Истлеют книг привычные листы,
обрушатся тиранов обелиски,
в прах обратятся лазерные диски,
но сохранятся тонкие пласты
спрессованного времени, пород
осадочных, остаточная вера
в нетленных идеалов торжество,
на дно миров осевший кислород,
вода и соль, и хлор, и гипс, и сера,
бактерии – и больше ничего.
Не говори: история мертва:
во тьме веков, в глуби тысячелетий
не из глаголов, а из междометий
обрывки документов, стружки фраз,
отдельный звук, оброненное слово –
тот вечный шум, что отличает нас
Среди обломков, вросших в седимент,
среди остатков едоков и снеди –
шум наших фраз и есть тот монумент,
что выше пирамид и крепче меди.
вещи знают свои места;
по периметру обозначена
Мы живём в кайнозойской эре,
в наступлении ледника,
но в разреженной атмосфере
Вам придётся смириться с нами,
ибо кончились нефть и газ,
и навеки погасло пламя,
Под портретом чужого предка,
в крестословице новых дней
не заполнена наша клетка –
И уходят во тьму предметы –
искры, тающие на лету
у прибоя мраморной Леты,
и сияющий меч кометы,
улетающей в пустоту.
Статья из старого журнала
нам говорит, что с древних дней
душа миров существовала,
что от созвездий до песчинок
её остывшие следы
сопровождают поединок
и что в эпохи катастроф
она виднее с каждым разом,
когда, покинув прежний кров,
2.
Бумага ломка и желта,
статья журнальная наивна,
но ткань веков чудна и дивна,
И в наши дни, когда все тайны
уже давно разрешены,
и потрясения случайны,
вам, предки, низкий наш поклон
за то, что в мизерные сроки
вместили океан времён
И смысл, и радость ваших дней
теперь до нас доходят прямо,
через дыхание камней
И вечно с нами говорит
душа, которая вобрала
и белый мрамор древних плит,
и строки старого журнала.
безумной кисти полотно,
запечатлей для нас, Кассини,
над злыми лунами полёт:
невыдуманные пустыни,
Я вижу всё, что видишь ты
в краю печальном и суровом;
я пробую приблизить словом
непредставимость пустоты;
принять, как принимаю свет,
Кто мерит время в том краю
без сроков, без воспоминаний?
Я бесконечность расстояний
не чувствую, не сознаю;
нет в языке такого слова.
Но твой, Кассини, долгий взгляд
сквозь пустоту и вечный хлад
добавлен к памяти земного.
Рассматривая поры и каверны,
я отделяю пустоту от света,
пролистывая записи свои.
Заворожённый свойствами предмета,
я очищаю истину от скверны
и разбираю древние слои.
В прогрессе человеческого рода
я вижу очевидные следы
не просто генетического кода,
не только окружающей среды,
но третий фактор, третий компонент:
эмульсия несмытых кинолент;
немыслимое пиршество для глаза;
суть воздуха, огня, воды, земли –
сокровища, достойные рассказа,
под микроскопом Берга расцвели.
Что ж я открыл, о чём ни Карл фон Бэр,
ни Шванн, ни Шлейден не подозревали?
В особо отшлифованном кристалле
какой расшифровал античный свиток?
Каких достиг мельчайших, дробных сфер,
структур и отложений? Что нашёл
я в дымной глубине застывших смол,
янтарный миллионолетний слиток
просверливая огненным лучом,
как будто в некий рай своим ключом
дверь открывая?..
Сотни мелких меток,
подобно тем, что шьются на бельё,
сидят в основе всех существ и клеток,
сплетя сознание и бытиё.
создания бездонной глубины,
возничие всемирной колесницы,
хранители невидимой страны.
Они древнее клетки и кристалла,
первичнее клетчатки и белка;
их мудрость жизнь ещё не перестала
копировать рукой ученика.
Я это всё здесь говорю к тому,
что эти-то создания и дали
толчок исходный нашему уму.
(Я опускаю многие детали).
Иначе говоря – свернув с дороги,
где всё решают гены или боги,
я продираюсь сквозь густой репей
на пустырях теории; и снова
в строении наследственных цепей
я чувствую присутствие чужого,
текучего и древнего ума,
наличие особого клавира – как будто бы история сама
осела плёнкой на основах мира.
Как на музейном дивном полотне,
мне виден результат её работы:
на сдвоенном хрустальном волокне,
идущем через радужные соты,
есть сонм частиц, плетущих нерв и мозг,
вбирающих энергию и время,
так пчёлы мёд упрятывают в воск,
так сладкий плод в себе содержит семя –
и эти обитатели как раз,
похоже по всему, создали нас.
Что скажут обо мне через пятьсот
унылых лет? Допустим, так: «Отверг
наш мир естествоведческую веру.
Теперь река забвения течёт
размеренно. И прутик лозоходца
носить приятней, чем всю жизнь бороться
за истину. А вот аптекарь Берг
пытался утвердить свою манеру
анализа и синтеза, но зря:
у нас настала новая пора;
нам лучше жить, не зная, не смотря,
не думая; реторты и пера
труд не для нас; на миллионы лиг
давно уж нет ни опытов, ни книг.
Живём мы без срывания личин,
зато обходимся без зуботычин,
наш мир крупнозернист и холистичен,
не надо в нём искать первопричин», –
такой вердикт они произнесут.
А я, когда бы призван был на суд
потомков, копошащихся под гнётом
эмпирики, в их Эмпиреях квёлых –
рассказывать о поисках чудес,
о призрачных, немыслимо тяжёлых,
забытых временах; о том, как лес
провербиальный нам из-за стволов
увиделся – не стал бы. Мой улов
вытаскиваю я на дикий брег,
не пользуясь вниманием коллег.
Коллег, признаться, не имею я.
Коллега в нашем веке есть калека:
в обозе у медлительного века
галдят они, как стая воронья,
а то ещё, как чайки или крачки,
когда у нищей лодки рыбака
они слетятся в поисках подачки,
пока сильна дающего рука.
мне кошелька не выдаст меценат;
мой мир – под светлым кругом микроскопа,
в скрещении иных координат.
Там – новый, смелый мир, уже привычный;
частицами взволнованного света
он выгравирован, как ширь морей
вспенённая, ярящаяся; личный
мир, скрытый позади моих дверей;
мой мир натуралиста и поэта.
A что сказал бы Левенгук, мой брат
по цеху? Он-то точно был бы рад.
Так я, Карл Людвиг Берг, аптекарь в Риге,
произношу вердикт в амбарной книге,
как акванавт, достигнув глубины.
На полках мириад моих флаконов,
с ретортами и вытяжкою рядом,
доказывает подлинность законов,
которые аптекарь Берг постиг
не от профессоров и не из книг,
а собственным умом и цепким взглядом.
готические буквы разбирая,
поймёт, конечно же, что я проник
в преддверия утраченного рая –
который есть не выдумка, не миф,
не обещание посмертной веры,
хранимое в чулане про запас, –
а память. Может быть, её открыв,
теперь мы станем лучше. Ведь для нас
имеют смысл старинные примеры.
Слои
прослушав текст постановлений,
найди прибежище в слоях
среди корней и ответвлений,
на микрофильм отснятых снов,
в той темноте, где каждый слой
перемежается золой.
Понять прошедшее не в силах,
читаем повесть лет унылых,
зашедших солнц, ущербных лун,
где выплавляется чугун,
где вал морской и гром небесный
давно забыты в жизни тесной,
пометить истину свою
случайно выпавшей закладкой
в букинистическом раю.