Кто?
В чьём сознании живу
я в потоке непрерывном?
Кто выдумывал канву,
расшивал узором дивным?
На краю какого дня,
в глубине какого края
кто придумывал меня,
поощряя и карая,
расправлял мои крыла,
разливал по формам сплавы,
разминал мои суставы,
разбирал мои дела?
Если жизнь идёт не вне,
а внутри какой-то схемы,
не запомнившейся мне,
эти строки и поэмы,
эти скудные слова
держат ум едва-едва,
как прищепкой бельевою;
над моею головою
хлещет мира простыня, –
кто придумывал меня?
Прометей
Для того ли смещаются плиты
и волною смывается Крит,
чтоб движения были забыты
в ржавой тьме, где надежда искрит?
Для того ли струились века,
золотые закинуты нити,
чтобы выла стальная река,
уничтожив теченье событий?
Для того ли я вил и ваял
ваши нервы и пил вашу воду,
в олимпийский сосуд запаял
неизвестную миру свободу?
Раздувались кузнечные мехи,
обустраивался окоём,
расставлялись опорные вехи
на незримом пространстве твоём.
Что же помнить о йоде и соли,
о подводном и замкнутом сне?
Я принёс осознание боли
с ясной вечностью наедине.
Но кому пригодились слова
и огонь светозарного ока?
Я, похоже, явился до срока
к тем, кто выполз на сушу едва.
Медлит Гелиоса колесница,
не успеет добраться в зенит –
значит, снова в безличии слиться
в жаркой мгле, где кузнечик звенит?
Блекнет свет предыдущего цикла,
и земля от свободы отвыкла –
не собрать, не узнать, не успеть,
разрушается вещная сеть.
* * *
Я всю жизнь собираю намёки,
за слоями снимая слои,
на границе сознания строки
различая, как мысли свои.
Над изменчивой гладью воды,
над изрезанным профилем горным
я считаю событий следы
в этом мире, слепом и упорном.
Но, скитаясь от Корфу до Крита,
прячась в тень освещённого дня,
я узнал, что действительность скрыта,
что она избегает меня.
Поворотом, случайным повтором,
отголоском забытого сна
мы касаемся мира, в котором
обитает и тонет она.
Эпоха
У каждой эпохи
свои клопы да блохи,
свои погремушки,
комарики-мушки,
маски-личины,
следствия-причины,
запятые-точки,
ягодки-цветочки,
пестики-тычинки,
куколки-личинки,
лавочки-печки,
ручеёчки-речки,
стаканы-рюмашки,
ремешки да пряжки.
Я взираю на закат,
дальше будет просто:
наливай по пятьдесят,
а потом и по сто.
А кому не повезло,
пусть им будет стыдно,
в закоптелое стекло
ничего не видно.
А в разбитое окно
тяжким духом понесло,
спать пора, спать давно,
утро будет мудрено.
За сценой
Я в который раз во сне возвращаюсь в дом,
где созвездия светятся над головой,
где тележка, гружёная битым льдом,
громыхает по булыжнику мостовой:
это помреж за сценой изображает гром.
Я в дельфийском амфитеатре опять стою,
как в одной из привычно разверзнувшихся кальдер,
в разорённой палате чужих весов и мер,
повторяя давно забытую строчку свою
о гармонии неких небесных сфер.
Остывает вулканическая зола
и прессуется в мягкий туф за много лет,
мелкий гравий и пыль заносят плоскость стола,
но привычная боль на мгновение в землю ушла:
это помреж за сценой переключает свет.
* * *
Переписчик и читатель
заключён в подземной тьме,
я – счастливый обладатель
строк, всплывающих в уме.
В этом мире, где живём,
только то, что в нашей власти
удержать в уме отчасти,
мы отчасти сознаём.
Бесконечно создаём
многозначащие тени,
исчезающие сны,
опускаясь в царство лени,
в хладный обморок волны.
Рядом с пропастью играя,
где внутри струится тьма,
мысль случайную стирая
твёрдым ластиком ума,
пылью солнечной крутясь,
проходя путём несложным,
мы удерживаем связь
между бывшим и возможным,
поддаваясь звуков строю,
склонность к истине храня,
независимой игрою
продлевая цельность дня.
Ионическое море
Не опишешь словесами
то, что правит небесами,
не придумаешь в уме
то, что зиждется во тьме.
Пролистаю, не читая,
череду начальных глав,
где частиц исходных стая
разлетается стремглав.
Этот текст силён и скучен;
разум мыслить не обучен
на бездонном языке;
я лежу, избит и скрючен,
на твердеющем песке.
Я взираю в пропасть мира,
я смотрю вперёд и вниз,
как на острове Керкира
исстрадавшийся Улисс.
Потешаясь надо мною,
правоту мою кляня,
посейдоновой волною
смыло с памяти меня.
В царстве мудрого феака
тишина и благодать,
знак обучен форме знака –
но мне нужна моя Итака,
и до неё рукой подать.
Боги! я ещё живой!
Растворяясь в древней влаге,
я стою в последнем шаге
от черты береговой.
Знаки
1
Знаем формулы и знаки,
иероглифы и руны.
Помним Рим по фильму «Даки»
да Олимп по «Мифам» Куна.
