человек. / А мимо шел Творец Вселенной. / Остановившись, Он изрек: / «Меня печалит вид твой грустный. / Какой бедою ты тесним?» / И человек сказал: «Я — русский!» / И Бог — заплакал вместе с ним...»
Наверное, это и правда хорошее стихотворение, но безоговорочно принять его мне мешает то обстоятельство, что оно повторяет уже надоевшую за десять последних лет тему «Униженных и оскорблённых», тогда как нам сегодня необходима скорее «Песня о Буревестнике».
* * *
Из рифм этих дней:
«...Стране — абзац. В унынье ходят люди. / Всё развалил ужасный катаклизм. / Ужель нам общим памятником будет — / построенный в ларьках капитализм?..»
(Ну, вот и я, кажется, тоже заразился мотивами «Униженных и оскорблённых». Куда это годится?..)
* * *
...В очередном «Дне литературы» — большая новелла Тимура Зульфикарова, в связи с его 65-летием. До сих пор не могу понять, нравится ли мне его творчество или нет. Он пишет так, как рисуют лубок — когда, забыв о центральной теме картины, художник вдруг начинает выписывать цветок в углу, увлекается этим, делает лепестки все больше и больше, и вот уже появляется несоразмерный персонажам экзотический куст сказочного растения. Потом он начинает рисовать над головой своего героя воробья — пёрышко к пёрышку, розовое, жёлтое, синее (ну что малевать-то серым?), и вот уже летит по небу расписная жар-птица невиданной красоты и несоизмеримой величины со стоящими под ней на земле людишками... Так и Тимур — весь в деталях, в нескончаемых вереницах эпитетов, за которыми теряются и мысль, и сюжет. Если, конечно, они у него вообще играют какую-то главенствующую роль...
* * *
…Вечером мне позвонил из газеты «РОССИЯ» Володя Степанов и предложил ответить на вопрос: «Какой закон необходимо сегодня принять в России?» Пообещав ему переслать завтра ответ по факсу, я сел отвечать. Но оказалось, что это не так-то и просто. Ну, какой, в самом деле, закон нам необходим сегодня наибольше всего?
Наверное, подумал я, нам нужно сегодня в первую очередь принять «Закон о приоритетных направлениях в государственной политике России», который бы ставил на первое место такие категории как культура нации, здоровье нации и безопасность нации. Без сохранения трех этих составляющих нация может просто прекратить свое существование, а это значит, что исчезнет и потребность в развитии каких бы то ни было других направлений народного хозяйства вообще. Приоритетность же этих направлений предопределит интенсификацию и всех остальных сфер государственного развития, ибо протежирование, к примеру, одной только культуре потребует от государства, во-первых, обеспечения высокого уровня образования в стране, во-вторых, хорошей материальной базы (современной полиграфии, мощных киноцентров, сети выставочных залов и филармоний), в-третьих, наличия финансовых средств на организацию фестивалей, конкурсов, оплату всевозможных гонораров, грантов и премий, а также гарантию свободы творчества и юридически узаконенных прав деятелей культуры на свой труд и пенсионное обеспечение по старости. Забота о здоровье нации будет диктовать прежде всего необходимость всеобщего бесплатного медицинского и санаторного обслуживания, поддержания высокого уровня медицинской науки, создания новейшей диагностической аппаратуры и подготовки медицинских кадров, строительства современных клиник, а главное — обеспечения здорового образа жизни, щадящих условий труда, достойного отдыха и самого серьезного контроля за экологической обстановкой в стране. Ну и что касается проблемы обеспечения безопасности нации, то эта сторона жизни потребует от государства в первую очередь создания мощнейшей экономики, позволяющей содержать сильную армию и сильную полицию, обеспеченные передовыми техническими средствами, новейшим вооружением, системами электронной связи и слежения, затем — надежной правовой системой, аппаратом борьбы с правонарушениями и развитой юридической базой.
Таким образом, приоритетность трех этих направлений вынуждала бы государство развивать и содержать на высоком уровне одновременно и свою экономику, и финансовую систему, и науку, и образование, и правозащитные органы, и оборону, и все прочие системы жизнедеятельности. А капиталистический или же социалистический путь развития окажется для этого максимально соответствующим — не имеет значения, ибо, как говорил Господь, дерево узнаётся по плодам.
Для того же, чтобы «Закон о приоритетных направлениях» не превратился в фикцию, необходимо одновременно с ним принять еще один Закон — «Об ответственности власти перед народом». Не сумел, скажем, губернатор сохранить достойный уровень жизни своим жителям, допустил мэр города повышение квартплаты — отвечайте в соответствии с такой-то статьей УК конфискацией всего своего имущества. Не обеспечил министр МВД безопасного существования гражданам страны, не пресёк прокурор действия мафии — отсиживайте за них в тюрьме причитающийся за эти преступления срок... То же самое — и в отношении Президента: не сдержал своих предвыборных обещаний, посадил на шею народу Гайдаров и Чубайсов — слезай с кресла и отправляйся, как Алексашка Меньшиков, доживать свои дни в деревню, да не в подмосковные охраняемые Горки, а куда-нибудь в российскую глухомань с ее бесхлебьем, грязью да веерными отключениями электроэнергии. А то расстрелял, понимаешь, свой собственный Парламент, развязал кровопролитную войну на Кавказе, вверг в нищету народ, а ему за это — дачу, пенсию да еще и неприкосновенность.
* * *
…Прочитал две книги Джоан К. Ролинг о Гарри Поттере. Первое, что бросается в глаза — это разночтения в именах одних тех же героев и названиях в «Гарри Поттере и философском камне» и «Гарри Поттере и тайной комнате». Например, в первой книге (перевод И.В. Оранского) факультеты школы волшебства Хогвартс носили названия Гриффиндор, Хаффлпафф, Рэйвенкло и Слайзерин, а во второй (перевод М.Д. Литвиновой) они уже называются Гриффиндор, Пуффендуй, Когтевран и Слизерин. Но главное, на мой взгляд, заключается не в этом (хотя такое солидное издательство как «Росмэн» просто обязано было отследить соответствие имён в томах друг другу), а в том, что, несмотря на помещённое в конце каждого тома обилие восторженных откликов, истории про Гарри Поттера нельзя воспринимать как однозначно положительные книги, так как они несут в себе один скрытый, но тем не менее легко вычленимый и весьма опасный вывод. Эти книги без обиняков рисуют перед юными читателями два отчётливо очерченных мира — примитивный, отталкивающий и грубый мир обычных людей, которые именуются «маглами» и представлены в романах единственно отваратительным семейством Дарслей (Дурслей), и привлекательный мир школы волшебников Хогвартс, где происходят хотя и страшные, но увлекательные и даже захватывающие приключения, и где полно верных друзей и понимающих преподавателей. Так что после прочтения книг про Гарри Поттера симпатии юных читателей почти неминуемо окажутся на стороне мира вымышленного, а не реального, что грозит уводом их мыслей от той жизни, в которой живут они сами и их родители, в очередную виртуальную реальность.
Ну и самое печальное, что, раскручивая в России это издание, наши книгоиздатели поступают практически так же, как реализаторы импортного товара — т. е. вытесняют чужой продукцией своего собственного производителя. Ну что, в самом деле, у нас нет авторов, умеющих писать аналогичные сказки? Да полным-полно! Только издателям выгоднее стричь купоны на мировой знаменитости, чем раскручивать свои российские таланты. И в этом — то отрицательное значение, которое несут с собой книги Дж. К. Ролинг для нашей литературы...
* * *
Из случайных рифм:
«Дождь метит из тучи в наш глобус, / срывая на мне свою злобу-с. / А я, как заклятье, шепчу, / что мокнуть я здесь не хочу. // Увидев идущий троллейбус, / достану я десять рублейбус, / скорей на ступеньку скакну — / и сяду на кресло к окну. // Вези меня к дому, троллейбус! / А ты меня, дождь — не облейбус!..»
* * *
…В вечерних теленовостях показали похороны Алексея Маресьева — лётчика, Героя Советского Союза, «настоящего человека», бывшего в течение десятилетий символом героизма советской эпохи. Разве могло раньше подуматься, что поколения, выросшие на примере его подвига, смогут предать и его самого, и всё то, что он защищал тогда, добившись права управлять самолётом с протезами?..
* * *
…Ездил сегодня с поэтом Володей Кокиным на снимаемую нами летом дачу, чтобы забрать там вещи, и покуда колесили по дорогам а поисках переезда через железную дорогу (ну не символично ли, что на станцию «Заветы Ильича» можно проехать только через станцию «Правда»?), в голову лезли какие-то нелепые постмодернистские штучки, вроде названий: поэма «Зуд памяти», стихотворение «Куплю козу в начале мая», роман «Орбита Арбата» и так далее.
А потом вдруг сочинил несколько строчек из какого-то, вряд ли когда-нибудь до конца дописанного, стихотворения о бабочках: «...У «Тверской», «Арбатской» и «Лубянки» / не летают больше голубянки, / и в прибрежных зарослях давно / соловьёв не слышно в Люблино. // А когда-то, с удалью неслыханной, / свист стоял от «Свиблово» до «Выхино», / ширясь до «Калужской», «Беговой», — / будто гром гремел над головой!.. // ...В час вечерний я пройдусь по Тушино: / звёзды в небе — как костёр потушенный. / Шелестит листва, плывут слова. / Как Павлиний Глаз, горит Москва...»
Тянуть подобные стихи я сегодня могу километрами. Да вот только делать это стало почему-то неинтересно. Стихи должны быть абсолютно новыми по стилю, образной яркости и глубине содержания, а иначе всё это уже было, было, было...
* * *
...И — ещё раз об интересности литературного творчества и новизне литературной формы. Вечером прочитал в «Комсомольской правде» статью о нижегородском писателе Николае Культяпове, написавшем два романа, которые занесены в Книгу рекордов Гиннеса. Один называется «Ольгин остров» и все слова в нём начинаются на букву «о»: «Однажды отец Онуфрий, отслужив обедню, отправился осматривать окрестности Онежского озера. Осматривая окрестности, отец Онуфрий обнаружил обнажённую Ольгу. Отдайся, Ольга, озолочу!..» — и т. д. и т. п. Второй из романов называется «Приключения пехотинца Павла Петрова» и в нём все слова, соответственно, начинаются на букву «п», как например, вот в этом фрагменте, посвящённом Пугачёвой: «...Появившись простенькой певичкой, постепенно поднималась по приступкам популярности, преодолевая препятствия. Поменялись поколения певцов, примадонна по-прежнему поёт, поныне продолжает пребывать простой Пугачёвой, презирая псевдонимы...» Заканчивает он своё произведение «Посланием пехотинца Павла Петрова президенту» (Путину, понятно. — Примечание Переяслова): «...Произведя планомерные перестановки, предстоит постаревших, поглупевших примитивов поспешно поменять, повинных прохвостов, пьяниц, просто преступников привлечь, передав правосудию, подготовленные позитивные планы побыстрее претворить, перенять положительные прецеденты, поднять почти приостановленное производство, повысить престиж производимой продукции, помочь подрастающему поколению, покалеченным, пенсионерам...» — и прочее в таком же духе, весьма любопытное с точки зрения формального эксперимента и в то же время — не лишенное смысловой нагрузки…
* * *
…Хотя и с большим опозданием, но всё-таки прочитал вышедший ещё в 1994 году в библиотечке журнала «Щит и меч» роман Капитана Н. (Николая Иванова) «Черные береты» — и думаю, что самый сильный из романов, посвященных событиям 1991—1993 годов в России, какие мне довелось читать. Буквально все разложено по полочкам — что произошло в августе 1991-го, что случилось в октябре 1993-го, кто виноват в пролитой крови, и так далее. Казалось бы, ситуация понятна даже слепому, но вот надо же — ничего в России не меняется, хоть ты сто самых подробных романов напиши. И причиной тому, как мне кажется, является фраза, которую произносит один из героев романа «Черные беретов», который подал рапорт об уходе из ОМОНА, когда тот в октябре 1993 года начали использовать против своего же народа. «...Меня продолжает удивлять другое, — говорит он в разговоре с любимой. — Почему не все положили на стол рапорта? Мы же русские офицеры! Мы всегда служили идее, а не деньгам. Где наша честь? Стоит в очереди за квартирой? За близким очередным званием? За выслугой лет? Измельчали мы...»