Как на камне из Розетты
на столе Шамполиона,
видим строгие сюжеты
электрона ли, иона.
Овладевшие азами
кислорода и азота,
смотрим жадными глазами
в ниши дзена, в щели дзота.
2
От Венеции до Вены
мудро правят наши гены,
их строительные блоки
пьют живительные соки.
Что им герцоги и дожи,
императорские ложи,
наши маски да кресты,
карнавальные шесты?
Что там, в створках их молекул,
в цвете выцветших чернил –
ни пророк не докумекал,
ни Господь не сохранил.
Средняя Азия
Мы – старинный корень мысли,
я – старинный корень яви.
Клеопатра ли, Таис ли
нанесли удар державе?
Врать не станет стая вранья,
плети падали на плечи.
Ум – свидетель умиранья
древних рек и прежней речи.
Соль и солнце ослепили
мир эмиров. Гомон птичий.
Тонок слой вечерней пыли.
Зелен чай. Силён обычай.
Малая Азия
Краем моря кони скачут,
На горах играют в нарды.
Под луной гиены плачут,
Молча ходят леопарды.
Прошуршат в рогозе змеи,
От ручья запахнет илом;
Улыбаются Цирцеи
Одиссеям и Ахиллам.
Дай нам шанс – и мы смогли бы –
Понт Эвксинский – ус гусарский…
В глубину уходят рыбы,
Тонет, тонет перстень царский…
Берег
На грани неба и воды,
где на песке твои следы,
ты понимаешь, будут смыты
сегодня, но тебе не жаль
своих следов; где литораль
и воздух порождают влагу,
а солнце чуждо злу и благу;
где каждый миг вмещает день,
а каждый день вмещает час
тех жарких мест; где столько дней,
песка и гальки, и камней,
и мыслей, и стихов для нас
прошло мгновенно – берег тот
изобрази на карте снова,
но отыщи такое слово,
где есть и разума полёт,
и чувства зной, и сна печальность,
и моря соль, и дней начальность,
и отражение в воде,
не ограниченной нигде.
Греция
Рыдая, радуясь, робея,
Иду долиной Эниппея,
И сердце Греции самой
Мне шепчет: «ты пришёл домой».
Летя стремительно сквозь годы,
Не тронь хрустальных рычагов!
Почуяв дым от очагов,
Войди в одну и ту же воду!
От олимпийского чертога
Спустившись, тайных туч гряда
Легла торжественно и строго,
И потемнели города.
Стоят унылые громады,
Их ноша вечна и легка,
Как мрамор под стопой Эллады,
Как зовы нимф у ручейка.
Разлом
Есть разница между словами:
одни зелены и просты,
другие встают островами,
а третьи наводят мосты.
И среди мерцающей влаги
в прозрачном ночном далеке
сдвигаются архипелаги
и золото ищут в песке.
И снова, дремоту наруша,
взывают к тебе о былом
эгейская древняя суша
и юный балканский разлом.
Но, помня бесславия годы
и все языки, что ушли,
слова, не желая свободы,
ложатся в структуру земли.
И времени чуждые силы
вплетают в косицы свои
и белого мрамора жилы,
и мягкого сланца слои.
Ваза Дервени
(музей в Фессалониках)
Средь золотого винограда
Сидят застывшие они:
Сатир и спящая менада
На медном кубке Дервени.
Вином из кубка льются годы:
Менада спит, и снятся ей
Движенье звёзд, богов исходы
Эсхатологии моей,
Олимп бушующий, мятежный, –
Но взор закрыт менады нежной.
Душа, над Грецией кружи,
Пока менаде сладко спится!
Здесь многое ещё случится,
И Александра колесница
Ещё заложит виражи
И ослепительны и дики,
Ещё душа зайдется в крике…
Менада, спи: что ни приснится,
Всё выстоят Фессалоники.
Второй Одиссей
Олимпийские боги, не скрою,
Развлекались мы в юности бурной.
Мы глядели в бинокли на Трою,
Мы качались на кольцах Сатурна.
Ахиллес пот со лба только вытер,
Зачитавши бойцам манифесты:
Комиссаром назначен Юпитер,
А щиты – это дело Гефеста.
А поручик Улисс, без махорки,
Всё на запад стремился, к заходу.
Шлем ахейский в музее, в Нью-Йорке,
Обозначен «предмет обихода».
Мёртв язык египтян да ацтеков,
Растворилася их ДНК.
Разбросало нас по свету, греков,
Но остался язык на века.
Были боги охочи до драки,
Обсуждая жену Менелая,
И землёю покроется Троя,
Но три тысячи лет на Итаке
Всё звенит тетива удалая,
Ударяяся в грудь Антиноя,
Удаляясь ударной волною…
Атлантида
Застыла времени стрела,
и односложные дела
и мысли однокоренные
уходят в заводи иные.
Февраль 15-го снежен,
он из ледовой крошки сложен,
и март, должно быть, неизбежен,
хотя почти и невозможен.
Давно раскуплены билеты
и на заоблачный круиз,
и на речной трамвайчик Леты,
идущий по теченью вниз.
А на какой по счёту Рим
вулкан подводный пеплом пышет –
кто сосчитает? кто запишет,
что ведаем и что творим?
© Виктор Фет, 2015.
© 45-я параллель, 2015.