Такая вот горькая истина. Мы — ИЗМЕЛЬЧАЛИ... Думается, в этом и есть причина того, что мы ещё и сегодня продолжаем смотреть в рот своему Президенту, хотя уже, наверное, всем понятно, что это совсем не тот человек, который станет национальной легендой России, выведя её из-под власти казнокрадов.
* * *
…Начал листать принесенную Мариной из библиотеки автобиографическую книгу Сергея Михалкова «От и до» и наткнулся на текст предсмертной записки Александра Фадеева, в которой он, в частности, писал: «...Литература — эта святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа... Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Нет никакого стимула в душе, чтобы творить... Литература — этот высший плод нового строя — уничтожена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей <...> привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды... Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл...»
Разве это касается только атмосферы советского строя? Увы, это один к одному соответствует состоянию литературы и положению писателя в наши дни. Литература сегодня почти стопроцентно отдана на откуп дельцам, превратившим ее в такую же коммерческую отрасль, как производство водки. На книжный рынок пропускается только самая дешевая продукция — «самопальные», как несертифицированная водка, детективные романы, эротика, и тому подобная халтура. Вкус читателя отравлен всем этим непоправимо. А жизнь человека, пишущего серьёзные произведения, и правда теряет смысл. Видит ли всё это Путин?..
* * *
...Пока ездил на станцию «Загорянская» смотреть предложенную нам на лето дачу, прочитал в электричке роман Стивена Кинга «Библиотечная полиция». Надо, не кривя душой, признать, что читал я его с большим интересом — интрига и вправду так прочно привязывает к себе внимание читающего, что оторваться от сюжетной линии просто невозможно. Но в итоге испытываешь чувство откровенного разочарования. Не потому, что это сделано плохо, и не потому даже, что — жестоко, а потому, что проблема мистического характера решается исключительно на материальном уровне. То есть — с инфернальной нечистью и дьявольщиной герои борются практически теми же методами, что и с рядовыми бандитами — путем их физического устранения. А то, что против них существует такое мощное оружие как молитва, пост и церковное покаяние, им, похоже, даже и невдомёк. А поэтому, и одержанная ими победа кажется неубедительной: вампиры, бесы, ведьмы и прочие дьявольские отродья — это не та категория, которая исчезает с умерщвлением её плоти...
* * *
...Сегодня всю дорогу в метро, а потом и дома читал в одном из номеров журнала «Звёздная дорога» повесть Олега Синицына «Двадцать пятый час». В ней, как и у Стивена Кинга, тоже действуют инфернальные сущности, но победа над ними одерживается не столько силой оружия, сколько силой духа. Уже самим фактом того, что герой не испугался адских чудищ, угрожающих из преисподней миру живых, и не пошел им в услужение, он снял печать заклятия с ангелов, а уже они своими огненными мечами начали очищать мир от губительной нечисти.
Вот без этого Божественного «противовеса» всем лешим, троллям, бесам, ведьмам и прочей мистической заразе, современная фантастика выглядит, как самолёт с одним крылом — в ней присутствуют только сам человек и силы зла, тогда как второго «крыла» — сил добра — как правило, нет, и человеку приходится во всем уповать только на свои силы. Отсюда и эта заполонившая страницы фантастики заведомо беспобедная борьба с бесами при помощи одних только физических методов — молиться-то ведь героям некому, в их мире не существует Бога!..
Повесть Олега Синицына — одна из немногих, где эта традиция нарушается, и поэтому она воспринимается как обещание того, что в создаваемые писателями миры наконец-то возвращаются полнота и равновесие, благодаря чему, перед их героями открывается перспектива не только вечно бороться со злом, но и делать выбор между ним и силами добра…
* * *
...В одном из номеров газеты «День литературы» опять опубликован большой рассказ воронежского прозаика Вячеслава Дёгтева. Это очень талантливый автор, но вместо того, чтобы осмысливать действительность, он гонится только за оригинальными сюжетами, а потому как-то все время рубит с плеча, не замечая, как его проза, словно топор мясника, четвертует еще живую реальность. Вот и в своем новом рассказе («До седла!») он идет по этому же пути — популяризирует в художественной форме псевдонаучные идеи академика Фоменко о том, что вся наша истории выдумана древнерусскими летописцами да позднейшими историками. «На самом же деле, — утверждает он (а Дёгтев эту ересь — для усиления своего рассказа — обильно цитирует), — Невской битвы, по всей видимости, не было, а уж тем более — Ледового побоища... Александр Невский, по всей видимости, — чистой воды миф. Прототип Невского — Царь Золотой Орды непобедимый предок наш батька-Батый, при одном упоминании имени которого трепетала вся Европа. А монголо-татары — это мы с вами, русские и казаки...»
Вот такая, как видим, «научно-академическая» гипотеза. Главным доказательством в которой выступает постоянно употребляемое выражение — «по всей видимости». Так не потому ли именно, что он прекрасно осознает шаткость и самой этой гипотезы, и опирающегося на нее рассказа, Вячеслав Дегтев прилепил в конце своего повествования угрозу-запугивание для тех, кто посмеет высказать о нем свое критическое мнение? «...А которые станут хулить написанное или подвергать сомнению — тех да постигнет суровая кара Михаила-Архистратига и Георгия-Победоносца, предстоятелей казацкого воинства, и да поразится всяк хулящий огненным копием во имя сладчайшего Господа нашего Иисуса Христа, да святится во веки Имя Его, аминь».
Не думаю, что Господь и Его архистратиги могут выступать в качестве защитников фальсификаторов истории, карая при этом тех, кто вступится своим словом за правду. Тем более, что, если принять за основу хронологический метод периодизации истории академика Фоменко, то окажется, что и Сам наш Спаситель, и все Его Святые — это тоже, «по всей видимости», только «чистой воды мифы», тогда как на самом деле их прототипами, мол, были какой-нибудь Папа Римский или кто-нибудь ещё. Так что это ещё вопрос, кого поразит огненное копиё...
* * *
…Начал читать изданный «Гелеосом» роман Саши Трапезникова «Тень луны». Он, безусловно, молодец и пишет сегодня едва ли не лучше всех; во всяком случае, после трилогии о «Русском Ордене» («Завещание Красного Монарха», «Третьего не дано» и «Операция «Ноев ковчег»), о которой я писал в «Дне литературы», я вообще увидел его творчество как бы в новом свете — сквозь призму патриотических идей. Вот и в своём новом романе, герой которого, как сказано в аннотации, «решил изменить мир с помощью оружия», Трапезников — в отличие от, скажем, аналогичных вещей Анатолия Афанасьева («Зона № 3», «Радуйся, пока живой», «Один против всех» и прочие), — вводит в повествование такой важнейший элемент, как национально-идеологический мотив поступков своего героя. То есть его персонаж не просто «мочит в сортирах» других бандюков и продажных ментов, но пытается создать некое славянское движение, способное вернуть русским их человеческое достоинство. «Русский человек, — думает его герой, — может быть или анархистом, или монархистом. А значит, или все отрицающим разрушителем, воспламеняющим своей гордыней и гневом небеса, или созидателем, защитником Отечества...»
Путь, который подсказывает нам герой Трапезникова, скользок и сомнителен (он — мафиози, действующий во благо России, то есть помогающий своими миллионами патриотическим движениям и борющийся с засильем кавказских преступных группировок), но это всё-таки, хотя, может быть, и ошибочный, но — путь, а не бездействие. И если вспомнить слова апостола Павла: «не будь ты ни холоден, ни горяч», то лучше, наверное, быть хотя бы таким, как герой романа Трапезникова.
* * *
…Будучи однажды в командировке в Сыктывкаре, куда я ездил руководить областным семинаром критики, я как-то врубил наугад свой гостиничный «Samsung» и увидел на экране беседу поэта Евгения Евтушенко с министром культуры РФ Михаилом Швыдким. Услышав, как Евгений Александрович сетует на отсутствие гражданской лирики в России, я подумал: а с той ли стороны идеологических баррикад он её ищет? Если бы он полистал патриотически ориентированные издания, то просто не смог бы не заметить поэтического голоса Марины Струковой. Ибо, разве возможно, не покривив душой, сказать, что вот эти, к примеру, строки нашей двадцатичетырёхлетней Жанны д’Арк лишены чувства гражданственности? «Наша классика — Пушкин и АКМ. / Мало для решения всех проблем, / но хотя бы это осталось здесь, / чтоб немного сбить мировую спесь. // Посмотрю я Родину на просвет: / где стоит дворец, там России нет, / по подпольям мы, по дворам трущоб, / посреди камней городских чащоб...» Надо, по-видимому, быть слепым, чтобы, читая такие стихи, говорить об отсутствии гражданской лирики в России.
Хотя, конечно, если искать гражданственность только в творчестве друзей Евтушенко по демократическому лагерю, то там ее действительно нет и, скорее всего, быть не может. Ибо гражданственность в стихах, прежде всего, предполагает наличие такого высокого гражданского чувства как любовь к своей Родине в самом их авторе, а большинство наших так называемых поэтов-демократов спят и видят себя гражданами не США, так Израиля. Поэтому если у них и может написаться о России что-нибудь гражданственное, то только с приставкой анти-.
* * *
…По свидетельству автора книги «Литературная Москва» Ивана Белоусова, писатель Николай Николаевич Златовратский, когда разговор заходил о новых писателях или новых направлениях в литературе, восклицал:
« — О чём пишут? Как пишут? Для кого? — быстро, нервно шагая по своему маленькому кабинету, задавал он вопросы. — В наше время, когда мы писали, перед нашими глазами стоял многомиллионный трудовой народ: мы говорили перед его лицом, перед ним и ответ держали!..»
Так же точно, на мой взгляд, жила русская литература и с 1917 по 1987 год, в период так называемого соцреализма, когда, несмотря ни на какую заидеологизированность тогдашнего искусства, литературный герой, проходя через рассыпанную по сюжету цепочку испытаний, представал на последней странице книги обязательно хотя бы на ступеньку НРАВСТВЕННО ВЫШЕ, чем мы его видели на первой странице.
Сегодня же, к сожалению, писатель не держит ответ ни перед кем, а потому и количеству разбросанных по его романам трупов не прибавляет его героям абсолютно ничего. Каким входит герой в произведение, таким же точно из него и выходит. Зачем же тогда всё это писалось, спрашивается?..
* * *
...Это было в начале июня, я только что приехал из Пскова, где был на Пушкинском празднике, и шёл на работу в Правление СП России. Вокруг звенели колокола, над Комсомольским проспектом кружился тополиный пух, и в голове начали сами собой рождаться строчки: «На праздник сошествия Духа / пронизана солнцем земля. / Щекотным кружением пуха / наполнили мир тополя...»
Но дальше сочинять не захотелось. Поэзия должна приходить сама, а когда её дописываешь умом, то это уже — ремесленничество...
* * *
…Всё время вспоминаю свою поездку в Псков и Пушкиногорье, куда я сопровождал делегацию нашего Союза на Пушкинский праздник. Я уже писал однажды, что кто бы что ни говорил, а всё-таки так до сих пор и не появилось в России ни более СОВРЕМЕННОГО, ни более СВОЕВРЕМЕННОГО писателя, чем Александр Сергеевич Пушкин. Наслушаешься иной раз за день чьих-то кликушеских визгов о смерти русской литературы, насмотришься на всех спешащих справить по ней панихиду, а вечером дома откроешь знакомый заветный томик, проведешь рукой по странице, повторив про себя, практически не глядя на шеренги построенных, как гренадеры на плацу, слов: «Нет, весь я не умру — душа в заветной лире / Мой прах переживёт и тленья убежит...» — и с облегчением улыбнешься. Что тут поделать? Всё в мире развивается по одним и тем же ПРИРОДНЫМ законам, проходя обязательную дистанцию от рождения до смерти, но разве порог физиологический кончины — это и вправду КОНЕЦВСЕМУ, последняя точка существования? «Нет, ВЕСЬ я не умру», — сказал Поэт, и это утверждение в равной мере распространяется и на всю нашу литературу в целом.
Да, вполне справедливо, что та литература, которую мы знали под именем «советской», исчерпав до конца выданные ей социалистической эпохой художественные возможности, «приказала всем долго жить», но это ведь еще не ВСЯ литература, а только её износившаяся, израсходовавшая свои энергетические ресурсы бренная ПЛОТЬ, тогда как «душа в заветной лире» пережила ее прах и, перейдя на качественно иные творческие высоты, продолжает ЖИВОЙ разговор с читателем, пробуждая в нем те самые «чувства добрые», за которые был любезен народу и сам Александр Сергеевич.
Да, наверное, прав был в своё время Владислав Ходасевич, писавший в статье «Колеблемый треножник» о периодическом падении интереса к поэзии Пушкина. Прав и профессор Владимир Гусев, упрекающий нас сегодняшних в «в постыдном незнании текстов» нашего национального Гения и не читании его произведений. Но прав и редактор газеты «День литературы» критик Владимир Бондаренко, утверждающий в своей газете, что «сейчас наступает время Пушкина», а это — «время собирания всех русских сил воедино во имя великой Победы».
Всё это действительно так, потому что Пушкин — это всегда загадка, всегда неразгаданная тайна. Причем совсем не та, которую сегодня усиленно раздувают дельцы от псевдолитературы, тиражируя книжонки, изображающие поэта этаким повесой с бесчисленным «донжуанским списком» за спиной, ветреным гулякой, извращенцем и даже сатанистом. Тайна Пушкина, феномен его гения заключаются совершенно в другом. Вспомним, какими определениями наделяли его современники и потомки: «Пушкин — это наше ВСЁ», Пушкин — это «образ русского человека, каким он явится через двести лет», Пушкин — это «СОЛНЦЕ русской поэзии» и так далее. То есть на каком-то подсознательном уровне Пушкин прочно ассоциируется у нас с понятием некоего недостижимого, но сохраняемого в глубине души ИДЕАЛА и одновременно с этим — чего-то исключительного, НЕЗЕМНОГО, СИЯЮЩЕГО где-то высоко-высоко НАДНАМИ.
Практически этими же самыми категориями мы определяем для себя и понятия Бога, говоря, что в каждом из нас кроется ОБРАЗБОЖИЙ (т. е. тот же недостижимый нами ИДЕАЛ) и что Иисус Христос — это наше СОЛНЦЕПРАВДЫ (т. е. почти то же, что и употребляемое по отношению к Пушкину выражение СОЛНЦЕПОЭЗИИ).
Таким образом, видно, что Пушкин давно перестал для нас быть просто ПОЭТОМ и стал своего рода новым общерусским БОГОМ, приняв на себя вместе с нашим религиозным трепетом и нашу религиозную пассивность. И точно так же, как мы в своем большинстве не читаем ни Библию, ни другие священные книги, мы не читаем и произведений Пушкина. И так же, как многие из нас не ходят в храмы на Литургию, не постятся, не молятся, не принимают святого Причастия и не выполняют никаких других церковных обрядов, а только раз в год, в порядке этакого массового поклонения, приходят в церковь на Рождество или на Пасху, чтобы, отстояв половину богослужения да поскорее отметив это за гульбищным столом, тут же забыть о своем Боге до следующего года, так и о Пушкине мы вспоминаем только в дни его годовщин да юбилеев, чтобы, съехавшись отовсюду в Берново, Болдино или Михайловское, послушать организованный в его честь концерт, потолкаться по импровизированной ярмарке, съесть непрожаренный шашлык с пивом да уехать до следующего юбилея.
Что на это можно сказать? Въевшийся в нас за семь десятилетий дух атеизма дает себя знать не только в отношении Православия, но в отношении всей русской культуры и, неся в себе унаследованную от предков генетическую веру в Бога, мы живем, фактически не зная Его, как неся в себе любовь к Пушкину, живем, не читая его. Но в то же время, являясь народом, уже тысячу лет живущим по принципам православной морали и с самого раннего детства окруженным пушкинскими сказками, мы хоть и живем, нарушая все христианские заповеди, всё же испытываем необъяснимый трепет при звуках церковного благовеста, и, хоть и не перечитываем на ночь стихов Пушкина, чувствуем, как учащается стук сердца при одном только упоминании его имени. И если мы и не можем заявить, что с Пушкиным нам всем на этом свете живется ЛЕГЧЕ, то можем с уверенностью сказать, что без него нам было бы намного ТЯЖЕЛЕЕ.
* * *
…Стать в один ряд с произведениями серьёзной литературы литературе «коммерческой» не даёт пока что отличающая её нетипичность выбираемых героев и отсутствиепростыхлюдей среди персонажей второго и третьего плана. Какую книгу ни открой — всюду какой-то бутафорский мир, сконструированный из представителей «новой элиты», чемоданов с долларами, гигантских алмазов, бритоголовых киллеров, коварных любовниц и прочей стереотипной атрибутики. Анализ прочитанных детективов, триллеров и любовных романов выявляет удивительную схожесть современных произведений с компьютерными играми. На пространстве трёхсот-четырёхсотстраничного текста — как правило — ни одного, не имеющего прямого отношения к сюжетной интриге, персонажа. Ни случайно услышанного разговора старух у подъезда, ни голосов детворы за окном квартиры главного героя, ни интересного лица в вагоне метро... Только персонажи-функции, вводимые в ткань произведения для того, чтобы выполнить свою конкретную цель и быть тут же стёртыми с романной памяти. Словно в компьютерной игре — есть герой, есть преграды того или иного уровня, но при этом — ни одной живой души. Понятно, что такому мёртвому миру не дано стать настоящей литературой ни при какой самой острой закрученности сюжета. Потому что для настоящей литературы важна не столько динамика преодоления героем системы внешних преград, сколько его продвижение по шкале внутренних уровней. То есть, разница между литературой коммерческой и литературой серьёзной заключается в том, что действие первой происходит в пространстве и во времени, а действие второй — в душе и в вечности.
* * *
...Был сегодня в Институте мировой литературы на прощании с Вадимом Кожиновым. Народу масса — С.Ю. Куняев, И.Р. Шафаревич, В.Н. Ганичев, Ф.Ф. Кузнецов, Л.И. Бородин, Ю.П. Кузнецов, С.Н. Есин, С.А. Небольсин, В.А. Костров, многие другие известные в России писатели, сотрудники ИМЛИ, учёные... Все говорят о том, что ХХ век забирает вслед за собой и свои символы. А Вадим Кожинов — это ведь действительно символ, знаковая величина в культуре конца ушедшего века, символизирующая собой русскую идею и патриотизм в нашей литературе. Что интересно, при его имени вспоминаются даже не его собственные работы, а в первую очередь стихи открытых и поддержанных им поэтов — Юрия Кузнецова, Николая Рубцова, Светланы Сырневой, Бориса Сиротина... При мысли о Кожинове перед глазами возникают не корешки написанных им книг, а фигуры Гоголя, Тютчева и всей той, громоздящейся за их спинами темным горбом, напоминающим здания Лубянки, так до конца и неразгаданной истории России.
Нет, Кожинов — это не просто литературовед. Не просто писатель. А скорее — символРУССКОСТИ, пароль для движения патриотической мысли...
...На крыльце встретил Анатолия Афанасьева, Юру Полякова, Евгения Антошкина, Сашу Сегеня, Сергея Котькало, Сергея Перевезенцева... Да сегодня здесь — практически весь цвет русской филологической, философской и исторической мысли, русской литературы, русской совести.
Вот кого я здесь, к своему сожалению, не увидел, так это — нашего Президента с траурной повязкой на рукаве, хотя, казалось бы, он должен был появиться тут первым, — ведь Кожинов был виднейшим идеологом ушедшего века, равным по своему влиянию на формирование национально-политических идей в России академику А. А. Сахарову (хотя, конечно — и с абсолютно противоположным знаком)!
* * *
...Заехал вчера в Литературный институт имени Горького подарить Сергею Николаевичу Есину свою книгу «Нерасшифрованные послания» (Загадки русской литературы от «Слова о полку Игореве» до наших дней). Приняв её, он сказал, что последнее время в моей рубрике «Жизнь журналов», которую я веду в газете «День литературы», стало появляться много конъюнктуры, а это может погубить меня как критика. «Чтоб быть знаменитым, надо всех ругать», — сказал он и привел в пример Илью Кириллова, который в том же «Дне литературы» обозревает демократические журналы (тогда как я — патриотические).
Что ж, может быть, в этом и есть доля истины — я и правда стараюсь найти в каждом из рецензируемых изданий хоть какую-нибудь зацепку для похвалы, ведь все так хотят услышать о себе доброе слово... Ну а, кроме того, Кириллов громит чужих, а я пишу о своих, что несравнимо труднее. Да и вообще, критика ведь — категория весьма субъективная. Не сам ли Есин в своих «Дневниках» то и дело превозносит до небес таланты то одного, то другого из учащихся своего творческого семинара, а спроси его — куда потом деваются все эти ребята? Где написанные ими «Мёртвые души», «Анна Снегина», «Бесы»? Где созданные ими Павка Корчагин, Григорий Мелехов, Василий Тёркин? Увы...
…………………..
...Выйдя после разговора с Есиным на улицу, я зашел в расположенную прямо тут же, во дворе Литературного института, книжную лавку и купил в ней том его «Избранного», издания 1998 года. Как он там только что сказал? «Чтоб быть знаменитым, надо всех ругать?» Ну, что ж, помолясь, и приступим...
* * *
...Мучаясь как-то от бессонницы, включил среди ночи телевизор и сразу же наткнулся на концерт, посвященный памяти Юрия Визбора. И показалось, что сидящие в зале люди являются представителями какого-то другого мира — отрешенные, нездешние. Балдеют, подпевая все эти «Милая моя, солнышко лесное...» Такое впечатление, что они прожили последние десять лет, не заметив ничего, что произошло вокруг них — ни потери СССР, ни расстрела здания Верховного Совета, ни реставрации капитализма в России. Да они, похоже, не замечают даже того, что произносят их собственные губы! Вот промелькнули строчки: «...Ты прости меня, прости меня, пожалуйста — / ВДРУГ И Я ТЕБЕ КОГДА-НИБУДЬ ПРОЩУ?..»
Смотрю на плывущие, словно в нирване, лица и вижу, что никто даже не задумывается над тем, что автор ведёт себя здесь под стать мелочному торгашу, требующему от любимой предоплату за то, что он только возможно когда-нибудь случайно сделает в будущем. «Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу?!» — строит он гипотетическое предположение и, ещё даже не простив её, уже пугается того, что это его виртуальное действие может остаться неоплаченным.
Но это — все-таки Юрий Визбор, самый романтический и чистый из наших отечественных бардов, творивший еще без злобы и лицемерия...
Переключив на другую программу, я попал на выступление знаменитого рок-исполнителя Шуры (ударение — на последнем слоге): на экране металось что-то разнузданно-извращенное, в зебровидном женском пиджаке и с физиономией героя какого-то фильма ужасов (рот — без верхних зубов, торчащий ежик редких бледных волос, выпученные глаза и т. п.). И я искренне пожалел о том, что сегодня у нас нет Сталина. Нация нуждается в срочном очищении от всей той нечисти и погани, которую выпустила на Божий свет горбачевско-ельцинская перестройка. После десяти лет сатанинского разгула Путину будет очень нелегко вернуть народу утерянный им за это время образ Божий. (Если, конечно, он этого и правда желает...)
* * *
…Сегодня в ЦДЛ проходил творческий вечер главного редактора газеты «День литературы» критика Владимира Бондаренко, посвященный его 55-летию и выходу книги «Дети 37-го года» — своего рода «прощание с ХХ веком» и его лидерами. Людей было видимо-невидимо, из знакомых — С. Сибирцев, И. Штокман, С. Есин, Ю. Кувалдин, В. Личутин, отец и сын Куняевы, Т. Зульфикаров и множество другого литературного народа.
Все было интересно, многие из выступавших говорили замечательные вещи, но вечер еще раз убедил меня в том, что наши абсолютно не умеют говорить о литературе. С чего бы ни начали — тут же съедут на политику: Белый дом, Ельцин, Путин, Чубайс, международный заговор, сионисты... Россия кончилась, и срочно необходимо очередное восстание! Победы, конечно же, не будет, это и дураку понятно, но разве восстания делаются только ради победы? Главное — чтоб не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. И вообще, как сказал Александр Зиновьев, помирать — так с музыкой, а остальное всё ерунда...
Такая вот, понимаешь, загогулина. Идёшь на литературный вечер, а попадаешь на политический митинг.
Увы, но я практически ничего не услышал ни о книге Бондаренко, ни о той высказанной в ней идее, что, мол, рождённые в страшном 1937 году представляют собой САМОЕ ТАЛАНТЛИВОЕ поколение послеоктябрьской России, которым якобы она сама, словно живой организм, защищающийся от смертельной болезни, ответила на истребление цвета нации...
С концептуальной точки зрения идея, безусловно, небезынтересная, но мне, например, хотелось бы написать (или прочитать) книгу о детях 1954 года, и не потому что это год моего рождения, а потому, что именно с января 1954-го начали рождаться те, кто (да простится мне эта невольная грубоватость!) были зачаты в период, начиная с апреля 1953-го года, то есть уже после смерти и похорон Сталина. По сути дела, родившиеся в 1954 году — это ПЕРВОЕ в России поколение, которое было зачато в ночах, где люди наконец-то перестали вздрагивать от стука чьих-то шагов на лестнице или шума подъезжающего к дому автомобиля, а потому и не вобрало в свою кровь (еще до рождения) того ЧУВСТВА СТРАХА, с которым приходило в свет все эти десятилетия поколение их родителей. В нашей сегодняшней литературе это такие известные писатели как Юрий Поляков, Владислав Артемов, Александр Хабаров, Евгений Чепурных (г. Самара), Юрий Максин (г. Устюжна) и целый ряд других...
Но опять-таки повторяю — наши писатели бегут разговоров о литературе, она им, похоже, давно опротивела, они НЕ ЗНАЮТ, О ЧЕМ СЕГОДНЯ НАДОПИСАТЬ, или, хуже того, НЕ УМЕЮТ ЭТОГО ДЕЛАТЬ, а потому стараются не говорить на эти темы, уводя разговоры в область политики или обсуждения личностей своих коллег и начальства. Проблемы же творчества, таким образом, отодвигаются все дальше в сторону...
* * *
...Почему-то нынче снова вспомнил о романе Александра Сегеня «Русский ураган» — в своё время я по нему высказался не вполне до конца и, по-видимому, из-за этого продолжаю до сих пор возвращаться к нему мыслями. Ведь что греха таить? Сегень написал роман, который, по идее, должен был вызвать массу споров и откликов, а их нет. Почему, спрашивается? В чём причина того, что роман окружает такая тишина, будто он провалился?..
Думается, что дело в следующем.
Первая половина «Русского урагана» развивается по нарастающей. Героя из его московской квартиры выгоняет жена, нашедшая себе в новые мужья крутого бизнесмена и, унося от нее чемодан с небогатым мужским имуществом и некую открытую ему во сне знаменитым Львом Яшиным футбольную тайну, он тут же ввергается в каскад головокружительных авантюрно-амурных похождений, подперченных едкой сатирой на наше сегодняшнее общество. Двигаясь из города в город, он мечтает осесть у какой-нибудь из своих полузабытых подруг и, предложив местному футбольному клубу свои услуги, вывести при помощи открытой ему Яшиным тайны Россию на первое место в мировом футболе. А, начав с футбола, возродится и дух России, и ее промышленность, и оборонная мощь, и культура, и все прочее...
Однако во второй половине романа сила «урагана» как-то заметно ослабевает, и он выдыхается чуть ли не до эдакого легкого ветерка, лениво продолжающего гнать героя по адресам его бывших любовниц. Но ни он им, ни его футбольная идея местным клубам оказываются не нужными, и уже почти совсем на энергетическом нуле герой докатывается до своего маленького родного городка, из которого когда-то уехал в поисках славы, и женится там на вдовушке с целым выводком ребятишек, из которых и создает городскую футбольную команду, которая начинает потихоньку реализовать на практике яшинскую формулу победных ударов в ворота. То есть, начавшись на высокой авантюрной ноте, роман к финалу съехал к эдакому по-мещански серенькому и невыигрышному в литературном плане финалу, сильно проиграв по эффектности своему напряженному и в сюжетном, и в философском смысле зачину.
Но мог ли Сегень привести своего героя к другому концу?
По всем нравственным законам, испытания посылаются персонажу не иначе как для того, чтобы, пройдя через них и убедившись в тщетности и губительности всех окружающих соблазнов, он возвратился в итоге к некоторым незыблемым ценностям. Именно так происходит в библейской притче про Блудного сына и в главе про Екклесиаста, в апулеевской истории про Золотого Осла и повести Вольтера о Кандиде. По этим же законам хотел завершить свою поэму о Чичикове и Николай Васильевич Гоголь, да не нашел для нее художественно убедительных интонаций...
Так что и Сегень привел своего героя не просто к сюжетному завершениюприключений, но именно к обретению им вечных ценностей, — ибо, что ещё на этой земле может быть более ценного, чем любовь, семья, дети, приносящий удовлетворение труд и ощущение того, что твоя жизнь нужна Богу, Родине и людям? Беда здесь только в том, что насколько великим и глубоким всё это является в своей философской сути, настолько же мелким и будничным выглядит оно в романном сюжете. Так что здесь появляется повод подумать не о том, чем заменить невыигрышно прозвучавший финал романа, а — как сделать так, чтобы выведенные в нем высокие жизненные ценности не только не уступали по занимательности непосредственно приключенческой линии сюжета, но и превосходили её в литературно-художественном отношении, выводя роман на пиковую высоту.
* * *
…Всё чаще и чаще натыкаясь в произведениях различных авторов на описание интимной близости между мужчиной и женщиной, я подумал о том, что занятие сексом — это, по сути, точно такой же ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС, как, допустим, и процесс поглощения пищи. Подлинному гению для его описания может оказаться достаточно одной единственной фразы, но при этом у читателя в этом месте потекут слюнки, а вот бездари будут вынуждены характеризовать каждое жевательно-глотательное движение челюстей и каждый проталкивающий спазм пищевода, но при этом даже у голодного читателя пропадёт аппетит.
Практически точно так же обстоит дело и в отношении секса. У гения, случись ему изображать подобную сценку, получается изящный поэтичный намёк, а у бездарей — канцелярская фиксация каждого возвратно-поступательного движения фаллоса. И встречая в нынешних коммерческих романах почти сплошь вульгарно-порнографические совокупления литературных персонажей, без всякого дальнейшего анализа текста видишь, кто их авторы — гении или канцеляристы...
* * *
…Когда ехали с Мариной и Алинкой летом в поезде в отпуск, я вдруг, не знаю уж даже и почему, вспомнил известную строчку Станислава Куняева «Добро должно быть с кулаками» и, отталкиваясь от неё, написал такое стихотворение: «Добро должно быть с кулаками. / Весь мир наполнен дураками. / Страна читает Мураками / и пьёт глотками «Рыжий ап». / А я лежу под облаками, / сжимая голову руками, / и мысль рождается рывками: / «Я — Бог, я — царь, я — червь, я — раб!..»
Вот так. Начал Куняевым, а закончил, кажется, Державиным…
* * *
Из случайных палиндромов:
1. Вон — о! — милиция ищет у тещи яиц и лимонов.
2. Молод? Иди лесом, осел, иди долом!..
3. А ну, Галя: лагуна тута — лепота! А то пела: вода тут, мол, в лом — адова!..
4. Уведи деву — тут лажа: зажал у востока кот сову, как я сливу. О, увился как!..
5. У, жив! С ума еду, а «Гаудеамус» вижу!..
6. Радуга — магу дар? Радуг алфавит — актив, а флагу — дар.
7. Лопнул лун пол. Он, видно, молот толом!
8. Нил: «Боливар, пиши правило, блин!» — А тот: «Я пишу, шипя!..»
9. Мат: «Но у квартала травку косил ли, пил ли сок он там?!.»
10. «Мишура!.. Разушим?» — Он: «Но zero не дадено...» — «Резонно!»
11. На вид Иван гол, а налог отдал. Лад-то!..
12. Ха-ха! Закон о казахах!..
13. То хохот, но не жены — нежен он!
14. « — Тома, грабь баргамот, молодись с идолом!..»
Николай Переяслов
(часть I - 01.12.07, часть III - 21.02.08, часть IV - 21.04.08).